Олег Ладыженский - Перекресток

Лунный свет над страною рассеян,
Вдалеке ни села, ни огня,
Я сейчас покидаю Расею,
Я спешу, извините меня!

Говорю вам, как старому другу,
Вас нисколько ни в чем не виня:
Мне – в Нью-Йорк, вам – к Полярному кругу…
Я спешу, извините меня!

Мы когда-нибудь встретимся снова,
Кто – копейкой, кто – центом звеня,
Я – проездом с Канар, вы – с Ростова…
Я спешу, извините меня!

Над равниной прохладою веет,
В зарубежные дали маня,
Патриоты в цене на Бродвее…
Я спешу, извините меня!

Может быть, вы раскаетесь позже,
На карьере лопатой звеня,
Слыша эхо из Бельгии с Польшей:
«Я спешу, извините меня!»,

Замолчите, не надо, не спорьте,
На судьбу уже поздно пенять…
Я звоню вам из аэропорта,
Я спешу, извините меня!

Не пашу я и не сею,
Все страдаю за Расею,
От ее забот лысею,
От ее скорбей грущу.

Не вагоны разгружаю,
Не детишек я рожаю –
Беспокойство выражаю
И в грядущее тащу.

Не по шучьему веленью,
Не по волеизъявленью,
Я борюсь с душевной ленью,
С надругательством судьбы –

Я бы как бы весь бы встал бы,
Я бы как бы всем бы дал бы,
Я бы надолбы да дамбы,
Я бы эх бы да кабы,

Мне бы, значит, зов трубы –
Уж я вам бы напахал бы!

Допустим, ты – пришелец жукоглазый,
Со жвалами, в хитиновом покрове,
Рожденный на планете Ыбламаунт
В созвездии Нелепо-ли-намбяше,
И, ветром галактическим несомый,
На био-крио-трио-звездолете
К нам в мегаполис тупо залетевший,
Как залетает дура-малолетка,
Поверив ослепительному мачо.

Допустим, ты родился при Иване
Не Грозном и не Третьем – Годунове,
Хоть никаких Иванов Годуновых
В истории отнюдь не наблюдалось,
А тут, гляди, взяло и наблюлось.
И с этой исторической развилки,
Чудес в ассортименте стартовало:
Отечество без каверз процветает,
Америка накрылась медным тазом
И в космос полетели москали.

Допустим, ты – король подземных эльфов,
Гномья лесного принц и канцлер орков,
Ты – посох мага, ты – топор героя,
Ты – болт из потайного арбалета,
И артефакт чудесный – тоже ты.
Вокруг тебя империи трясутся,
На кладбищах пируют некроманты,
Сражаются друг с другом кто попало,
А ты им и руки не подаешь,
Поскольку и велик, и бесподобен.

Допустим, ты – фантаст-недописатель,
Который допускает то и это,
Воображает множество безделиц,
Придумывает массу несуразиц
И кучу зарабатывает денег
Таким своим извилистым талантом.
Нет, денег мы, пожалуй, не допустим –
Уж больно фантастично допущенье.
Но в остальном…

Хотел прожить жизнь тихо. Не получилось.
Хотел – счастливо. Тоже получилось не очень.
Хотел одного, получил другое.
Смотрю в зеркало, изумляюсь тому, что вижу.
Хотел – прожить.
Не вышло. Пока ещё живу.
Пока ещё хочу.

Если бы я был героем-любовником, я бы портил девок косяками.
Если бы я был героем-резонером, я бы всех научил, как жить.
Если бы я был героем-неврастеником, я бы заламывал руки.
Если бы я был бытовым, рубашечным героем, я бы ругался при дамах.
Если бы я был характерным героем, я бы носил бакенбарды.
Ах, если бы я хоть чуточку был героем!..

Мои взаимоотношения с судьбой просты: «Я – кукла».
Я – перчаточный болванчик.
Властная рука наполняет меня, толкая на поступки. Опустев, я страдаю. Подчиняться – легко, вспоминать о подчинении – мучительно.
Я – тростевой герой.
Управляющие трости создают видимость свободы. Дарят возможность широкого жеста. Я – оратор, романтик, существо возвышенное и патетическое. Если герой велик, его ведут на тростях сразу несколько человек. Одному ведущему не справиться с великим героем.
Я – марионетка.
В отличие от прошлых обличий, не способных сопротивляться кукловоду, теперь я обладаю малой толикой самостоятельности. Пусть даже это обусловленно всего лишь весом и инерцией.
Вешу, следовательно, существую.
Хрупкость марионетки – цена ее крошечной свободы.

У каждого свой свет и своя тьма.
Но если они начинают именоваться с заглавной буквы – Свет и Тьма, Добро и Зло становятся неотличимы друг от друга ни по методам, ни по облику.
Я хотел бы никогда не встречаться с ними, когда они в этом жутком обличьи.
Мы связаны нитями. Для одного это – паутина, для другого – шерсть маминого свитера, для третьего – нити марионетки, а для четвертого – струны арфы.
Потому что смысл – не в ответах, а в вопросах.
Почему я не родился философом?
Риторические вопросы – удел неудачников.

От трагедии до фарса – один шаг.
Подавляющее большинство людей обезножело. Они не в состоянии сделать этот шаг. Топчутся на месте, моргая в недоумении. Только что было смешно, а вот теперь, значит, практически сразу, без предупреждения, без письменного уведомления, уже совсем несмешно. Нет, говорят они, мы так не согласны. Вы уж будьте любезны, скажите нам заранее, что мы должны делать в следующую секунду: плакать или смеяться?
Мы подготовимся, настроимся…
Эти люди не живут.
Они все время готовятся, и все время не готовы.
Потому что от фарса до трагедии – тоже один шаг.
Хотите банальность? Наша жизнь короче этого шага.

Хорошая штука – скорость нервных реакций. Полезная. Торопясь и успевая, мы выигрываем время. А что проигрываем?
Жизнь?
Мудрость?
Ничего?
Зато, медля, колеблясь и опаздывая, мы чувствуем себя значительными.
Пусть самообман, но какой приятный…

Есть вещи, которые не надо знать.
Нельзя. Вредно.
Например, нельзя знать, что будет с нами после смерти. Можно предполагать. Верить. Философствовать на эту тему. А знать – не надо. Никому не надо. Такое знание обесцвечивает жизнь.
Хорошо, спорьте со мной. Возражайте. Приводите тысячу аргументов. А потом задумайтесь: вот вы знаете. Не верите или догадываетесь – знаете.
Что, легче?
Жить – легче?

Поэзия – любимая жена.
Техническая поэзия – вышколенная, опытная проститутка.
Слабая поэзия – случайная попутчица. Потому что хочется, а на лучшую не хватает средств.

Иногда кажется, что я не живу, а переживаю.
Когда я что-то делаю, я кидаюсь очертя голову в холодную воду и бултыхаюсь, как придется, лишь бы не околеть. Обычно выплываю; и на том спасибо. Зато позже… О, позже я многократно вспоминаю, как было дело. Размышляю, правильно ли поступил. Прикидываю, как мог бы поступить иначе. Думаю, что все бы сделал гораздо лучше, если бы не всяко-разное. Вижу, что упустил очевидный плюс. Мыкаюсь, озабочен грозными минусами. Жую, жую, пробую на вкус горькую слюну…
Произошедшее ходит во мне по кругу.
Без толку, без пользы.
Я перевариваю сам себя, и тем сыт.

Почему трехлапая собака вызывает больше сочувствия, чем одноногий человек? Вид больной обезьяны терзает душу сильней, чем нищая старуха, ковыляющая в магазин за буханкой хлеба. И ведь нельзя сказать, что животных мы любим, а людей – не слишком. Себя-то уж наверняка любим больше всех собак и обезьян, сколько их ни есть. Ребенок смотрит сериал «Никки», рыдает, видя раненого дельфина, из последних сил рвущегося на свободу. Спустя полчаса этот же ребенок лупит своего сверстника – завалил на землю, уселся сверху и тычет кулачками в замурзанную физиономию побежденного.
Мы нервные, как бешеные голуби. Скандальные, как зайцы весной. Хрюкаем, ржем, рычим. Мы видим в зверях – людей, вот и сочувствуем. А в людях мы чаще всего людей не видим.
Разве что в зеркале.

Ненавижу определение «творческий человек».
Сразу представляется: сидит эдакая сопля на придорожном камешке и ноет. Весна – слякоть, лето – жара, осень – дожди, зима – холодно; и от всего у него душевный геморрой. Коллеги – завистники, поклонники – льстецы, жена – стерва, равнодушные – мерзавцы; и опять же от всех у него эррозия шейки музы. Вдохновение в бегах, быт заел, клоп укусил; ну и, кто б сомневался, хрупкая натура не выдержала столкновения с айсбергом реальности.
Треснула от яиц до темечка.
Говорят, Мейерхольд, когда его называли творческим человеком, без промедления бил в морду. Потому что гений.