Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Печальным урчаньем желудка
Я свой знаменую приход.
Бывает, потерю рассудка
Обжорство с собою несет.

Я прежде обильно питался
И вкусного много поел.
Увы! Я пороку поддался,
И мною порок овладел.

В зазнайстве своем беспричинном
Отверг я обыденный стол.
Сначала под соусом винным
Я женщин немало уплел.

Умеренность злобно отринув,
Все больше лишаясь уа,
Я вывески жрал магазинов,
Прохожих, деревья, дома.

Жестокий духовный калека,
Сожрал я родных и друзей,
Публичную библиотеку,
Изящных художеств музей.

Я был ненасытней Ваала
И явно мораль попирал:
О чем мне ни скажут, бывало -
Я вскоре все это сжирал.

Во всем называемом миром,
Мне виделась только еда,
И с лиственным свежим гарниром
Я целые ел города.

Но радости пира промчатся,
Стучит наказание в дверь:
Ведь надо порой облегчаться,
А как это трудно теперь!

И тягостный акт предстоящий
Уже ощутимо грядет,
Надежду и страх леденящий
Заранее выслав вперед.

Птичка хрипит, словно душат ее -
Петь по-другому она не умеет,
Я же туда направляю ружье,
Где средь листвы ее тельце темнеет.

Длинно, с оттяжкой, как пастырский бич,
Щелкнет пославшая пулю винтовка.
Не суждено было птичке постичь,
Что и для пенья потребна сноровка.

Если твой голос противен и груб,
То не гоняйся за славой Кобзона.
С шорохом шлепнется маленький труп
Передо мною на травку газона.

Уши чужие не мысля беречь,
Ты никому не дала бы покою,
Но не сумела себя остеречь,
Предположить невезенье такое:
Что для желания пенье пресечь
Тут же и средство нашлось под рукою.

Не обольщайтесь моим
Глубокомысленным видом:
Низменной страстью томим,
Внешне ее я не выдам.

Страсти в себе раздражив,
В сладком томлюсь воспаленье,
Внешне же, веки смежив,
Я погружен в размышленье.

Бойтесь коснуться плеча,
Лезть в разговоры со мною:
Вскинусь я, злобно крича,
Брызгая мерзко слюною.

Всюду начну разглашать,
Как вы бездарны и гадки,
Чтобы не смели мешать
Поискам важной разгадки.

Я ворот рубахи рвану,
Тоскливо раскину объятья.
Я всю принимаю вину,
Вы слышите: всю без изъятья!

Я больше не прячу лица,
Скривленного мукой ужасно.
Топчите меня, подлеца,
Что вас предавал ежечасно!

Источники бедствий - не в вас,
Не в ваших страстях и изъянах, -
Я их обнажу напоказ
В пороках своих окаянных.

Вином вы глушили себя,
Вы холили похоть в утробе,
Вы жили, друг друга губя
По глупости или по злобе.

Но я вас не смог удержать,
Не смог удержаться от гнева,
Зато продолжал ублажать
Свое ненасытное чрево.

Я ближних посмел презирать
И, тешась довольством и ленью,
Я мог равнодушно взирать,
Как вы приближались к паденью.

Блудливая влажная ночь
В душе моей властно царила.
Я мог бы, я мог бы помочь,
Но воли моей не хватило!

И перед затихшей толпой
Со скорбью безумной, звериной
О крепкий асфальт мостовой
Я бьюсь головою повинной.

Грызи меня, мука, грызи,
Тебе предаюсь я охотно,
Но, с плачем валяясь в грязи,
Я голоса жду безотчетно,

Который мне тихо шепнет,
Что я, с воспаленной душою,
Побольше, чем весь этот сброд,
Так тупо глазеющий, стою.

Ласкающий шепчет язык
Слова о моем превосходстве,
Которым я ныне велик,
О горьком моем благородстве.

Высокопарные слова
Тверди, пожалуй, сколько хочешь,
Но намотай на ус сперва:
Ты мне мозги не заморочишь.

Я вижу и тебя насквозь,
И под тобой на три аршина.
Не проведет меня небось
Твоя геройская личина.

Какую мину ни скрои -
Мне всё ясны до отвращенья
Мечты заветные твои,
Твои укромные влеченья.

Ты любишь власть, и ты при том
Не чужд ее восторгов злобных -
Ты чувствуешь отраду в том,
Чтоб унижать себе подобных.

Пожрать и выпить ты не прочь,
Особенно на дармовщину;
До женщин дьявольски охоч,
Покуда скромен ты - по чину.

И ты всего достигнешь вдруг,
Добившись тепленького места.
Да не смущайся, милый друг,
Я сам из этого же теста.

И что мне вслух ни говори -
Немых не скроешь примечаний:
Та гниль, что у меня внутри,
Есть ключ для чтенья умолчаний.

Мы мечемся в умственном блуде,
Разброда признавшие власть,
Но есть еще добрые люди,
Что нам не позволят пропасть.

Никто их подмоги не просит,
Мы холим гордыню свою, -
В беде они все же не бросят
Ослабшую нашу семью.

И нам, кто вкушает беспечно
Сомненья чванливого яд,
Те люди, что правы извечно,
Извечно противостоят.

Как славно, что это наитье
На них с малолетства сошло:
Надежно каркас общежитья
Скрепляет их мудрое зло.

Натянет надежные вожжи
Изложенный ими закон,
И мы покоримся, - а позже
Нам даже полюбится он.

На чей это сделано вкус?
Уж верно, совсем не на мой,
Но если принять откажусь -
Спознаюсь с сумой и тюрьмой.

Так мне устроитель сказал,
Вернее, шепнул, как в бреду,
И цепью бесчисленных зал
Теперь я уныло бреду.

Создатели этих картин -
Крутой, очевидно, народ,
Недаром здесь лозунг один
Развешан: <Замолкни, урод!>

Наверное, он для меня,
Ведь я уж устал замечать:
Кому полюбилась мазня,
Тот вправе здесь даже кричать.

Порой человек пробежит,
А следом - создатель картин
Вот-вот кровожадно вонзит
Бегущему в зад мастихин.

Подарки творцы раздают,
Хвалебный приветствуя раж:
Причуда, друзья, из причуд -
Прийти на такой вернисаж.

Зачем мне нужно вас понимать?
Я этого не люблю,
Ведь я могу вас просто сломать,
Чтоб жили как я велю.

Все ваши действия неверны,
Все ваши замыслы - вздор,
Но вы самомненьем детским полны,
Не нравится вам надзор.

Вы мне противитесь, дураки,
А я вам вовсе не враг,
Ведь вы без твердой моей руки
Попали б давно впросак.

Но, о правах своих гомоня,
Забыли вы свой шесток,
Ведь вы зависите от меня
И мой жуете кусок.

Я вам желаю только добра,
Но вам благодарность чужда.
Ну что ж, придет лихая пора,
Спохватитесь вы тогда.

Тогда, чтоб стать за моей спиной,
Забудете про права,
Но преклониться передо мной
Я вас заставлю сперва.

Я не злопамятен, - наоборот,
Отходчив и добр весьма,
Но кто перед старшим хребет согнет -
Докажет скромность ума.

А если воротит рыло гордец,
Кичась правотой своей, -
Пусть пропадает! Ведь я, отец,
Таких не люблю детей.