Автор неизвестен - Европейская поэзия XVII века

Любви своей неся высокий стяг,
Я то в ознобе, то горю от страсти,
Воплю, безгласен, от такой напасти,
Дрожу в огне, смеюсь от передряг.

Я слезы лью, но пламень не иссяк.
Я жив, я мертв, я у страстей во власти.
Над морем слез пожары скалят пасти,
Вулкан и Тейя — кто мне худший враг?

Но я в самом себе люблю другого:
Кремня он крепче, я — летучий пух.
Он рвётся ввысь, а мой порыв потух.

Зову его — в ответ хотя бы слово.
Бегу за ним — его же нет как нет.
Чем я упорней, тем слабее след.

Даруя высшей истины прозренье
И отверзая темь алмазных врат,
Любовь прокралась в душу через взгляд —
Пришла, царит, и тяжко с ней боренье.

В ней прошлое находит повторенье,
В ее раю неистовствует ад.
Она сражает сердце наугад,
И жжет ее бессрочное горенье.

Но все ж, толпа, как истинного блага
Взыскуй ее и голос мой услышь:
Прозрей и зри, пред нею глаз не пряча —

Любовь не побирушка-бедолага,
И не она, а ты ее бежишь,
Бесчувственна, упряма и незряча!

Свободный и влекущий груз оков,
Затерянный в толпе и одинокий,—
Ввысь из низин стремлюсь. Мой ум высокий
Меня вздымает к полюсу веков.

Поверженных сзываю, поборов
Печаль души, хоть этот мир жестокий
Меня гнетет. Лечу! Настали сроки
Взорлить над сонмом скал и бугорков!

В стремительных бореньях бытия
Вновь добродетель обретаю я,
Исполнен благородного страданья.

Любви я на челе ношу печать,
В свой час вкушу я сладости молчать
В стране безмолвного всепониманья!

Впитала сколько книг посредством взора
Ничтожная! Не все ль, что создал свет,
Мной прочтено? Но насыщенья нет:
Поститься стану я еще не скоро!

Прочла я Аристарха, Митродора,—
Но голодна я, вечный книгоед:
Держала я с премудрыми совет,
Мой вечный голод — знанию опора.

Я — образ бесконечного Отца,
Держателя всех сущих; им живится
Одним — влюбленный разум мудреца.

Авторитет — рука чужая, мнится,
Сорит — стрела; познает до конца
Его лишь тот, кто с Ним отождествится.

Родился я, чтоб поразить порок —
Софизмы, лицемерие, тиранство,
Я оценил Фемиды постоянство,
Мощь, Разум и Любовь — ее урок.

В открытьях философских высший прок,
Где истина преподана без чванства,—
Бальзам от лжи тройной, от окаянства,
Под коим мир стенящий изнемог.

Мор, голод, войны, козни супостата,
Блуд, кривосудье, роскошь, произвол,—
Ничто пред тою тройкою разврата.

А себялюбье — корень главных зол —
Невежеством питается богато.
Невежество сразить я в мир пришел.

Огромный пестрый зверь — простой народ.
Своих не зная сил, беспрекословно
Знай тянет гири, тащит камни, бревна —
Его же мальчик слабенький ведет.

Один удар — и мальчик упадет,
Но робок зверь, он служит полюбовно,—
А сам как страшен тем, кто суесловно
Его морочит, мысли в нем гнетет!

Как не дивиться! Сам себя он мучит
Войной, тюрьмой, за грош себя казнит,
А этот грош король же и получит.

Под небом все ему принадлежит,—
Ему же невдомек. А коль научит
Его иной, так им же и убит.

Горечь этого существованья,
Омраченного тысячью тысяч смертей,
Передать не сумеет язык мой бессильный!
Сколько лет, сколько лет в этой яме могильной,
Меж погибших людей, жалких божьих детей!
Быть беспомощным, вольным не в жизни, а в смерти,—
Вот удел мой! Поверьте
Погребенному заживо в средоточье всего удрученного бремени
И, увы, в этом гибельном времени,
Где справляю свое торжество
На развалинах мира сего!

Господи, к тебе взываю,
Изведи свое творенье,
Из пучины злой напасти!
Я рыдаю дни и ночи,
Влагой слез мутятся очи,
Неужели ты не хочешь
Выслушать мои моленья?
Так поверь мне вновь и снова,
Чтоб решетки, и оковы,
И цепей тяжелых звенья,
Вперекор их лютой силе,
Не стыдили, не срамили
Пусть и тщетного моленья!
Чтоб, угрюмо и бесслезно,
Все к тебе взывал я грозно!

Не к Янусу Двуликому, а к Фебу
я обращаюсь с искренней мольбою:

вступая в знак Овна, вздымаясь к славе,
о Солнце, ты субстанция живая,

ты оживляешь заспанных, ленивых,
величишь всех и всех зовешь на праздник!

Ах, если б моему предстало взору
возлюбленное божество рассвета!

Тебя я чту всех остальных ревнивей,
так почему дрожу в промерзлой яме?

Ах, выбраться б на волю, чтоб увидеть,
как гонишь ты из темных корней стрелы

нежнейшей зелени, как силы будишь,
дремавшие под грубою корою,

и разбухают на деревьях почки,
в листву живую перевоплощаясь.

И тает лед, и вешних вод ручьистость
весельем новым землю орошает.

Сурки и барсуки от зимней спячки
проснулись. В почве пробудились черви.

И весь угрюмый мир ползучих гадов
в многоразличьях мелюзги незримой!

А птицы, что в ирландской мгле озябли,
спустя полгода расправляют крылья.

Все это ты своей святого силой
творишь. Внемли, я твой поклонник пылкий!

Мне верить хочется: еще до пасхи
живым я выйду из могильной ямы!

Взгляни: и ветвь масличная сухая
весной ростки зеленые пустила!

Я жив, не мертв, — подобен вешней ветви,—
пусть погребен я заживо, пусть скован!

Нет жизни, нет в тебе и смысла, хуже
ты мухи — про тебя не раз писали;

неблагодарный бунт клеймил и ересь,
им за тебя я мстил, и вот — в оковах.

К тебе льнут недруги мои на воле,—
к теплу и к свету. Им живется краше.

Но я и в этом склепе не угасну,
когда со мной твой светоносный титул!

Ты — храм живой, ты образ благородства,
великолепье истинного Бога!

Тобой Природа рождена и звезды,
всего Творенья жизнь, душа и чувства.

И под твоей широкошумной сенью
процвел первейший философский разум.

Ты согреваешь ангельские души
во храминах величья и отрады.

Вокруг меня (едва ли по заслугам!)
твоя пусть воцарится осиянность!

О, попроси, чтоб Высший Разум милость
мне даровал и спас от злобы Рока!

Христа молите, ангельские души,
да светом озарит меня во мраке!

О, Всемогущий Боже, обвиняю
служителей безбожных, что лишили

меня всего, что ты ниспосылаешь
не по заслугам людям,

все озаряющий своим величьем,
неизреченной милостью твоею.

Господь, влекущий горние светила,
метни во мглу мою хоть проблеск света!

Там, где волны плещут пеной,
Я бродил под гнетом горя.
Вдруг заслышалась из моря
Песня, петая сиреной:

— С горем, смертный, нету сладу?
Неразумный! Жизнь — что птица:
Миг — и прочь на крыльях мчится.
Лишь любовь дарит усладу
Жизни горькой, жизни бренной.

Дабы нечто осветило
Мрак людских предрассуждений,
Купидон, ваш добрый гений,
Путеводное светило
Красоты зажег нетленной.

Смех ли уст услышишь милых
Иль поймаешь взгляд влюбленный,—
И, желаньем окрыленный,
Чувствуешь, как бьется в жилах
Ток амврозии блаженной.

Не стремись к иной отраде,
Утешайся стройным станом,
Щек цветением румяным
И в сетях кудрявых прядей
Дай душе остаться пленной!

Тут сирена с пеньем нежным
Погрузилась в море снова,
Ветеркам доверив слово,
Я же на песке прибрежном
Начертал его смиренно.

Розы алы, словно пламя,
Над шипами,—
Но Амур взрастил другие,
Дав блюсти чете румяной
Под охраной
Зубы — перлы дорогие.

Вы, что краше всех на свете,
Мне ответьте:
Почему, едва потонет
Взор влюбленного в пучине
Взора синей,
Вас улыбка тотчас тронет?

С тем ли, чтоб меня опала
Не терзала,
Бренной жизни не губила,
Иль затем, что вам по нраву
И в забаву,
Коль близка моя могила?

Тут жестокость ли причиной,
Иль кручиной
Одолел я нрав надменный,
Вас я славлю непрестанно,
Неустанно,—
Вы ж смеетесь неизменно.

Если по траве росистой
Струйкой чистой
Ручеек, сверкая, вьется,
Если тихий ветер реет,
Луг пестреет,—
Говорят: земля смеется.

Если в полдень зыбь искрится,
Серебрится
В пенном кружевном уборе,
По волнам Зефир играет
И ныряет,—
Говорят: смеется море.

Коль Заря встает под алым
Покрывалом
Предвозвестницею Феба
И, влекомая Зефиром,
Мчит над миром,—
Говорят: смеется небо.

Пусть смеется в миг блаженный
Всей вселенной
Голубой простор бездонный,
Пусть смеются неба своды,
Земли, воды,—
Все затмит улыбка донны.

На заре ветерками
Овевается пламя
Роз, росой окропленных
Средь шипов потаенных.
Но красою затмит их
Пурпур роз на ланитах,
Что ланиты Авроры
Посрамляют без спора.

Нимфа дней благодатных
И цветов ароматных,
О Весна, о богиня,
Что в тебе нам отныне?
Пусть цветами в апреле
Все луга запестрели,
Но красою затмит их
Пурпур роз на ланитах,
Что ланиты Авроры
Посрамляют без спора.

Коль моими насладиться
Песнями Амур желает,
То, сокрывшись за ресницы,
Стрелы взглядов посылает,
Для засады выбрав око
Амариллиды жестокой.

И, стрелою уязвленный,
Лук другой беру я в руки,
Наущеньем Аполлона
Нахожу отрадны звуки,
Чтобы ранили напевы
Неприступной сердце девы.

Жгучих ран не заживляют
Ни бальзам, ни заговоры,
Если сердце уязвляют
Девы огненные взоры,
И утешится несчастный
Только лирой сладкогласной.

Лестью пленяться ли,
Гнева страшиться ли
Сына Венерина,
Иго носить его
Сладостно-горькое
Полно уж мне.

Чудище адское,
Исчадие Тартара,
Змееволосою
Вспоенное Фурией,
Иго носить твое
Полно уж мне!

Может бродить теперь
Дева жестокая,

Где ей захочется:
Больше не буду я
Искать следы ее,
Гнаться за ней.

Утром и вечером
Денницей — Геспером
Хочу любоваться я:
Долго в тумане слез
Очи не видели
Звездных огней.

Пусть вероломная
Дух сокрушила мой,—
В пепел сожженное
Сердце, учись опять
Счастью и вольности
Радостных дней!