Дмитрий Дашков - Поэты 1820–1830-х годов. Том 1
Во второй половине 1830-х годов поэтическая деятельность Григорьева почти прекращается; в поздние годы он дает своему творчеству невысокую оценку, рассматривая его не как «дар, ниспосланный… свыше», а как «минутную вспышку довольно живого воображения», результатом которой было то, что из него «не вышло ни настоящего поэта, ни истинно дельного чиновника»[170]. До конца жизни он остается в департаменте государственного казначейства, последовательно получая назначения правителя канцелярии, исправляющего должность начальника отделения, наконец вице-директора (с 1858 года). В 1842 и 1846 годах он совершает две заграничные поездки. Умер Григорьев 5 декабря 1876 года в отставке, дослужившись до чина действительного статского советника. После него остались обширные мемуары («Заметки из моей жизни», 1851–1863) преимущественно бытового характера, с некоторыми ценными сведениями, касающимися его встреч с писателями[171].
237. ГОРНЫЙ ПОТОК
О юноша бессмертный!
Куда стремишься ты,
Рождением безвестный,
С нагорной высоты?
О, как ты мил, прекрасен
В серебряных кудрях!
Как грозен ты, опасен
В утесистых скалах!
И сосна вековая
Перед тобой дрожит,
К земле главу склоняя…
Вмиг корнем вверх летит!
Бегут скалы упорны,
Веков седых престол;
Ты ступишь — глыбы горны,
Треща, катятся в дол!
И солнце одевает
Тебя своей красой
И часто наряжает
В цвет неба голубой.
Зачем же так стремиться
В угрюмый океан?
Иль хочешь удалиться
От близких к небу стран?
Или тебе постылы
Лазурь, краса небес
И в старину твой милый
Приветливый утес?
О юный! не стремися
Ты в Океан седой…
Или навек простися
С свободою златой!
Ах! и тебе приманчив
Наружный тихий вид;
Но знай, что он обманчив,
Хоть Океан молчит.
Пусть месяца мерцаньем
Ты будешь осребрен,
Пусть утренним сияньем
Ты будешь озлащен…
Но что покой, отрада,
Что месяца привет,
Что блеск прелестный злата,
Когда свободы нет?
Ты здесь везде властитель,
Везде как мощный царь:
Земля — твоя обитель!
Утесы — твой алтарь!
А в море ветр твой спутник,
Вожатый вод твоих;
Ты в нем навеки узник
Во власти вихрей злых!
О юный! не стремися
Ты в Океан седой…
Или навек простися
С свободою златой!
238. ПАДЕНИЕ ВАВИЛОНА
Погиб тиран! Возденем к небу длани!
Давно ли мы, с поникшею главой,
Несли ему уничиженья дани,
Омытые кровавою слезой?
Давно ли меч, в крови ненасытимый,
В руке убийц властительных сверкал?
Виновник бед и язв неисцелимых,
Давно ли он народы пожирал?
Всевышний внял сынов своих моленью —
И нет его! меч гордый преломлен;
Конец бедам, конец уничиженью,
И иго в прах с страдальческих рамен!
Столетний кедр, воспитанник Ливана,
Воздвигнулся ветвистою главой,
Возвеселясь погибелью тирана.
«Он пал, — гласит, — он пал, властитель мой!
Ликуй, Ливан!» Под острием железа,
Свободный днесь, уж не падет твой сын
И, опершись на рамена утеса,
Возвысится, как мощный исполин!
Смерть варвара смутила мрачны сени:
Узрев его, содрогся хладный ад;
Воспрянули из мрака сильных тени,
И, на него вперивши робкий взгляд,
Они рекли: «И ты, царь Вавилона,
Познал и ты ничтожества удел!»
Давно ли он с блистательного трона
Величием, гордынею гремел?
Днесь труп его, источенный червями,
Лежит во мгле, осклабив тусклый взор;
Заутра вихрь с поблекшими листами
Снесет его надменности в укор…
Денницы сын, блестящее светило,
Чья длань тебя низринула с небес?
Чье мщение в единый миг сразило
Могучего, как вековый утес?
Не ты ли рек: «Сравняюся с богами,
Превыше звезд поставлю мой престол,
К моим стопам падут цари рабами…»
Ты рек — и пал, главой склонясь на дол!
Угаснет день — и путник утомленный
Зайдет сюда — и труп увидит твой.
«Вот смертный тот, — он скажет, изумленный,—
Кто управлял Вселенныя судьбой,
Кто услаждал свой слух цепями рабства,
Под чьей стопой являлась степь кругом,
Пред кем в плену дымились царства,
Стенал народ под варварским жезлом!»
Чудовище, природой отчужденный,
Проклятие с забвеньем твой удел!
Твой труп, один, лежит непогребенный,
Лишь хищный вран крылом его одел!
Где замыслы гордыни величавы?
Как сорванный ветрами лист сухой,
Исчез и след твоей гремевшей славы…
Дрожи, тиран, не дремлет мститель твой!
239. РЕКА ЖИЗНИ
Из стран Рождения река
По царству Жизни протекает,
Играет бегом челнока
И в Вечность исчезает.
В ней редко видишь тишину
И редко струй успокоенье,
Но чаще бури быстрину,
Волны с волной боренье.
Не отдыхая, Жизнь плывет
По сей реке туманной
И борется с волнами бед
До пристани желанной.
Лишь муза с берега глядит
На изнуренье Жизни хилой
И розами ей путь кропит
Окрест кормы унылой.
О муза, спутник дней моих,
Будь неизменный мой вожатый!
Твой взгляд умножит радость их
И облегчит души утраты.
240. К С-У, ОТЪЕЗЖАЮЩЕМУ НА РОДИНУ
Прости, любезный! Добрый путь!
Лети на родину святую
В семье родимой отдохнуть,
Изведать жизнь прямую!
Младенчества беспечный миг
Там сердцу внятно отзовется
И свежесть прежних чувств твоих
С душою юноши сольется;
Природа встретит там тебя
С давно знакомою улыбкой;
Ты очаруешься, промолвишь вне себя,
Что заведен туда ошибкой…
Коснешься в радости немой
Беда́ми скованной цевницы —
Она откликнется на глас призывный твой
И грянет гимн заутренней деннице!..
Там всё тебя одушевит:
И дикий дым родного крова,
Умолкших сел вечерний вид,
И свежесть утра золотого…
А здесь, мой друг, приличий светских хлад;
Здесь тухнет пламень вдохновенья, —
И если иногда и прояснится взгляд
Восторгом песнопенья,
То — уцелевший злак под черепом зимы;
То — огонек в глуши полупотухший;
То — слабый луч, чрез скважину тюрьмы
На узника украдкою скользнувший…
241. ТОСКА ОССИЯНА
О арфа! пусть твой слабый стон,
Исторгнутый десницей устарелой,
Пробудит хоть на миг бесславный сон
Родительской страны осиротелой!
Пусть с сей скалы, подножия дубов,
Ровесников моей седи́ны,
Прольется старца песнь. Реви с борьбой валов,
Осенний ураган, взрывай дубрав вершины!
Надвинь на свод пустых небес
Громады туч свинцовых!
Ты, ночь, раскинь свой креповый навес
И мрачные набрось на мир оковы!
Свершилось! нет того, чья сталь меча в боях,
Как бы звезда победная, блистала
И в вражеских трепещущих устах
Прощание с сей жизнью вынуждала…
Свершилось, нет Фингала!
События минувших дней,
Пожранных вечностию жадной,
Проснитесь в памяти моей:
Да огласит сей холм Фингала подвиг ратный!
Я помню (и тогда кипела кровь во мне
И меч дрожал в руке нетерпеливой):
Сверкали копьями — и в шумной вышине
Свистали стрелы боевые…
Железо тупится; со строем сшибся строй;
Удар в ответ удару стонет;
Фингал далек от нас: бегу к нему стрелой —
И что ж? врагов страх с тылу гонит!
Бегут лучей его копья, —
Так утром дымные туманы,
Покрывшие восточные курганы,
Редит огнистая заря!
Катмора ищет взор Фингала,—
Сошлись; уж рок колеблется меж них…
Конец взгремел… И гордо отлетала
Душа Катморова в страданиях немых.
Но будь утешен ты, Катмор!
Фингал жалел твоей погибшей славы
И с гордостью вперял свой храбрый взор
На труп твой величавый!
Но должен ли я днесь тебя, родитель мой,
В пылу побед венчать венком лавровым?
Нет, нет! Мне суждено настроить голос свой
В надгробну песнь над хо́лмом новым.
Недаром стон глухой трикраты сон лесов
Смущал полуночной порою;
Недаром гром гремел и вой зловещих псов
Мне сердце раздирал тоскою;
Недаром арфа в черный день
Сама собою содрогалась,
Как будто бы чья жалобная тень
Эфирными перстами к ней касалась.
О, сколько бедствий в жизни сей
Судьба мне завещала!
Давно ль всхолмилася на лоне сих полей
Могила храброго Фингала,—
И вечной ночи мрак смежил
Мои увлаженные вежды!
Мне мир как гроб, лишенному светил,
Лишенному надежды!
Одна осталась мне отрада — обнимать
Твой прах холодными перстами.
Ты зришь меня, — но мне тебя уж не видать!
Когда ж, когда ж воздушными крылами
К тебе, родитель, понесусь
В надоблачный чертог летучий?
Когда с землею я прощусь,
Где шаг — то друга гроб или курган могучих?
Узрю ль тебя, желанная страна?
Ото́прутся ль врата отчизны?
Железная судьба, ты хочешь, чтоб до дна
Испил я чашу горькой жизни…
242. БЕРЕГА ВОЛХОВА
