Давид Самойлов - Стихи
Работаю (много, но бесплодно). Слушаю музыку. Читаю переписку Б.Л. с его двоюродной сестрой Ольгой Михайловной5, которая, по-видимому, была гениальна (это ощущаешь даже на фоне писем Б.Л.!).
Поздравляю Вас, Галю, Вареньку, Павла, Петра с Новым Годом, от которого для себя и Вас ничего хорошего не жду. Ну, а они еще, быть может, и порадуются чему-нибудь, мы же не заслуживаем, ибо
Мы стояли на том берегу6,
а сейчас и похуже — проросли где не след. И это сознание отравляет жизнь.
Будьте здоровы.
Л.Ч.
27/XII 81 Переделкино
1 Речь идет о воспоминаниях М.Я. Симонович-Львовой. М.Я. Симонович — двоюродная сестра художника В.А. Серова, запечатленная на его портрете «Девушка, освещенная солнцем».
2 Слабо (нем.).
3 Георгий Мокеевич Марков (1911–1991), первый секретарь СП СССР.
4 Володя — Владимир Николаевич Корнилов.
5 Упомянута книга: Б.Л. Пастернак. Переписка с Ольгой Фрейденберг. N.Y.; London, 1981.
6 Строка из поэмы Самойлова «Ближние страны».
93. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову
13 февраля 1982
13/II 82 Москва
Дорогой Давид Самойлович. Простите, что не сразу отвечаю на Ваше письмо и на Ваш дар — стихи.
Вы пишете, что дурно вели себя в Москве. Но — так надо понимать —
Но зато концерт для скрипки
И альта.
Из присланного концерта мне более всего пришлись по душе:
«Тогда я был наивен…»
«Когда-нибудь я к вам приеду…»
«Отрешенность эстонских кафе…»
Интересно, те ли это три, которые и Вы цените выше других?
Пишу коротко, п[отому] ч[то] совершенно задергана сочетанием юбилея с грядущим судом. Хотя всё несет на себе Люша (она подготовила 2 большие публикации для «Юности» и для «Недели»; она отвечает на десятки справок, телефонных и письменных; она сочинила 5 объемистых бумаг в разные инстанции) — хотя все тяготы забот, трудов и хлопот несет на себе Люша, но я несу на себе тягость тревоги, бессонницы, боли в сердце и беспрерывного даже во сне вопроса: неужели это может случиться? Могут чужие руки трогать эту коробку для марок, эту фотографию бабушки, этот паровозик, эти трудовые полки с книгами? Да и не чужие руки, а свои — разлучая стол и полки со скворешником за окошком, со снегом?
Ведь я знаю, что бывает гораздо хуже, а не верю.
Суд, если его не удастся остановить, намечен, говорят, на конец февраля.
(Это я отвечаю на Ваш вопрос о доме.)
Будьте здоровы.
Л.Ч.
94. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской
Начало марта 19821
Дорогая Лидия Корнеевна!
Письмо Ваше, наконец, получил.
Отвечаю целым плакатом.
Из моих стихов мне почему-то нравятся «Цыгане». Я так и думал, что они не Ваши.
Перечитываю «Дневник писателя» за 1876 год. Никак не могу полюбить эту книгу, хотя мыслей там уйма. «Мальчик на елке», «Марей» и «Столетняя» уж очень натужны, как вообще натужны у Достоевского вера в бога и любовь к народу.
У нас новостей мало. Петя болеет уже неделю. Я тоже лежу в простуде.
Одно событие приятное: вышла, наконец, книга о рифме. Но тираж всего 10 тыс. Значит, деньги получу пустяковые, а труда вложено много.
Потихоньку ввязываюсь в прозу, т. к. срочной работы нет. Написал страниц 12, еще без увлечения.
Как-то неуютно писать плакатным фломастером.
Во время юбилея К.И. буду в Москве. Но, надеюсь, увидимся раньше.
Привет Вам от Г.И. Поклон Люше.
Ваш Д.С.
1 Пометка Л.К.: получено 3.3.82.
95. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову
5 марта 1982
5/III 82
Дорогой Давид Самойлович. Итак, мое письмо, не успела я оглянуться, дошло до Вас. Какие, однако, у Шпекина причуды. И какой скукой он занят.
Да, «Цыгане» мне понравились меньше. Но это мало что говорит о «Цыганах». Это не они и не Вы виноваты, а я. Всем цыганам я предпочитаю Самойлова, когда он открывает себя.
АА говорила — и, кажется, где-то писала, что лирика — лучший способ быть скрытным. Наверное, в этих словах содержится нечто сверхмудрое, но я не понимаю что.
Сегодня день ее смерти. Я звана на Ордынку, но, кажется, не пойду. Пошла бы к М[арии] С[ергеевне] на Беговую (мы там обычно собирались летом, 23 июня, в день рождения АА). Но — и М.С. нет. И дом на Беговой подлежит сносу — он ветхий. А на Ордынке, кроме Нины Антоновны, все уже сплошь чужие молодые, которые уже тоже немолодые. В общем, меня не тянет.
Ваши стихи памяти АА — люблю. И у Тарковского одно: «Когда у Николы Морского / Лежала в цветах нищета…». Да, пожалуй, и все, ей посвященные, у него хороши.
Насчет дачи: вызова в суд пока нет. Слухов много. Писем в разные инстанции от граждан именитых, а также и не именитых тоже много. (Пенсионеры, учителя, рабочие предлагают, обращаясь в «Лит. Газ[ету]», открыть подписку на сбор денег, чтобы отремонтировать дом, и шлют в газету пятерки и трешки.) В общем, много удивительного, т. е. кроме казенного юбилея существует еще и подлинный, с особенной ясностью проявляющий себя именно из-за слухов насчет дачи. «Простые» граждане просят сохранить музей и шлют деньги. Очень все странно.
Экскурсий — множество. Одни знают о судебном иске, другие нет. Пишут в книге отзывов разные разности. Недавно ученики 9-го класса какой-то московской школы написали:
«Спасибо партии и правительству за то, что сохранили для нас этот замечательный дом».
А вообще-то я больше боюсь за Люшу, чем за дом. Ведь вот что такое юбилей: без конца ей звонят и к ней приходят режиссеры кино, телевидения; литературоведы; работники Лит. Музея, ЦДРИ, ВТО — ведь все выставки, вечера и статьи — это люди, нуждающиеся в справках из архива и в фотографиях. И все — к ней. А у нее на плечах служба и хозяйство.
В общем — пережить бы!
Не обращаются к Л[юше] ни за чем только СП и ЦДЛ. Спасибо им! Благодарение Богу.
Работаю очень плохо.
Жду Вашей «Рифмы». (И прозы.)
ЛЧ
5/III 82
Между прочим, ставьте даты на Ваших письмах! Вы никогда не ставите. Это нелитературно.
Привет Гале и мальчикам. Будьте здоровы — все.
96. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской
7 мая 1982
7 мая 1982 Пярну
Дорогая Лидия Корнеевна!
Не писал Вам, ибо все это время был «не в кондиции». Постепенно, с ходом весны, прихожу в себя. Стихов нет. Но, по крайней мере, принялся за переводы, срок сдачи которых на носу.
Только недавно прочитал дневники К.И. в «Юности»1. Передайте Люше, что публикация замечательная. За хрестоматийным образом язвительного, причудливого работяги, знавшего всех классиков лично, забывалось, что жил он в трудные времена и путь его не был усыпан розами. Но в дневниках не только это. Впервые предстает страдающая личность — черта, которой всегда недоставало в портретах К.И. Даже отрывки из дневников показывают не только острый ум и наблюдательность, но и глубину этой личности, и силу переживания. Те, кто дождутся полного дневника, обретут ценность под стать эккермановским разговорам с Гете.
Удивительна эта уверенность, что «надо писать». У меня, честно говоря, этой уверенности нет, и все чаще приходят мысли о тщете этого занятия.
Не случайно упомянул «Разговоры Гете с Эккерманом». Читаю эту великую книгу. На каждой странице уйма мыслей, удивительных по простоте. Гете говорит, к примеру, что все его стихи написаны «на случай». Это удивительно верно. Все, что хорошо в лирике, — всегда «на случай». Суть таланта, видимо, в том, что он умеет поднять «случай» на высоту поэзии. Большинство же стихов нашего времени пишется «без случая», а из желания либо похвалиться (военная поэзия), либо пожаловаться.
Книги, подаренные Вами, тоже прочитали. Еще раз спасибо.
Будьте здоровы.
Ваш Д.С.
1 «Юность». 1982. № 3.
97. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову
15 мая 1982
15 мая 82
Дорогой Давид Самойлович.
Спасибо за письмо — а то я уже тревожилась Вашим молчанием и докучала Музе Васильевне и Юре1. Боялась, не расхворались ли мальчики, или Вы, или даже «всёвыносящая» Галя.
От комментариев по поводу упорства ваших московских заболеваний — воздерживаюсь.
Рада, что Вам понравилась «Юность».
Да, современники не очень наблюдательны и очень легко создают и лелеют легенды и мифы.
К.И. был человек одинокий, замкнутый, сломанный, бессонный, страдавший тяжелыми приступами отчаяния. Считал себя бездарным. Мучился — долго — незаконнорожденностью. Женат был на женщине, которая последние лет 20 своей жизни была, несомненно, психически больна. Женился рано, 19-ти лет, и тяжким трудом содержал большую семью.
Если взять его биографию объективно, то в ней было 3 большие несчастья:
1) смерть Мурочки, 2) гибель Бобы, 3) то, что К.И., рожденный критик, вынужден был этот главный свой талант закопать в землю. Начиная с 30-х гг. он уже выступал не как критик, а только в защиту: обругали зря Пантелеева — выступил со статьей; обругали Глоцера — опять статья и т. д. Это совсем не то, что статьи об Андрееве, Горьком, Бунине, «Книга об Ал. Блоке», статья о [Джеке] Лондоне и т. д.
