Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Стихотворения.

Когда над обрывом случайно сошлись,
         Я вздрогнул, услышав твой голос,
А ласточки в танце, как дети, неслись,
         Чей выбор так прост и недолог.

И было все ясно: я рядом с тобою
         И маску, что носишь, сорву,
Рожденье твое снова миру открою,
         Я снова тебя назову.

И все же нежданной была мне награда,
         Ее поэт заслужил;
А ласточки в гневе кричали надсадно,
         Как будто сжигали их мир.

Нежной прошвой травы и змеею,
Цветом лавра и радугой моря,
Изумрудного чистотою
Живут оттенки зеленого:
Как зеленое — вовсе простое, но, конечно же, неземное —
Ты в любви открывай моей новое.

С ночи той, когда прокрались,
         Словно призрак, вы ко мне,
Горло сжав, исторгли клятвы,
         Что я повторял бы век,

Здесь, где ребра аркой вздеты,
         Уголья затлели вскоре,
Ветры в них огонь раздули,
         Выжигая все живое.

Кулаки мои, что молот,
         Лоб широкий мрачен гордо,
Мускулы пружинят ноги,
         Весь я вырастаю словно.

Все же то, что час вы ждали,
         Когда звезды нам лишь светят,
Говорит — порыв ваш ярче,
         Мой — сгорел в надежде меньшей.

Первое, царственное имя, вырезанное на скале,
Означило первую страницу летописи времени;
И каждый новый год будет повторять
Злые квадратики сброшенной и новой кожи
На клетчатой одежде мертвой змеи.

Но мы с тобою вместе, вместе, вместе
Перенесем все самые страшные лишения,
Мы вырвем перо из рук Еноха
И вычеркнем наши имена из его черного списка
И время будет дважды нетронутым.

Любовь наша незаметна; а вся жизнь
Так же длинна и коротка, как приключенье.
Одиноко или вместе, воскрешая малое и предсказывая еще меньшее,
Мы смотрим на змею, раздавленную пяткой
И в смертельной агонии чешуйками рождающую радугу.

С тобой мы две части, мужчина и женщина,
Сближающиеся с двух разных концов,
Я на ветре, что ближе к земле, ты — что ближе к солнцу.

И вера, которую мы несем с собой,
Одетые слепым множеством сдвоенных миров,
Формирует над нами грозовые тучи.

Страшны раскаты грома, когда встречаемся,
И угловатая молния, и дождь-водопад,
Обрушивающийся на пустыни длинной вереницы лет.

А что же предсказатели погоды?
Они молчат и прячут глаза,
Позволяя событию пройти незамеченным.

А мы? И мы отвечаем молчанием.
О, как прекрасна мечта — не сотрясая воздух,
Вызвать непонятное изменение во всемирном климате!

Рожденный в беднейшем семействе, в один из голодных дней,
Он ныне бредет по дорогам, засохшую ветвь волоча за собой,
Завидуя каждой травинке, природе завидуя всей.

Нужда ему имя, но если добры вы —
За стол посадив, на почетное место,
Тарелку до края наполнить его не забыли,

Сказав: «Ешь и пей, попробуй от каждого блюда»,
Он, жадно глотая, в ответ промычит вам хвастливо:
«Но я не просил никогда, — и не буду».

Унылы одежды на нем, и сам он несчастен и робок,
Погас его взор, улыбка поблекла, и ум подаяния просит,
И певчую птицу способен разжалобить голос.

Но все же открытого сердца его нет светлее —
Хоть жадно он рыщет глазами в соседних владеньях —
Надежду то сердце дает человеку с петлею на шее.

Дом ее выступал, как в тумане, в конце Беркширлейн,
Огромный и уединенный. Она ожидала меня;
А я как на крыльях с трепещущим сердцем летел,
Еще от садовой калитки успев разглядеть,
Как ярок дверной молоточек — так значит готов он
В уверенный стук воплотиться? Шаги отдавались так гулко,
Бежал я последние метры: ударил и слушал,
Ловил звук скользящий ее приближенья…

Ни слова, ни шороха. Ждал я три долгих минуты,
Потом, удивленный, побрел по дорожке назад,
Наверх посмотрел, подравнялись на крыше все трубы, но дыма не видно.
А вот занавески: от солнца ль защитою служат они?
Быть может — не только от солнца? Я в сад заглянул через стену.
За ним здесь следили, клонилися ветви под цветом
(Тот год день пасхальный был поздним, весна пришла рано),
Садовника там я увидел, склоненного над парниковою рамой.

— А что госпожи твоей нет разве дома?
— Да, нет.
— Но я приглашен ею был. Зовут меня Лев.
Быть может записку оставили мне?
— Да нет, и записки никто не оставил.
— Надеюсь с ней все хорошо?
— Ничего не случилось,
Хотя госпожа моя, правда, была озабочена чем-то, мы думали,
Что по семейным причинам.
— Есть разве семья у нее?
— Об этом не буду болтать… Но сказать все ж осмелюсь,
Обеспокоенной выглядела. И какая-то вся не своя.
— И все же записки мне нет.
— На словах передать лишь просила,
Что будет в отъезде неделю иль две,
Быть может и месяц-другой, возвратиться хотела где-нибудь в середине лета,
А, впрочем, о том я прошу вас, не говорите нигде.

И это было хоть что-то, настойчивости награда.
Но спряталось солнце, и ветер холодный раскачивал ветви цветущего сада,
И пыль поднялась, и окна сверкали своей пустотою…
И все же, когда уходил я, то мне показалось —
Рука приоткрыла чуть-чуть занавеску, и вслед мне смотрела она:
Глаза не забыли еще, любовь излучали, — насколько это
возможно через щелочку.

В погожий день как тонок горизонт,
Граничащий как с морем, так и с небом,
Живущий и любовью-небом и любовью-морем;
И как неясен он, когда садится солнце
И зоркий глаз в себя теряет веру.

«Пусть будет так, как хочешь ты чтоб было», —
Она сказала, и он сделал так.
Луна светила, и свеча светила,
Свеча светила, и луна светила,
И облака — похожи на подушки — скрывали горизонт от глаз.

И зная и не зная, что ничто не вечно,
Оплакали влюбленные давно
Потерю горькую: однажды ночью убежит она
С его же другом, в доброте сердечной
Оставив красоту свою на память, любуется пусть ею и тогда,
Когда луна на небе светит иль горит свеча,
Когда свеча горит иль светит в мир луна.

Я разорен: и на открытом со всех сторон пространстве
Свободен, словно ветер, если нужны прогнозы.
Но почему так горько мне, ведь с нею я не связан?
Мое кольцо на пальце у нее, а шею украшает
Имеющий чудесный дар нефрит. Потеряно не все,
Пока она такие знаки носит; нас не скрепляют
Ни клятвы, ни слова — одна любовь.

Быть может, якорь золотой приносит ей мученье,
Свободу женскую невольно он сковал? Желая страстно
Цепь разорвать и по теченью вниз умчаться,
Предупредит ль она, что нам грозит несчастье,
Сочащееся из уставшей веры? — поэтому ль оно лениво
И боится на головы обрушить свой топор, хотя
Живет в ладу со злым и безразличным?

И как же дальше жить? Она меня нашла,
Не я ее. Без счета расточал ей
Богатые подарки, она все заслужила.
В любви был горд я, как моя природа;
Она — таинственна, таков ее девиз. Я горе затаю,
Пока ее волненья не увижу, когда сорву ту маску,
Мишурою украшенную добродетель, что неумело так она носила.