Тарас Шевченко - Кобзарь: Стихотворения и поэмы
[Кос-Арал, 1849]
«Мы чванные, пустые люди…»
Перевод А. Ойслендера
Мы чванные, пустые люди,
Где б ни были, — везде и всюду!
А хвалимся, что вот-де мы
И над землею и водою,
И от дворцов и до тюрьмы —
Везде цари, а над собою —
Тираны — до того цари,
И на престоле и в неволе.
И это все — по доброй воле,
По воле разума горит,
Как бы маяк в открытом море,
То есть в житейском. Точно так
И в черепе, как на просторе,
Горит сияющий маяк,
А мы лишь масло подливаем
Да песни тянем, напеваем
И при удаче и в напасть.
Все сизокрылые орлы вы,
Пока вам горе не приснилось,
Хоть маленькое, хоть на час!
А там — опять в шинок спешите.
Под лавкой пьяные лежите.
И тот огонь святой погас,
И тот маяк уже не светит,
И свиньи, будто бы из клети,
Как в лужу, в череп ваш бегут.
Ну, и прекрасно, что куют
Для вас железные оковы
И чарки в руки не дают
Или ножа, а то бы снова
Вы с горя напились вина,
А после от тоски рыдали,
Родителей своих спьяна,
Своих вы крестных проклинали,
А после — нож… И потекла б,
Кровь потекла бы, как смола,
Из туши вашей поросячьей.
А после?…
[Кос-Арал, 1849]
«Мне золотую, дорогую…»
Перевод В. Звягинцевой
Мне золотую, дорогую
Свою судьбу совсем не жаль,
Не жаль мне долю молодую;
А все же иногда печаль
Найдет такая, что заплачу!
Когда еще, к тому в придачу,
Мальчишку встречу. Одинок,
Как с ветки сорванный листок,
Сидит он, прислонившись к тыну,
Одетый в рваную холстину, —
И мнится мне, что это я,
Что это молодость моя!
И мнится мне: в суровой доле
Он не увидит вольной воли,
Священной воли… И вот так —
Напрасно — прахом пролетят
Все лучшие его года.
Нигде не сыщет он привета
И, побродив по белу свету,
Пойдет батрачить… Ну, а тут —
Чтоб он не плакал, не грустил,
Чтоб как-нибудь пристроен был —
Его в солдаты отдадут.
[Кос-Арал, 1849]
«Мы вместе некогда росли…»
Перевод Н. Ушакова
{307}
* * *. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы вместе некогда росли,
Друг друга мы детьми любили,
А наши матери твердили,
Следя за малыми детьми:
«Поженим их». Да вот скончались
Не в срок они, а мы расстались;
Как в детстве разлучились мы,
Да так и не встречались боле.
Меня по воле и неволе
Носило всюду! Принесло
Уже седым к родному дому.
Когда-то ясное село
Теперь казалось мне, седому,
Каким-то темным и немым,
Таким же, как я сам, седым.
Казалось (мне уж так казалось),
Ничто в селенье не менялось
За эти долгие года,
Все выглядело как всегда;
Равнины, тополи-раины,
Овраг и верба предо мной,
Склонившаяся над водой
Как бы под бременем кручины.
Вот пруд, плотина и ветряк
За рощей крыльями мелькает.
А дуб зеленый, как казак,
Из рощи вышел и гуляет;
И темную листву свою
Раскинул сад над той горою,
Где старики мои в покое
Лежат в тени, как бы в раю.
Кресты склонились, позабыты,
Слова с крестов дождями смыты…
И не дождями, не слова —
Сатурн все начисто стирает…
Пусть со святыми почивают
Мои родители!..
«Жива Оксана?» — к брату обращаюсь.
«Какая?» — «Маленькая та,
Что с нами некогда играла.
Кудрявенькую позабыл?
Ты что же, братец, загрустил?»
«Да нет, я не грущу нимало.
Ушла Оксаночка в поход
С солдатами, да и пропала;
Вернулась, правда, через год,
Да вот беда: вернулась с сыном,
Острижена. Она в ночи,
Бывало, все сидит под тыном,
Кукушкой стонет и кричит
Или чуть слышно напевает
И словно косы расплетает.
Потом она опять ушла;
Куда ушла, никто не знает,
Ума лишилась и блуждает…
А что за девушка была —
Красавица! Счастливой доли
Ей не дал бог…» А может, дал,
Да только кто-нибудь украл
И обманул господню волю.
[Кос-Арал, 1849]
«Готово! Парус распустили…»
Перевод Н. Ушакова
{308}
* * *Готово! Парус распустили;
Баркас с байдарой заскользили{309}
Меж камышами в Сыр-Дарью,
Плывут по голубой дороге.
Прощай же, Кос-Арал убогий!{310}
Два года злую грусть мою
Ты все же развлекал умело.
Спасибо! Сам себя хвали,
Что люди и тебя нашли{311}
И знали, что с тобою сделать.
Прощай, мой друг! Твоей земли
Не славлю я, не проклинаю.
Быть может, вновь тоску узнаю,
Изведанную в этом крае,
Но от него уже вдали.
[Кос-Арал, 1849]
«Мы все же осенью похожи…»
Перевод П. Карабана
Мы все же осенью похожи
Хоть капельку на образ божий, —
Конечно же, не все, а так,
Лишь кое-кто…
Крутой овраг,
Как бы цыган, весь черный, голый,
В лесу убитый или спит.
А по долине, по раздолью,
Из степи перекати-поле
Напиться к реченьке бежит
Ягненком рыженького цвета;
А реченька его взяла
И в Днепр широкий понесла,
А Днепр — до моря, на край света,
Былинку подхватило море
И бросило в краю чужом.
И жаль тебе ее станет,
Той былинки малой.
И пойдешь долиной, рощей
С грустью небывалой;
В роще шепчутся березы,
Во рву гнутся лозы,
Душу думы окружают,
И капают слезы,
И хочется раскрыть сердце
Людям, всему свету,
И как хочется… о, боже,
Жить в минуту эту!
И любить твою лишь правду,
Мир обнять, как брата!
Благо, друг, коль у тебя-то
Есть свой угол, хата,
Коль поговорить в той хате
С кем найдешь всегда ты.
Хоть с лепечущим малюткой —
И он угадает
Твои думы веселые…
Ведь сам бог вещает
Непорочными устами.
А тебе, мой одинокий,
Друг ты мой единый,
Горе тебе на чужбине
В скорби да унынье!
Кто посмотрит, кто приветом
Встретит долгожданным?…
Вокруг тебя распростерлась
Трупом бездыханным
Выгоревшая пустыня,
Брошенная богом.
[Кос-Арал, 1849]
«Считаю в ссылке дни и ночи…» (Вариант 1850 г.)
Перевод Я. Городского
Считаю в ссылке дни и ночи —
И счет им теряю!
О, господи, как печально
Они уплывают!
А года плывут меж ними,
И тихо с собою
Доброе они уносят
И уносят злое!..
И не спросят, все уносят
В дальнюю дорогу!
Не моли — твоя молитва
Не дойдет до бога.
Год четвертый — та же доля,
То же горе знаю,
И четвертую в неволе
Книжку начинаю
Вышивать и вышиваю
Кровью и слезами:
Разве можно на чужбине
Выразить словами
Свое горе! Невозможно.
И не оттого ли,
Что нигде нет слов на свете
В далекой неволе!
Там нету слов, там нету слез,
На чужбине этой
Нет ничего. Даже бога
Вокруг тебя нету!
Нету никакой отрады
Для сердца и взгляда.
Жить душа твоя не рада,
А жить надо, надо.
Надо? Нужно, чтобы душе
Спастися недужной,
Да она того не стоит…
Вот для чего нужно
Жить на свете, носить эти
Кандалы-оковы:
Может быть, еще увижу
Украину снова…
Поделюсь еще, быть может,
Словами-слезами
С дубровами зелеными!
С темными лугами!
Хоть родни у меня вовсе
Нет на Украине,
Но там все же не те люди,
Что здесь, на чужбине!
Там я гулял бы над Днепром
По веселым селам,
Там я дал бы волю думам
Тихим, невеселым.
Дай дожить, дай посмотреть мне,
О боже мой милый,
На зеленые равнины,
Курганы-могилы!
А не дашь, так мои слезы
Родимому краю
Передай, — ты видишь, боже!
За него страдаю!
Может быть, мне на чужбине
Лежать легче будет,
Если там, на Украине,
Меня вспомнят люди!
Мои слезы передай ей,
Надеждой святою
Озари хотя бы душу.
Бедной головою
Ничего я не сделаю,
Даже сердце стынет,
Как подумаю, что, может,
Меня на чужбине
Похоронят, мои думы
Зароют со мною
И что позабыт я буду
Украйной родною.
А может, годы за годами
Пройдут, и, вышиты слезами,
Мои стихи когда-нибудь
К себе на Украину путь
Найдут… и чистою росою
Падут на сердце молодое,
Проникнув в молодую грудь,
И головою закивает
Мне кто-нибудь, и зарыдает
Со мной, и за меня молить
Он станет бога, может быть.
Пускай как будет, так и будет.
Хоть плыть опять, хоть ковылять.
Хоть муку крестную принять
Мне доведется, все же буду
Страницы тихо вышивать.
[Оренбург, 1850]