Евгений Витковский - Век перевода (2006)

Я одинок — затем, что одинок;
Я одинок — зашла моя денница.
Я одинок — сочувствия не в прок;
Я одинок — любовь мне только снится.
Я одинок — с кем скорбью поделиться?
Я одинок — но тщетно смерть зову.
Я одинок — мне не о чем молиться,
Я одинок — я попусту живу.

Я одинок — сколь жребий мой жесток!
Я одинок — где горестям граница?
Я одинок — кому пошлешь упрек?
Я одинок — полна моя слезница.
Я одинок — мне не к чему стремиться!
Я одинок — стенаний не прерву!
Я одинок — вся жизнь моя — темница.
Я одинок — я попусту живу.

Я одинок — таков мой горький рок;
Я одинок — дочитана страница;
Я одинок — печален сей зарок,
Я одинок — ничем не исцелиться,
Я одинок — о где моя гробница?
Я одинок — я дочитал главу.
Я одинок — я сплю, но мне не спится.
Я одинок — я попусту живу.

Я одинок: как долго медлит жница!
Я одинок во сне и наяву
Я одинок, а жизнь всё длится, длится.
Я одинок — я попусту живу.

Фаворитка отнюдь не была молода,
Но всегда Шарлеманю желанна:
Над Агатой, казалось, не властны года,
Для монарха она оставалась всегда
Полнокровна, юна и румяна.

Коль случалось расстаться — король тосковал,
Взор мечтой лишь о ней затуманя;
Он цепочку ее на камзол надевал, —
Страсть кипела, как в море бушующий вал,
В ослепленном уме Шарлеманя.

И блистательный граф, и старик часовой,
И лакей, и придворный повеса,
И епископ, седою склонясь головой, —
Все молились, чтоб в угол какой-нибудь свой
Поскорей убиралась метресса.

Приключился недуг; под надзором врачей
В долгих муках она умирала;
Но не полнился скорбью рассудок ничей
Пред усопшей, лежащей в мерцанье свечей
При печальном звучанье хорала.

Но король приказал: никаких похорон!
И, тревогу двора приумножа,
Он оставил дела, и державу, и трон,
Проводил дни и ночи в отчаяньи он,
Восседая у скорбного ложа.

Что ж он, до смерти так и пребудет при ней?
В королевстве пошли беспорядки:
То, глядишь, лангобарды седлают коней,
То арабские рати грозят с Пиреней,
Но ему — не до воинской схватки.

Удалиться никто не спешил от двора,
Всё тревожней следили, всё зорче;
И решили священники и доктора:
Стал король — как ни жаль, но признаться пора
Чародейскою жертвою порчи.

И епископ дождался, что выйдет король,
И ко гробу прокрался несмело,
Помолился, вступая в опасную роль,
Хоть на всё и решился задолго дотоль:
Приступил к изучению тела.

Был великой боязнью старик обуян,
Но — едва ли не с первой попытки
Отыскать учиняющий зло талисман —
Он кольцо, испещренное вязью письмян,
Обнаружил во рту фаворитки.

Восвояси прелат удалиться успел.
В замке сразу же сделалось чище:
Воротился монарх и челом посветлел,
Мигом вспомнил про двор и про множество дел
Ну, а гроб отослал на кладбище.

Вновь веселье, и радость, и смех на пиру,
Всем тоскливые дни надоели;
И король, чтоб развеять былую хандру,
Приглашает вассалов прийти ко двору —
Будут праздники в Экс-ля-Шапели.

Коль владыка велит — почему бы и нет?
И, к роскошному балу готовый,
Подчинился дворянства блистательный цвет,
И направились в Экс в вереницах карет
Молодые девицы и вдовы.

Ах, попасть на глаза королю — для любой
Представлялся неслыханный случай!
Меж красотками длился решительный бой:
Кто — окажется взыскан счастливой судьбой,
Кто — зальется слезою горючей.

Вот и вечер, и все собрались на балу,
И сердца вероятных избранниц
Пребывают заране в любовном пылу;
Но послал Купидон в Шарлеманя стрелу —
Тот епископа просит на танец!

Зашептались бароны и дамы вразлад:
Не загадка, а крепкий орешек!
Лишь молитву прочел возмущенный прелат
И немедленно прочь из дворцовых палат
Ускользнул, чтоб не слышать насмешек.

Лунный блик трепетал на озерной волне,
Шел священник, обижен и мрачен, —
Но король догонял и кричал, как во сне:
«Мой епископ, прильни поскорее ко мне,
Этот час нам судьбой предназначен!

Мы с тобою на праздник направим стопы,
Насладимся весельем и смехом,
Или прочь от людской удалимся толпы
И в чащобе, где нет ни единой тропы,
Предадимся любовным утехам!»

Вновь король угодил в колдовскую беду!
Где исток сих речей беспричинных?
Шарлемань, задыхаясь в любовном бреду,
Жарко старцу лобзал и седую браду,
И дрожащие длани в морщинах.

«Мы великое счастье познаем сейчас,
Миг восторга, воистину чудный;
Нам ничто не преграда, ничто не указ!
О, пойдем, о, изведаем страстный экстаз
В глубине этой рощи безлюдной!»

«Матерь Божья, ужели спасения нет?
Чем я Господа Бога обидел?»
Так взмолился прелат, чтоб окончился бред,
И кольцо в письменах, роковой амулет,
Он на собственном пальце увидел.

Мигом вспомнил епископ о чарах кольца,
И, насколько позволила сила,
Он швырнул его в темную гладь озерца;
У монарха отхлынула кровь от лица —
Чернокнижная власть отступила.

Но воздвигнуть король повелел цитадель
Возле озера, видно, недаром:
Он живал там подолгу, — и помнят досель
О монархе, что в городе Экс-ля-Шапель
Не сумел воспротивиться чарам.

Призрак Ленина призраку Сталина рек:
«Айда ко мне в мавзолей!
В саркофаге хрустальном, мил человек,
Вдвоем оно веселей.
Пусть любуются люди нашей судьбой,
Пусть хотят быть как я, как ты.
Заходи, рябой: пусть на нас с тобой
Наглядятся до тошноты».

Но Сталин Ленину молвил в ответ:
«Тоже мне, вечно живой!
Осточертел за столько лет
Народу вождь восковой.
Но перемены приятны сердцам,
И скажу, обид не тая:
Мавзолей — не место двоим жильцам,
Только лишний — никак не я».

И Сталину Ленин сказал: «Лады!
Вселяйся в мою избу!
У людей пусть не будет большей нужды,
Чем увидеть тебя в гробу!
Пусть прах мой в землю теперь уйдет
(Замешкался я чересчур!),
А твой черед — зазывать народ
В наш музей восковых фигур».

Смотрел с горы высокой Иисус
И рек — был мыслей ход Его таков:
«Весь мир Мне ляжет перстью под стопы,
Коль Я средь меньших меньшим стать решусь,
Коль стану сорняком средь сорняков,
Коль стану человеком средь толпы.

Зрю дом и пашню, женщину, дитя,
Добротворения высокий дар,
И жизнь, и смерть проходят предо Мной;
А ныне день Мой мечется, летя
Пожаром, чтобы вновь зажечь пожар,
Чтоб воспылал в конце весь круг земной.

Ты, подлинно объемля Небеса,
Не будь к мольбе о разъясненьи глух,
Я — это Ты; кто даст надежный знак,
Что Ты и Я — одно, что это так;
Открой Мои земные очеса
На всё, что суть Отец, и Сын, и Дух!

Отец, и Сын, и Дух! И всё — одно!
Ты — человек, Ты равен всем иным?
Но это значит — Ты и червь, и дым,
И не Творец Ты, но земная тварь:
Нет, царство Неба не Тебе дано,
И разве что среди людей Ты — царь!

О, дай свободу Мне, Я слишком слаб,
Творенью не сули неторный путь:
И алчу Я, и жажду отдохнуть
От бремени, что на меня легло…
Пусть послужу как человек, как раб,
Пусть буду человеком…» Тяжело

Пал Иисус, зарывшись головой
В сухие терния, и так лежал,
Как в судороге, и терзал траву,
А сумрак наплывал и приближал
Грядущий день, являя наяву
Дня мирового холод мировой,

И остужал чело… Он встал с земли,
С лица морщины горькие сошли,
Глаза светлее стали. И тогда,
Стерпеть не в силах детского стыда,
Вздохнул, смеясь и плача наконец:
«Прости Меня, мой Сын и мой Отец!»