Борис Пастернак - Лирика 30-х годов

Как будто мы уже в походе,
Военным шагом, как и я,
По многим улицам проходят
Мои ближайшие друзья;
Не те, с которыми зубрили
За партой первые азы,
Не те, с которыми мы брили
Едва заметные усы.
Мы с ними не пивали чая,
Хлеб не делили пополам,
Они, меня не замечая,
Идут по собственным делам.
Но будет день — и по разверстке
В окоп мы рядом попадем,
Поделим хлеб и на завертку
Углы от писем оторвем.
Пустой консервною жестянкой
Воды для друга зачерпнем
И запасной его портянкой
Больную ногу подвернем.
Под Кенигсбергом на рассвете
Мы будем ранены вдвоем,
Отбудем месяц в лазарете,
И выживем, и в бой пойдем.
Святая ярость наступленья,
Боев жестокая страда
Завяжут наше поколенье
В железный узел, навсегда.

Сходни подняты. Мы так хотели.
В звездном блеске палуба твоя.
Над волною чайки пролетели —
Легких крыл косые лезвия.
В дальний путь! В открытый путь простора!
Сердце к сердцу — так сомкнулись мы.
И стоим, не отрывая взора
От прямого водного пробора,
Отколовшегося от кормы.
Так на свете только нагружают
Самые большие корабли…
Так на свете только провожают
Лучших сыновей своей земли…
Уплывай, волну опережая,
Уплывай, красавец пароход!
С самым свежим даром урожая
Шлем тебя в края испанских вод.
И какие бы ни встретил ты циклоны,
И какой в пути б тебя ни встретил дождь —
В светлый порт далекой Барселоны
Ты, как праздник, как мечта, войдешь.
Люди песни запоют тебе навстречу,
Выведут гремящие суда,
Каждым флагом, каждой ясной речью,
Каждым помыслом зовя: «Сюда, сюда!»
Весь твой груз они возьмут на плечи —
Звездоносцы будущих атак…
Мы на берегу. А пароход уже далече —
Самых близких провожают так.

Лишь стоит мне на единый миг
Глаза заслонить рукой —
Я вижу его
И слышу его
Немой ледяной покой.
Я вижу:
У синих кругов воды
Петляет медвежий след.
Я слышу,
Как звонко гуляют льды,
И льдам этим краю нет.
Они то лихо встают на дыбы,
То рушатся
Вниз башкой.
И волны о них разбивают лбы
И воют наперебой.
Еще я вижу,
Как в тишине
Безмолвным путем идет,
С белым облаком наравне,
Серебряный самолет.
Вот он летит,
А кругом бело,
Вот он повел хвостом,
Вот он, как ястреб,
Припал на крыло
И снизился надо льдом.
Еще минута…
И как во сне
(Да здравствует грозный риск!)
Птица несется по белизне
В вихре колючих брызг.
Это и есть
Тот счастливый час,
Тот незабвенный миг,
Который
Трудно воспеть сейчас, —
Так скуп у меня язык.
… Еще полярный день не угас,
А ветер уже шумит.
Я вижу: ступает
На снежный наст
Отто Юльевич Шмидт.
Глаза его —
Не его глаза,
В них утренний блеск страны.
И если от радости
В них слеза, —
Мы все в ней отражены.
Мы вместе
Рулили на дальний старт.
На край вековечных льдов.
Мы — это люди
Садов и нарт,
Станов и городов.
Наш самолет от крыла до винта.
Наша любовь видна,
Наш Водопьянов,
Наша мечта
В дело воплощена.
Полюс за нами.
Он хмур и сед,
Зол и неукротим,
Но он подобреет за пару лет
Так, как мы захотим.

Все беспокойней твой спокойный взор.
Все глубже он. И нет во взоре дна.
А сколько луж! А сколько глупых ссор
Заводят воробьи у нашего окна.
Сорвем замазку с этих зимних рам —
Ты понимаешь: я же не один,
Желающий подслушать по утрам
Страданья разрывающихся льдин.
Еще недолго. И в притихший сад
Ворвутся ливни ветровых речей.
И ты увидишь, как начнут свисать
Верха ветвей под тяжестью грачей.
Тогда ты волосы, как в праздник, убери,
Надень пальто, борта наотворот,
И если спросит кто: «Зачем?» — не говори.
Зажмурь глаза и выйди из ворот.
И ты услышишь, как гремит вода,
Как запевают в небе провода,
Как, исхудав от медленного сна,
Ручьями вниз проносится весна.
Тогда ты глянь налево, на восток,
Где нити солнца тянутся к Кремлю.
Как неизбывен светлый их поток —
Так неизбывно я тебя люблю.
А если где-нибудь у сердца зазнобит
Январский холод маленьких обид —
Ты на ручьи летящие взгляни
И никогда меня за холод не вини.

Ты протянула руку — жить обиде!
Я понял все. Я больше не приду.
И, возвращаясь, я в ночи увидел
прищуренную синюю звезду.
Ту самую, что в середине мая
пером павлиньим шла из глубины.
Какой величины она — не знаю.
Не все ль равно, какой величины?
Она в тот час в твоем окне висела,
она в зрачках гнездилась у тебя,
она по кругу шла, как в карусели,
ее петух приветствовал, трубя.
Она касалась проводов над трактом,
порхала, содрогаясь, над кустом,
а в Пулкове в огромнейший рефрактор
поймать ее пытался астроном.
А я все шел. А ночь вокруг дымилась,
мигали светляки среди ветвей.
И вдруг звезда, застыв, остановилась
над комнатой пустынною моей,

где тишина, как вечность, бесконечна,
где юношеской схвачены тоской
кровать и неприкаянные вещи,
стол не оправлен женскою рукой.
Но вспомнил я, что нет к тебе возврата,
вовек твоих дверей не отворить…
И от ночной звезды в мильон каратов
мне захотелось только прикурить.

Он
Как древнего солнца лучи к земле,
как в океане волны к скале,
как топор, прорубая чащу лесов,
как христиане на колокольный зов,
к тебе мои мысли стремятся!
Она
Но — лучи всегда обрывает закат,
волны от скал отпрядывают назад,
топор обессилеет, затупясь,
медь отгремит — и в урочный час
верующие домой возвратятся.
Он
Как от кола на пастбище конь,
как от поленьев в печи огонь,
как берега от весенних рек,
как от земли деревья, — вовек
от тебя не могу оторваться я…
Она
Аркан перетрется — ускачет конь,
поленья сгорят — и погаснет огонь,
сровняет зима с рекой берега,
деревья же тянутся в облака, —
и ни с чем не хотела б остаться я.
Он
Твоими желаньями одержим,
я буду звучащим эхом твоим,
я буду бегущей тенью твоей,
я буду ковром у твоих дверей,
я буду слугой, дорогая…
Она
Растает эхо, как зыбкий вздох,
бесплотна тень, а ковер для ног,
жестокость тирана таится в слуге.
А сердцу-то чудится друг в женихе,
зовущий голос — как тайна живая.
Он
День свадьбы назначь — и быть по сему!
Она
Нет, милый, будь гостем в моем дому.
Я выхожу замуж за твоего приятеля.