Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

Все говорили шепотом. Забытый,
Уж остывал и гаснул самовар,
Он зашумел и выбросил сердито
С горячим пеплом розоватый жар.
В последний раз сверкая, распадался
Пушистый уголь…
                           «Хочешь чаю?» — «Нет!»
В стакане сахар таял, рассыпался
И оседал, как изморозь, на дне.
Чай холодел. В печи широкоплечей
От дров сырых тянулся пар, шипел,
И острозубые ему навстречу
Рвались огни, и тихий треск летел.
И кто-то встал, еще полено кинул,
Оно стреляло, схвачено огнем.
«Уже прошло полночи, Катерина!
Ты не идешь, так мы к тебе придем!»
Из-за стены взволнованно и строго
Девичий голос отвечал: «Иду!
Ну что ты, Осип, подожди немного».
— «Да всё Сергей, а я тихонько жду!»

А над столом, у лампы, неустанный,
Сергей вертел оружие в руках,
Но в барабан «бульдога» пятигранный
Патрон помятый не влезал никак.
Он взял оружье, чтобы в стычке бранной
Оборонять достойно славный стяг.
Всмотрелся Осип в молодого друга:
Темнеющие усики и рот —
Насмешливый, и строгий, и упругий —
Окаменел от множества забот.
Решительный и круглый подбородок
И напряженных челюстей овал,—
Рабочий юноша из той породы,
Что метко бьет и рушит наповал.
Не промахнувшись, выпустят такие
Пять малых пуль, проклятий грозных тех.
Не забывай, не забывай, Россия,
Январь кровавый, петербургский снег!
Минуло девять трудных дней. Сегодня
Уж восемнадцатое. Утро настает.
Сергей из тех, что выполнить пригодны
Призванье и намеренье свое.
«Сергей! — воскликнул Осип.—
                                                 Как на свете,—
Черт побери, — как интересно жить!
Я лета жду, мечтаю я о лете,
Дождусь его — опять пойду бродить.
Тогда забуду, как чадит в наборной
Пыль от свинца, и керосин, и клей.
Мечтаю я о далях о просторных,
О молодости, неба голубей,
О зарослях черемух возле Томи,
О том, как свеж их горьковатый дух,
И о пьянящем в сладостной истоме
Весеннем смехе милых говорух.
Мы не умрем, Сергей! Мы не согласны
Уйти из жизни, если нужно жить.
Мы победим и выйдем к цели ясной,
И разрушать сумеем и творить.
Орел двуглавый — кровь, нужда и голод,—
Пади в предсмертном крике, онемей!..»
И Осип встал, белесый и веселый,
Непобедимый в юности своей.
И заглянул в глаза его Сергей.
И в тех глазах, и зорких, и прекрасных,
Цвела мечта. Из глубины зрачка
Летела искорка, упряма и ярка,—
И стала мысль уверенной и ясной.
Вот так, уверенно, перед собой
Увидеть цель, нащупать мушку глазом,
Приблизиться — и вдруг ударить разом
По этой птице черно-золотой.
Всё рассчитаю, взвешу и ударю,
Прищурившись пронзительно и зло…
Ах, Осип мой, хороший, добрый парень,
Скорей, скорей бы в мире рассвело!

И рассветет, и выйдут эти люди,
И порохом пропахнет снег и дым,
Весь мир, всю долю станет видно им,
Друзьям из Томска, парням молодым.
Из комнаты соседней Катерина
Вошла, торжественно перед собой
Неся кусок дешевого сатина,
Любовно вышитый ее рукой.
И эту ткань и ласково и властно
Взял Кононов и развернул ее.
«Вот этот свет, вот этот стяг наш красный
Мы донесем до всех земных краев.
Как хочется для мира молодого
Из нас любому сотню сотен лет
Прожить для класса, для его побед —
И быть достойным знамени такого!»
И в ту минуту юношам казалось,
Что то не стяг, что солнца жар встает,
Что кровь людская с пламенем смешалась,
Ударила, качнула небосвод,
Как бы огня стихия колыхалась,
Вокруг земли ведущая полет.
Бессмертный стяг взлетает над мирами,
Чистейшего огня высокий взмах!
«Клянусь, тебя я вознесу над нами!»
«Клянусь, тебя я сохраню в боях!»

Восход пылал морозно и багрово,
Снег закрутил сплошную круговерть,
И снег скрепил навек — на жизнь и смерть
Той клятвы верной молодое слово.
…Еще сквозь дымку розовеет лед
Слегка хрустящей утренней Ушайки,
А уж из каждых тянутся ворот
Шпионские, лабазницкие шайки.
Сигнал: «Вставай!» Растущий шум толпы,
Какой-то офицерши вопль тревожный,
Бас пристава, как будто рев трубы,
И «Марсельезы» голос осторожный.
И рыжий грузчик, и студент с копной
Густых волос, и девушка с завода —
Встают в ряды, плечом к плечу стеной,
Идут с окраин. Звонкая погода.
Скрипенье снега. Мертвой тишиной
Их центр встречает и рядами черных,
Глухих, безликих городовиков,
Свистком внезапным из-за стен соборных
И отзывом других еще свистков.

И в город пролетарии входили,
И голоса задорны и чисты —
Раскатисто и звонко выводили
Живую песню грозной красоты.
Ее припев три раза повторяли,
Подхватывая дружно, горячо,
И в нем всё выше кличи вырастали.
И люди шли вперед, к плечу плечо.
И Кононов внезапно над толпою
Одним движеньем выкинул свой стяг,
И даже древко дрогнуло в руках
В преддверье ожидаемого боя.
Сергей воскликнул… Что воскликнул он?
Проклятье? Клятву? Выхватил оружье…
Толпа шагала сплоченно и дружно,
Почуяв твердость верную колонн.
Росла и крепла в небывалой силе
Гроза упрямых, смелых голосов.
И скрылся пристав, и свистки взбесились,
Взметнулся снег, раздались визги псов.
И тех свистков тревога не стихала,
Покуда, все в снегу, из-за стены
Косматые взлетели скакуны
Казачьей сотни злой и одичалой.
Всё стихло вдруг — и слышно лишь едва,
Как бьют копыта в мерзлую дорогу…
Минута боя, первая тревога,
Ты будешь вечно в памяти жива!
«Огонь! Огонь!» — и сухо треснул выстрел,
Негромкий, куцый и нестрашный звук.
Злой барабан перевернулся быстро
Пять раз подряд, — он рвался вон из рук.
Свинцовых пуль стремительная россыпь —
И дрогнул вдруг казаков конный ряд,
И, не смолкая, с песней, поднял Осип
Высокий стяг. Они бегут назад!
Но из дверей, с дворов, из подворотен,
Из переулков, с крыш, из-за реки
На выручку бегущей конной сотне
Стреляли в спину злобные шпики.
Стреляй, стреляй, Сергей! По льду Ушайки
Скрежещут пули. Не уйдет никто.
Уж на плече багровый след нагайки,
Уж саблею рассечено пальто.
Сергей стрелял и вкладывал патроны
И холодок их чувствовал в руках,
Учась большой работе обороны.
Работе боя, навыкам стрелка.

Вдруг конский храп, короткий посвист пули,
Склоненная папаха казака…
Внезапно руки Осипа рванули
Полотнище с высокого древка.
И он упал. И всё пошло кругами —
И свет и снег. Жужжанье пуль. Огонь.
«Клянусь, тебя я вознесу над нами!»
Не выпуская, крепко сжав ладонь,
Чтоб, грязная, коснуться не посмела
Рука врага, чтоб не взяла трофей,—
У смертным потом смоченного тела
Он спрятал знамя на груди своей.

Как глубоко глаза его запали!
Рот почернел, как будто слиплась кровь.
День догорел, сгустился сумрак вновь,
Сибирский сумрак, охвативший дали.
Он шел и ширил медленный размах,
Ложась на фосфорических снегах.
В губах запрятан крик — вот-вот прорвется.
О, крикнуть бы — и грохнуться ничком!
С какой тоской людское сердце бьется,
Чтоб приглушить отчаянье силком?
Молчи, Сергей! Впервой, но не в последний
Друзей ты видел, что легли в боях,
Что, умирая с мыслью о победе,
Сжимали стяг бессмертия в руках.
И все молчат. Никто, скрывая боль,
Не спросит у притихшей Катерины,
Зачем крутая серебрится соль —
Следы нестертых на щеках слезинок.
Она одна, наедине с собой,
По-женски проливала слезы эти
С такой невыразимою тоской,
С которой невозможно жить на свете.

Всё тот же вечер. В комнату войдешь —
Цветут букеты те же на шпалерах
И на столе — листовка, финский нож,
Два неуклюжих старых револьвера.
Всё так же в окнах голубеет вечер,
И у печи по-прежнему тепло,
И в суете казалось быстротечной,
Что не было всего, что отошло.
Опаздывает Осип, — может, скоро
Придет он? В сборе весь подкомитет
Для обсуждений, для горячих споров
Над папиросной полосой газет.
Раздастся топот — с видом виноватым
Ворвется парень в комнатный дымок,
Ушанку-шапку и кожух в заплатах
На табуретку бросит в уголок.
Он закричит: «Макушин, черт какой,
С набором задержал из-за афиши!»
И к Кострикову бросится стрелой,
К скамье передней, чтобы сесть поближе,
Чтоб посидеть хоть пять минут потише,
Склоняясь белокурой головой.
И Костриков возьмет тогда «Вперед»,
Что прислан из Женевы через Питер,
И всё подкомитету он прочтет,
Чтоб знать от первых до последних литер.
Не будем плакать о бойце таком!
В бою он умер — не в пустом мечтанье.
Мы про него расскажем, — и в изгнанье,
В Швейцарии, услышит вождь о нем.

«Товарищ наш, великий друг наш дальний,
Могучий дух и слов твоих и фраз,
Их сила, ясность, меткость попаданий,
Продуманные нами сотни раз,—
О, сколько сил вливал нам в души ты
Стремленьем к цели, смелостью мечты!
Товарищ наш и старший брат далекий!
В Москве и в Риге, в Петербурге вновь
И в Томске крови пролиты потоки,
Еще прольется по России кровь —
Мы знаем это, мы, рабочий класс,
Без жертв свободы не дано для нас.
Товарищ наш, ты знаешь — умер Осип,
Но мы не будем отступать в слезах,
Как все, он жизнь готов был в жертву бросить,
Чтобы добыть социализм в боях.
И память наша, как венок живых,
Пускай вплетется в свет страниц твоих».
Сергей писал. Друзья вокруг склонялись,
Чтобы вложить в письмо все мысли их
В словах живых, правдивых и простых
И не покорных тягостной печали.

Сергей писал. «Не плачьте, — он писал,—
Над трупами борцов погибших», — слово
Из песни той, что Осип нам певал.
При каждой встрече напевая снова.
Сойдемся ли в мишень мы пострелять,
Или на чтенье, или погулять
В короткий час веселья молодого,
Для дальних странствий, для больших походов,
Для новых встреч с прекрасными людьми,—
На бой и подвиг именем свободы
Вдвоем с тобою собирались мы.
Вот лето скоро… Засверкают воды
Сибирских рек, пройдет весенний дождь,—
Любитель рыболовства и природы,
Ты полной грудью наконец вздохнешь…
Глаза Сергея — цвета серой стали —
Взглянули на друзей печальный круг.
«Пускай учитель наш в женевской дали,
Пускай услышит наш великий друг,
Что, умирая в битве за свободу
От царских слуг, от царской пули злой,
В свой смертный час он знамени не отдал,
Его не взять им силой никакой!
Чтоб не коснулся враг рукою грязной,
Он спрятал знамя на груди своей.
Его там видел доктор, но напрасно —
Взять побоялся. Я б душою всей,
Я телом заплатил бы, смертной раной,—
Спасти бы только знамя!..»
                                           За стеной
Метель ревела. Дробью барабанной
Бил в стекла снег, и мелкий и сухой.
По городу гуляет завируха,
И плачет жалобно, и свищет, и кричит.
И Томск не спит, ловя тревожным слухом
И ожидая выстрелов в ночи.
К морозным окнам припадает ухо
Дрожащих бар, испуганных купчих.
На пальцы дуя, проклиная вьюгу,
Топорщит свой башлык городовой.
«Ну, кто пойдет вдвоем со мною к другу,
К последней встрече, кто пойдет со мной?!»
Пронесся ветер. Мелким снежным прахом
Швырнул, завыл, задребезжал, затих.
И только отзвук плыл протяжным взмахом
Над ширью царских вотчин дорогих.
Ночь начиналась тишиной и страхом,
Свистками подгулявших часовых
С двуглавой медной птицей на папахах,
Гербом казарм и кабаков ночных.
И встал Сергей, скамью отодвигая,
Надел пальто в заплатах. «Я готов»,—
Взглянул на всех, как будто вопрошая,
И молча встал за ним Иван Лисов.
Они безмолвно вышли из подъезда,
Калитки стук раздался в тишине.
Морозной пылью плыли в вышине
Колючие, свирепые созвездья.
Мороз ширял, без краю, без границ,—
Великий, тихий океан мороза,—
И в грунт вмерзал густой холодный воздух,
Как в лед вмерзают крылья мертвых птиц.
Молчанье шло из полночи. Оно
Пошло гулять просторными краями,
И даже Томи вымерзшее дно
Потрескалось, заваленное льдами.
Кристаллики, твердея, как металл.
Покрыли землю россыпью цветною,
И звездный свет дробился и дрожал
Зеленой, синей, желтою звездою.
Как этот воздух нестерпимо тих!
Лицо Ивана сединой покрыто.
Снег под ногой поскрипывал сердито,
Скрипела даль на сотни верст глухих!

От всех домов других отъединенно
Стояли стены. Штукатурка с них
Давно осыпалась. Кирпич казенный —
Весь в инее и клочьях снеговых.
Распухли стены. Вьется снега проседь.
Мертвецкая. Дрожит ветвей узор.
Уйдя с работы, посмеялся Осип:
«Что сверстано, то не пойдет в разбор!»
Как жадным сердцем рвемся мы к свободе!
Живи, твори, сооружай, борись!
Прекрасный мир! Ты в наше сердце входишь,
Борьбой суровой созидая жизнь.
Бывает миг — нам сотни жизней мало,
Бывает миг — границ не знает слух,—
И слышишь дальний шепот за Уралом,
Слова за морем постигаешь вдруг,
Так всё проходит — знанье, воля, разум,
Виденья лет, — их не остановить!
Так познает тот парень сероглазый
Большую волю побеждать и жить.

Пора идти, чтоб, звука не роняя,
Пройти за стену. Двор застыл во мгле…
И вдруг Иван кричит, изнемогая:
«Постой, Сергей, как страшно на земле!..»

«Земля любимая! Рождаться, славить
Земную жизнь, как лучший дар храня.
Ни смерть, ни тлен, ни клеветник лукавый,
Ни в спину выстрел не страшит меня.
Пускай Иван останется — зачем
Ему идти? И так он измотался
За этот день, он изнурен совсем,
Но до сих пор он молодцом держался.
Пойду я сам, один приду к нему,
Склонюсь к его последнему покою,
И руку друга мертвую пожму,
И честь воздам, как лучшему герою.
Возьму я знамя. Поцелую в лоб.
Скажу ему… Нет, не найти мне слова
Достойного и верного такого,
Чтоб высказать всего меня могло б».
В анатомичке университетской,
В ее пустой, неприбраной мертвецкой —
Холодный стол. На нем товарищ спит,
И лоб высокий пулею пробит.
Лежит товарищ, курточку раскинув,
Она разорвана наискосок.
И, смеренный аршином смерти длинным,
Он как-то странно вытянут и строг.
Нахмурен горбик дуг его надбровных,
Ища на мысль предсмертную ответ,
И разлился по мускулам бескровным
Спокойный, ровный, желтоватый цвет.
И волоски торчат на подбородке,
Они ползут еще из вялых пор…
Сергей, склонясь, движением коротким
Коснулся лба, пробитого в упор.
Вставай, мой Осип! Нам еще осталось
Так много дел! Должны бороться мы!
Сергей смотрел и думал. И казалось —
Он слышит голос пустоты и тьмы.
Рванулась дрожь в губах, до боли сжатых,
Он наклонился с трепетом в руках —
И скоро пальцы отыскали стяг
Под полотном сорочки грубоватым.
Вот он в руках — простой кусок сатина,
Кусок огня великого в руках!
«Клянусь, тебя я сберегу в боях
И, может статься, под тобою сгину
Иль, побеждая силою твоей,
Как знаменосец, избранный народом,
По черным землям пронесу походом
До синих гор и голубых морей.
Пески, болота, снежные пустыни
Я протопчу, чтоб войску путь пробить,—
И перед тем, как доведется сгинуть,
Хочу не даром жизнь свою прожить.
Когда б я мог, я б жил две жизни кряду,
Я их двойной бы перешел простор,
Но никогда б, нигде врагам в отраду
Я знамени б не отдал на позор!»
Он знамя взял и вышел в ночь Сибири,
В седую глушь сибирской злой зимы,
В огромный холод приполярной шири,
В смертельный холод всеимперской тьмы.
Немолчными прибоями просторы
Кругом шумели и ползли у ног —
Леса и взморья, города и горы,
Снега и пыль, поземка и песок.
Прижал к груди он знамя, прям и строг,
Вперед шагнул — и вышел за порог.