Альберт Зинатуллин - Эпистолярий
И весна над Дижоном прекрасней весны над Парижем
От него одного мне становится... не по себе.
Так становится вдруг, когда небо становится ближе,
Когда кажется - больше не надобно жить на земле...
Что мне сон Самарканда далёкого - персик капризный!
Что протяжные вишни в туманных китайских полях!
Мы с Диди наслаждаемся яблоком здешних провинций! -
На него - не скупятся, бегущие к нам "на бровях",
Ох, уж эти дижонцы!.. Они тебе могут простить
Всё, что хочешь. Возьми, хоть приставших к нам ниже по Роне,
Двух арабов. Один "резал" сальто, другой - кошельки.
Потрясающий номер! Я видел их раньше в Вероне.
Ты же знаешь дижонцев! Вот-вот! А по виду - не скажешь.
Всё равно - не догонят! И ей, всё равно, не простят -
Ты же знаешь дижонок! Что хочешь дерьмом перемажут...
А всё этот взгляд! А, монашек? Не правда ли? - Взгляд!
... Что теперь? На Мелен... Ну, а там прямиком до Парижа!
Догорает костёр, да и я - как собака замёрз...
Ты-то сам как живёшь? Как твоя драгоценная грыжа?
Я надеюсь - увидимся. В общем, целую. Взасос.
* * *
Над лесом чёрным, как вода -
Звучала медленная птица,
Горячей кровью с живота
Луна, готовая разлиться;
Над лесом чёрным, как вода -
Всплыла колдунья вверх ногами,
Стучали медными плодами
И распускались провода.
Она плыла вплывая крышу,
Паук за печкою пропал.
И дым с трубы летучей мышью
Всю ночь неслышно улетал.
Едва одетая в сиянье,
Плыла над медленным котлом -
Что пламя мягкими костями,
Что лампа сломаным стеклом…
Вороны крыльями стучали
Растаять мутное окно,
Луна ворочалась на дно
Ворочать ржавыми ключами.
На пустошь было понесло
Впотьмах шарахнувшись дорогу,
Она сломав запнулась ногу
И покатилось колесо -
Над лесом чёрным, как вода
Звучала медленная птица.
Ей ничего уже не сниться
И не приснится никогда...
* * *
Ну вот, наконец-то, монашек, я здесь… Наконец-то
Вдохну полной грудью зловоние сточных канав!
За мной, мой монашек! В Париже я знаю есть место,
Которое вряд ли забудешь, однажды попав.
Вопит не от боли и глотку дерёт не от страха
Возлюбленный Мост мой! - беспечный, как в Сену плевок.
Скажи мне, монашек, Ситэ - всё такой же неряха? -
Как тот, засадивший тебя за решётку прево?..
Нет-нет! За меня можешь быть совершенно спокоен.
Я сам обустроюсь - зачем мне твой луковый суп!
Тут каждая башня таит за щекой пару коек,
Чтоб выплюнуть утром с двумя золотыми в носу...
"Горчицу толочь" - не моё ремесло, ты же знаешь,
Но видел бы ты, как она улыбалась во сне!
А муж -старый мерин... да ты всё и сам понимаешь.
Прекрасные женщины всё-таки в этой стране!
Я каждый их взгляд за собою по свету таскаю.
Вот этот - гляди! - мне дала на прощанье Ди-ди!
Как сломаный ключ я в платок завязал его с краю...
Давай, улыбайся! Да не проболтайся, гляди!
С какими Тебя я застану глазами, мой пухлик? -
Надеюсь, не с теми, что делает за два пинка
Хозяин собаке, огузок стащившей на кухне?
Приходят на ум только Жана слова - Пердунка:
"Не тех опасайся... а тех опасайся, монашек,
Которые вечно толпятся тех первых вокруг,
По тайной постыдной нужде, или что ещё гаже..."
Да, впрочем, не важно. Но ты опасайся, мой друг!
Их, может быть, кормят неплохо, но больно пинают!
А мой - как бы ни был нетвёрдым обманчивый шаг -
Без имени, родины, денег... я всё-таки знаю,
Что с Малого Моста всегда попаду на Сен-Жак!
Столетьями звёзды меняли свои очертанья,
Столетьями будут менять над моей головой...
И будет струиться поток неизбывный : крестьяне,
Ведущие скот и псари, и калеки с сумой,
Старьёвщик, суконщик, цирюльник с клиентом небритым,
Чтоб только увидеть, свои позабыв имена -
Собаку на муле, когда музыкант с портативом
Закрутит Вселенную ради кувшина вина!
Тебя вот куда занесёт твоя ряса… Послушай!
Меня если хочешь увидеть - пройдись по Мостам.
Среди кокийяров, менял и "жонглёров вонючих",
Но вонь эта слаще, чем вонь из-под ваших сутан ! -
Вопит не от боли и глотку дерёт не от страха
Возлюбленный Мост мой! - беспечный, как в Сену плевок.
Я знаю, монашек, Ситэ - всё такой же неряха,
Как тот, засадивший тебя за решётку прево...
А может как встарь - посидим? Я б винишка поставил!
И только не надо вот этого - "ах!я не пью!"
Но впрочем, как знаешь, монашек... Ей-богу! - исправит
Горбатого только могила!.. Адью!
В театре г-на Бриоше *
Паяц комедию ломал,
Болтаясь на дрожащих нитках.
Сиял картонною улыбкой,
Картонный палец поднимал -
Паяц комедию ломал!
Потом воскликнув «наплевать!» -
Он нити начал обрывать:
Сначала с ног, с руки потом,
Ломая пальчиков картон.
Паяц трагедию ломал,
Рисованным рыдая глазом,
И нить оставшуюся разом
Рванув - безжизненно упал...
Паяц трагедию ломал!
***
Так вот!.. так вот, я не договорил!
В Аравии прекрасной, где счастливый
Цветёт Йомен.... как будто сон пугливый
Мне чью-то жизнь чужую повторил.
Не верь тому, что скажут обо мне!
В Аравии прекрасной, где счастливый
Цветёт Йомен - пусть подавлюсь я сливой!
Так вот, монах, я не договорил:
Я так же был прекрасен в двадцать, в тридцать
Был так же странен, так же в сорок - чужд...
За всё сполна уже я расплатился.
"Аравия!"... Бог мой - какая чушь!
Я не договорил! Когда настанет,
И зеркало - моё на много лиц...
Из чашки дым разбитой прорастает,
Как из яйца смородиновый лист.
Не верь тому, что скажут обо мне...
Я уязвим и потому беспечен.
И уж чем-чем - пинками обеспечен!
Не верь тому, что скажут обо мне -
Я проливаю мимо, как фонарь
Поломанный луну! Чтобы мгновенье
Припомнить и - забыться на мгновенье,
Едва ли пригодится календарь…
Я полюбил, когда уже болея,
Когда уже сказали слово «пли».
И журавли на сломанных коленях
Уже готовы облететь с земли.
Храни, мой друг, коль нечего хранить -
Всё позабыв - пространство между нами -
Я полюбил неясными словами
Совсем не то, что думал говорить.
Паяц погиб. Всё вымощено пылью.
Влюблённые я слышу голоса.
И скорлупа раздавлена. И крылья
Осенний ветер бросил в небеса.
Я полюбил... Я снова полюбил!
И побежал на площадь мимо Рая -
Смотри, монашек! Как они играют!
Ну, вот... опять я не договорил.
Deja vu*
(Иерусалим)
***
… Или я накурился кривой тегеранской травы,
Даже страшно подумать - одни бедуины кругом.
Я молчу на наречьях забытой до боли страны,
Как счастливые птицы, держащие в клювах Кедрон.
В этом месте встречаются вдруг, не заметив друг друга,
Сивоворонка в небе и взгляд парусов из Хиттима,
Кипарис у дороги, чью тень собирают по кругу,
Чтоб укрыть, хоть бы кончик ресницы! Кому не хватило,
Утешают себя огурцами, арбузом, водою…
Если в Ерушалайм будешь двигаться из Назирака,
Обязательно встретятся!.. Если глаза не открою,
А открою я их обязательно. Просто от страха.
В это время я каждую ночь, как те птицы, которые ночью
Вылезают из веток на желтую греться луну…
Без вчера и сегодня - свободен и сосредоточен -
Мой безногий сосед, на протезах уснувший в углу.
Он лежит, как Амос в сикоморовых рощах Фекуи…
Босиком, без сапог, в башмаках, и опять босиком -
Слишком долго он шел, дорогой мой, дорогой не тою,
Чтобы нынче с неё повернуть ни с того, ни с сего.
Я и воду принёс, разложил этих, как они, спелых!.. -
Чтобы всё объяснить, мне не хватит и тысячи лет!
Просто нет ничего, что могли бы мы заново сделать,
А тем более, что-то исправить, тем более - нет!
Из окна Тадж-Махала, равно, как из окон барака -
Соломона дыханьем оливковым пахнет звезда!
Если в Ерушалайм будешь двигаться из Назирака…
Опоздаешь на миг, а окажется, что навсегда.
И, наследник пропахших мочёю и одеколоном
Пары старых протезов, сижу у вечерней воды.
Я как будто бы видел всё это, как будто бы снова -
Этот Ерушалайм и проклятые эти плоды!..
Я смотрел, как на них появилась и высохла плесень,
Я их сроду не ел… лучше б мне их не видеть в глаза!
