Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

Каспийская степь,
                         вся в прах сожжена и горбата.
Сады Карталинии
                               в цвете, в росе и соку.
Нерушимые, тяжкие озера Эйбата.
Перекрестные ветры Баку.
Этот ветер в знамена широкие Кирова
Врывался прибоем, шелка разметав,
В эту жесткую настороженность трав
Упрямо ступала нога командира.
Короткий он тут разбивал бивуак,
Расстилая пропахшую порохом бурку
На синий и рыхлый, как снег, солончак.
Товарищ и вождь,
                            командир и кунак
Менгрелу, лезгину, донбассовцу, тюрку.
Темнело. Приглушенный шаг патруля.
Бесшумные сумерки стлались над миром.
Он шел, поднимался на взгория Киров.
Текло омраченное море, гремя,
И яростным жаром чадила земля —
Князей нефтяных, властелинов, банкиров.
Он глянул на желтых вершин рубежи —
Он видит
             от вышек Баку
                                     и сквозь Кюрдамир
                                                              до Гянджи,
Там скопища глиняных сакль,
Овалов и кубов сцепленье:
            то ящики сна и еды,
            хранилища зла, угнетенья,
Рожают там в войлок, в кизяк
И мрут в лишаях от вши,
Там скрашен отчаяньем сыр,
            замешаны болью коржи.
Он слышит рождение слов,
            он видит прозренье конурок,
Годами закопанных в грязь,
            веками не знавших про свет.
Он слышит, как молвит теперь
            слова необычные тюрок
Гортанным своим языком:
            «мандат», «большевик» и «совет».
Он издали видит
            спирали ветров,
                               что идут круговертно,
Простреленного офицера
            последний, отчаянный взмах.
Дашнацкого маузера в сакле
            доносится выкрик предсмертный
И волчье шуршанье в кустах
            мусаватистских папах.
Бои завершались над степью,
            расколотой и пробитой,
Пронизанной визгами сверл
            до жирных ее глубин,
Где в залежах олигоцена
                   ползет и сдвигается битум,
В расщелинах снятого грунта,
                   в разломах глубоких ложбин.
То кровь геологии.
                   Сало,
                   растопленное веками,
Засосанный в литосферу,
                   процеженный недрами жир.
«…A сверл не хватает и ныне,
                   ведь столько работ перед нами,
Так нет же — и нефть бюрократы
                   заносят в низший ранжир!»
То — посвист форсунок, то — натиск,
                   дыханье моторов, движенье
Энергии, влитой в глубины,
                   идущей на помощь труду.
«Еще и еще услыхать бы
                   струи говорливой биенье,
В цистерны швырнуть с размаху
                   живую ее быстроту».
Упрямо расправились плечи,
                   спружинили мускулы сразу,
Ремень затянувши на сумке
                   с привычным походным добром —
Блокнот для отрывистых формул,
                   нужнейших заметок, приказов,—
Он четок, как штрих астронома,
                   и точен, как метроном;
Вчетверо сложенный номер
                   майской «Правды» белеет —
С воззванием к закавказцам,
                   с ленинским мудрым письмом.
О пенсильванской нефти
                   обтрепанный том Менделеева,
И верный участник досуга —
                   Некрасова избранный том.
Мужская обычная ноша
                   с амуницией боевою…
Бойца, командира припасы —
                   спутники всех передряг.
Маленький смуглый подчасок
                   ноги поджал под собою,
Сторожевой с наганом,
                   сунутым прямо за пояс,
С продымленным карабином
                   над гребнем английских касок,
Оттягивает шаровары
                   синеватой бомбы кулак.
Тишь напряглась. А вечер
                   расцвечен, как украшенья,
Что в древних пергаментных списках
                   сокровищем вправлены в вязь.
Иранских писцов гололобых
                   химера воображенья
Вбирала многообразье,
                   стоцветным узором вилась.
В сияющих медных воротах,
                   тугой синеве наслоений,
В пролет колоннады отвесной
                   багрянца замедленный взмах.
Мозаика яшмы, порфира
                   вплавлена в блеск светотени,—
Как Шемахинское царство,
                   солнце сходило в мрак.
Былая земля Ирана,
                   пласты вековечных аулов,
Где прадед, и внук, и праправнук
                   сдыхал на проклятых полях,
Где раб-переписчик над текстом
                   склонялся спиною сутулой,—
Уже Шемахинское царство
                   над нею падало в мрак.
Былая земля кумирень
                   огнепоклонника гебра,
Христа, Магомета, Ормузда —
                   не выйти из круга никак —
И бой, и резня, и убийство,
                   петля и железо под ребра —
Бесчинство Шахсея-Вахсея
                   кровавое шло во мрак.
Былая земля губернаторств,
                   и негоциантов, и беков,
Где тысячи рук поднимались,
                   где громом звучало в ушах,
Как в лад забастовке бакинской
                   вздымалось путиловцев эхо,—
Дебелое царское солнце
                   над нею падало в мрак.
Былая земля магнатов,
                   что сверлами всех калибров
Пробита насквозь, чтобы нефтью
                   насытился мир и пропах;
Чтоб Кокарев, Нобель, Шибаев
                   на бирже победу вырвал —
Над нею Шибаево солнце
                   бесславно падало в мрак.
Былая земля «Мусавата»
                   взята детердинговским чеком,
Замасленным нефтью чеком
                   продажных и жадных бродяг.
Исхлестанная, рассеченная
                   сухим интервентским стеком,
Как ханский бунчукодержец,
                   солнце падало в мрак.
«Навеки!» — промолвил Киров.
                   Внезапно явилась гордость —
И он утвердил эту землю,
                   ее укрепил рубежи.
И крикнуть хотелось навстречу
                   крутому кипенью нордов:
«Эх, черт побери, по правде,
                   так хочется жить и жить!»
И он, расстегнувши ворот
                   выцветшей гимнастерки.
Вслушивался, как пульсом
                   по телу волна текла,
Ритмичным движением мысли
                   и щедро отпущенным током
Веселой и верной крови,
                   мужества и тепла.
В коричневых, ржавых навалах
                   катились просторов периоды
И разбивались у ног,
                   разбрызгавши щебень и шум.
В песках закружили ветры,
                   в шипучих разводах и выводах,
Как ящерица — пески,
                   невзрачный, как змейка, самум.
Меж горами эхо росло,
                   и звуки шли между склонами.
О чем-то кричал часовой
                   над вбитым в оковы селом.
И рядом, почти что о дол,
                   о грунт, как сухарь надломленный,
Внезапная птица легла,
                   царапая землю крылом.
Всходила каспийская ночь,
                   насыщена серным раствором.
Продымлена злым углеродом,
                   вспышкой нефти обагрена.
Путем этим, сотнями орд,
                   разбитым, искромсанным мором,
Прошли Тамерлан и сельджук,
                   фельдфебель и аргонавт.
Плавучий, обугленный ил,
                   огня подземного гул.
Вкованный в конус горы,
                   как в золото шлем, колчедан.
Равномерно качанье холмов…
                   Волнистой земли караван.
За горою гора и гора,
                   за аулом аул и аул…
«…Я слышу, как ты встаешь,
                   земля моя ста языков,
Я слышу, как ты идешь.
                   Я слышу, приходишь ты.
Для моря твоих людей
                   не хватает уже берегов,
Для роста твоих людей
                   мало уже высоты.
Идет отовсюду народ,
                   из всех городов и сел,
И подписи ста городов
                   под рубрикой „делегат“.
Пришел Зангезур и Баку,
                   Карабах и Тифлис пришел.
И возле московских бойцов
                   стоит торжественный тат.
Астраханский матрос и лезгин
                   читают одно и то ж
Алфавитом разных рас,
                   у одной и той же стены.
Я слышу, как ты встаешь,
                   я слышу, как ты идешь,
Как люди твои растут —
                   пулеметчики и чабаны.
Пыль менгрельских дорог
                   стряхивая с подошв,
Расспрашивает грузин
                   донбассовца про Перекоп.
Я слышу, как ты идешь,
                   я слышу, как ты растешь,
Твое поколенье встает —
                   архитектор и рудокоп.
Армянских пословиц текст,
                   что на родной похож,
Читает усатый тюрк
                   на языке азери.
Я слышу, как ты растешь,
                   я слышу, как ты встаешь,
Как люди твои идут —
                   виноградари и косари.
Идут в наилучший дом,
                   какой только в городе есть
Средь ржавых особняков,
                   купцами построенных здесь.
Собираются люди твои
                   говорить о грядущем твоем,
Люди, что знают смерть,
                   люди, что знают труд.
Слышны на дорогах шаги
                   шахтера и кузнеца,
Спешат из аулов и сакль
                   сквозь горные рубежи —
К высоким трибунам несут
                   земли дорогие сердца,
Драгоценнейшие слова
                   из всех, что узнали за жизнь.
Тесно таким словам
                   среди карнизов и ниш,
В проходах крутых анфилад,
                   под лепкою гулких зал.
Рождаешься ты в тишине,
                   ты входишь в мир и звучишь
Истории первый такт —
                   наш „Интернационал“!
Пели мы тебя перед сраженьем,
                   пели в день восстания отряды,
Пели мы тебя и перед смертью
                   и в лицо смеялись палачу.
С корабля сходила ты последней,
                   ты крепила наши баррикады,
Первою врывалась ты в редуты,
                   с нами в битву шла плечом к плечу.
Так, в безлюдных ли дворцах империй,
                   в каменных ли панцирях хоромов
Иль в костлявой готике соборов,
                   в капищах рукастого креста,
В слепоте камней и алебастра,
                   в прозреванье арок и проломов
Нет тебя достойного величья,
                   и твоя не в этом простота.
Вот твой дом — просторный и прекрасный,
                   дом, в который входит наша песня,—
И колонн гранитных вереница
                   перед ней, гремящая, встает.
Сотни тысяч мастеров проходят,
                   в блеске стен, среди озер чудесных
В мраморе отбиты. Каждый молвит
                   из творцов: „Всё — наше. Всё — мое“.
Каждый имя мастера врезает
                   в великаньи грани обелиска,
Класс в кристалле вечности и славы
                   начертал победный ряд имен.
И флагшток звенит, врезаясь в небо,
                   пламенем объятый исполинским,
В первый раз восходит наше солнце,
                   встав в победный караул знамен!»

Метались ветра, пламенели созвездья
В такие часы, у веков начеку,
Речь родилась для народного съезда
В тысячелетнем славном Баку.
Уже у гранитных лесов Сураханов,
Где всажены в корень алмаз и корунд,
Внезапно ударило в дрогнувший грунт
Огромное пламя, взрывы фонтанов.
Оно, прорывая пространство, шагнуло,
Как сполох комет, устремленных вперед.
И отсвист и свист в перекатах и гулах,
Смещенье просторов, движенье пород.
И в мерном шатании тучи мелькнула
Тревога. И окрик, шаги караула,
И врезанный в камень и пущенный в лёт
Вдруг выстрел меж гор. Над квадратом аула
Точеная тень минарета встает,
И горечь сухого, как дым, саксаула,
И ночь перед боем…
                              — Вперед!