Давид Самойлов - Стихи
1) смерть Мурочки, 2) гибель Бобы, 3) то, что К.И., рожденный критик, вынужден был этот главный свой талант закопать в землю. Начиная с 30-х гг. он уже выступал не как критик, а только в защиту: обругали зря Пантелеева — выступил со статьей; обругали Глоцера — опять статья и т. д. Это совсем не то, что статьи об Андрееве, Горьком, Бунине, «Книга об Ал. Блоке», статья о [Джеке] Лондоне и т. д.
Конечно, если сравнить его судьбу с судьбами АА или О.Э. или Б.Л. — то — то — он счастливец. Но я-то видела его изнутри; и сейчас, перечитывая свои старые дн[евни]ки все время читаю: «Бедный папа»… Конечно, было в нем и природное веселье, но, кроме того, он требовал от себя веселья — в особенности на людях; жаловаться он считал невежливым; вот иногда в Дн[евни]ке, иногда в письмах (в особенности ко мне).
Бомбили его в разное время люди весьма могущественные, хотя и весьма разные. Например: Л.Д. Троцкий; Н.К. Крупская; «коллектив родителей детского сада Кремля»; председатель ГУСа Флерина и т. д. и т. п. Собственно, благополучие наступило последние 12–15 лет жизни.
Помню наизусть строки в стенной газете Института, где я училась: «Необходимо освободить Институт от детей тех дооктябрьских шавок, которым октябрьская колесница отшлепала хвосты». Шавка — это К.И., а щенок, разумеется, я.
Постарайтесь достать «Литер[атурное] обозрение», [19]82, № 4. Там неск[олько] его писем интересных: Толстому, Горькому, Луначарскому, Заславскому, Добину.
Очень завидую Вам, что Вы читаете Эккермана. Мне его достать не удается.
Будьте здоровы. Привет Гале и ребятишкам. Была бы рада увидеть Вас, но поперек воли Ал[ександра] Викт[оровича]2 и Гали — не иду.
Л.Ч.
1 Муза Васильевна Ефремова и ее сын Юра (Георгий Ефремов) — друзья Д. Самойлова.
2 Александр Викторович Недоступ, врач-кардиолог, который годами лечил и Лидию Корнеевну, и Давида Самойловича.
98. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской
7 июня 1982
7 мая1 1982 Пярну
Дорогая Лидия Корнеевна!
По Вашему указанию датирую письмо.
«Цветаеву» прочитал2. Она написана в Вашей строгой и достоверной манере. Это документ впечатляющий и, кстати, во многом изменивший мой взгляд на некоторых действующих лиц. Юноша, которому я поручил вернуть Вам рукопись, до Вас сразу не дозвонился. Я понял, что звонил он слишком рано. Вероятно, все уже в порядке.
Мой вечер прошел благополучно. Я был «в форме». И форма эта сохранилась на всю поездку по Литве, очень трудную. Поездкой этой я доволен, т. к. очень люблю эту страну. Среди поэтов Литвы есть несколько близких. Принимали меня очень любовно. Там знают и ценят мои стихи, собираются издавать их в переводе на литовский. От всего этого я устал, особенно от выступлений (2–3 раза в день) и последующих застолий. Со мной был мой Саша, с которым мы вернулись в Пярну (12 часов утомительного пути в поезде и в автобусе). Подоспели к моему дню рождения. Справили его в финской бане. Приехали несколько друзей.
Настроение у меня почему-то бодрое, и явная депрессия, томившая меня несколько месяцев, как будто ушла. Может быть, это от солнца, моря, сада, от всего города Пярну, милого и тихого.
Получил несколько открыток от Ф.Г. Раневской. Я послал ей «Залив», и он пришелся ей по вкусу. В одной из открыток она пишет, что дружила с А.А., а недавно пыталась дописаться до Льва3. Однако ответа от него не получила. Известно ли Вам что-нибудь о нем?
Лежит у меня и очень грустное письмо от Пантелеева. Вскоре ему напишу.
Простите, что не пишу Вам ничего существенного. У меня, кроме описанного, ничего не происходит. Перевожу, отвечаю на письма графоманов. Написал 2–3 стихотворения. Когда они немного отлежатся, пришлю Вам.
Последнее Ваше письмо прочитал уже после свидания с Вами.
Читаете ли «Эккермана»? Я читаю его очень медленно, чтобы усвоить каждую мысль Гете.
Будьте здоровы. Поклон от Гали.
Ваш Д. Самойлов
1 Описка, на самом деле — июня.
2 Речь идет об очерке Лидии Чуковской «Предсмертие» — о ее знакомстве с Мариной Ивановной в августе 1941 года в Чистополе за несколько дней до самоубийства Цветаевой.
3 Лев Николаевич Гумилев (1912–1992), историк, писатель, сын Анны Ахматовой.
Подготовка текста, публикация и примечания
Г.И. Медведевой-Самойловой, Е.Ц. Чуковской
и Ж.О. Хавкиной
99. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову
13 июня 1982
13/VI 82
Дорогой триумфатор, поздравляю Вас со всеми триумфами, а заодно и с днем рождения. Очень рада, что вечер в Москве прошел хорошо, что в Литве были удовольствия, что на Ваш праздник в Пярну съехались люди, дорогие Вам. А я о Вашем празднике помнила, но поздравить — не поздравила: 1 июня — день смерти Марии Сергеевны, как-то не поднималась рука. Мы с Финочкой (она Жозефина только почтово-документально) ездили на могилу. День был солнечный, яркий, но легкий, т. е. без жары. Много было цветов, много друзей. И минута молчания длилась минут 20, и так чудесно, любимо мною, шумели вершины деревьев. Ветер и деревья — люблю… К Арине я на этот раз не поехала; для меня это слишком много: ехать на кладбище, потом к Арине, потом домой, потом на дачу (вторник)… Да и не люблю я того ее дома, люблю только Беговую.
Как разно устроены люди — даже и физически (а мы мечтаем о братстве всего человечества). От такой поездки, кот[орую] Вы с удовольствием вынесли, я бы не только не вошла в норму и в форму, а, наверное, умерла — и не теперь в 75 лет, а и в 25 и в 35. Не выношу (и никогда не выносила) физически и душевно: вокзалов, переездов, трибуны, эстрады, толпы, присутствия чужих — или даже своих — людей, если их много; новых впечатлений — если их тоже много зараз.
А Вас все это взбодрило.
Ну и слава Богу.
Сейчас жду результатов Вашей бодрости — стихов, стихов.
У нас — затишье перед бурей. Вчера суд постановил выселить семью Сельвинского. Они будут апеллировать.
Я стараюсь не размышлять о судьбе Дома Чуковского, а только работать.
Экскурсий в доме стало в 10 раз больше. Дом раскачивается. Литфонд, по слухам, твердо решил дачу ни за что не ремонтировать, пока мы не выедем из нее.
Теперь мне следует особенно заботиться о своем здоровье, чтобы не доставить этой сволочи удовольствия своею смертью. Пока я жива — я оттуда не выеду. Только насильно и только силой милиции в присутствии фотографирующих корреспондентов.
О[бщест]во охраны памятников старины очень борется за Дом Чуковского, частные граждане — тоже.
Спасибо большое, Марину Ив[анов]ну я получила. Немножко переволновалась: я — стреляный воробей, знаю, что бывает с известными поэтами. Но теперь все хорошо.
Напишите мне, пожалуйста, удалась ли главная фигура? Не слишком ли много фона, т. е. Люши, Жени, Саши? Мне без них никак нельзя было — все это ради времени и главной фигуры — но, черт его знает, удалось ли?1
На Эккермана я пока что только облизываюсь. Скоро начну.
Будьте здоровы. Привет Гале. Надеюсь, она несокрушима, как скала. Ну а Вы — просто гигант на бронзовом коне. (Стучу по столу.)
Л.Ч.
Чуть не забыла ответить на Ваш вопрос о Леве. Я знаю о Леве много, но лишь с чужих слов — а пересказывать чужие порицания не годится. От себя же самой твердо знаю одно: он человек крайне невежливый, в особенности с друзьями своей матери.
1 Главная фигура — Марина Ивановна Цветаева.
100. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской
23 июня 1982
23.06.82 Пярну
Дорогая Лидия Корнеевна!
Не сразу ответил Вам, потому что была срочная работа (переводы), вернее, не столько срочная, сколько с пропущенными сроками. К тому же неделю провел у меня один профессор, который пишет книгу о моих стихах. Надо было что-то ему рассказывать, что-то показывать. Это заняло все свободное время.
Сейчас отдыхаем в тишине. Погода скверная, обычного летнего наплыва знакомых нет. Галя радуется.
А я вновь сижу за переводами, которых хватит до конца июля. Вообще же работа есть до конца августа. Там еще что-нибудь подвернется.
Вышла моя детская книжка. Пришлю Вам, как прибудут экземпляры.
Из Москвы прислали мне книгу философа Федорова, который лет пятьдесят был в полном забвении. А теперь Москва гоняется за книгой, как за детективом. А прочтут ли ее? Я вот, например, робею, никак не возьмусь. Читаю какие-то случайные книги: биографию украинского философа Сковороды (личность, кажется, замечательная) и воспоминания жены Пришвина.
Я долго приучал себя любить этого писателя. Да так и не полюбил. Убил он в себе писателя своей любовью к природе. Правда, любовь была вынужденная.
Пролистал последние журналы. Ничего отрадного, особенно в стихах. Как почитаешь эти подборки, тошно становится, и думаешь, что занимаешься безнадежным делом.
Стихи пишутся туго. Новых почти нет.
