Эварист Парни - Война богов

О братие, правдиво повествую!
Сном праведников спали, крепким сном
Все ангелы, улегшися вплотную,
Прикрывшись кто камзолом, кто плащом.
И лишь один, бессонницей страдая,
Компании храпящей избегая,
С Эльфином, другом юности, гулял
(В чистилище последний побывал).

«Рассей, Панфер, мое недоуменье!
Сказал Эльфин. — Я думал, что найду
Тебя не здесь, скорей всего — в аду.
В Йерусалиме помнишь развлеченья?
Как подражать спешили вперебой
Мы римлянам! Красивые блудницы,
Пиры и скачки, игры, колесницы...
Нет, в рай ведет, конечно, путь другой.
Я погибал... Но старость, слава богу,
Наставила на нужную дорогу,
И догмат мне понравился Христов.
К тому же — как кусаться без зубов?
И, сызмальства все притчи обожая,
Крестился я, не тратя лишних слов.
Но, меры в благочестии не зная,
Я укокошил одного жреца
И к смерти был приговорен за это.
Упрямый, не нарушил я обета
И вытерпел все пытки до конца.
На угольях горячих извиваясь,
Я палачам высовывал язык,
Но иногда, невольно забываясь,
Бранился как заядлый еретик.
За этот грех, хоть я и спохватился,
В чистилище я вашем очутился.
Там провести пятнадцать тысяч лет
Я должен был; но денег власть всесильна
Чтоб год скостить, по нескольку монет
Берут попы, и платят им обильно.
Мне этот торг неволю сократил,
Я выкуплен довольно скоро был
Сам посуди, какое облегченье
Дышать теперь прохладою ночной!
Ты претерпел такие же мученья?
В каком ты ранге? Чай, уже святой?»
«Покамест нет». — «Так значит, покаянье
Загладило греховные деянья?»
«Нет, набожен я не был никогда,
И жил до самой смерти, как обычно.
Мне в рай попасть не стоило труда,
И без того все обошлось отлично».
«Но как же так?» — «Мне Иерусалим
Осточертел; ища отдохновенья,
Я поселился, скукою томим,
Под Вифлеемом, в собственном именье.
Дня два иль три там думал провести..
Но повезло: мне удалось найти
Прелестную и смуглую брюнетку,
И по-уши влюбился я в кокетку.
В нужде жила бедняжка; старый муж
Был плотником, весьма плохим к тому ж
Я на него простер свои щедроты
И вдоволь стал давать ему работы.
За это он был благодарен мне,
Росли его достатки понемногу.
А я был рад удобному предлогу
В не менее признательной жене
Я не нашел, на счастье, недотрогу...
Была она невинна и нежна
И редкою красой наделена.
Во мне давно все чувства притупились;
В короткий срок внезапно воротились
Их свежесть и первоначальный пыл,
Который здесь довольно кстати был:
За старого лентяя всю работу
Я каждый день проделывал в охоту...
Но время шло, и стана полнота
Чрезмерная Марию испугала.
Смеялся я: от этого нимало
Ее не пострадала красота.
Еще милей мне сделалась метресса
Но вздумал муж тут ревность проявить
И пригрозил: «Вот я тебя, повеса!»
Сначала я хотел его убить,
Но план иной в уме моем родился
О полночь я забрался на чердак,
Стал там шуметь, и вскорости чудак
В несказанной тревоге пробудился.
И крикнул я, просунувшись в трубу:
«С тобою бог беседует! Брюхата
Твоя жена; она не виновата.
Благодари, болван, свою судьбу!
Не проявляй ни ревности, ни гнева:
Она, того не зная, зачала.
Благословен плод девственного чрева,
Кого б она на свет ни родила:
Дочь, сына ли. Будь ласковее с нею,
Не то тебя я громом поражу!
Люби ее: за вами я слежу,
Намеренья особые имею».

Перепугался, видно, старый крот.
С тех пор он стал уступчивей, и вот
Сыночка родила она, стеная;
Теперь Христом весь мир его зовет».
«Как! Наш господь?» — «Ну да». — «Хула какая!»
«У маменьки теперь большая власть,
И я живу, признаться можно, всласть.
Она сама, конечно, захотела,
Чтоб я был с ней; устроить это дело
Ей удалось, хоть и пошли слушки.
Я сплетникам обрезал языки:
Довольно взгляда, чтобы замолчали».
«Ну, знаешь ли: слыхал уже не раз
Я этот легкомысленный рассказ,
Но думалось, язычники все врали.
Я был слепцом; ты снял завесу с глаз.
Христос — твой сын! О небеса! А я-то
Дал сжечь себя на угольях когда-то
И претерпел мученья за него,
За этого... Однако, каково!»
«Но ты снискал Христа благоволенье».
«Нет, не останусь больше я у вас,
Проклятие! К язычникам сейчас
Лечу, прощай!» — «Какое заблужденье!
Послушай-ка!..» Не слушает Эльфин
И прочь спешит, проворный как дельфин.

Панфер его преследовать пытался,
Но в темноте отступник затерялся,
Как ветер мчась, или еще быстрей.
От поисков и смеха утомленный,
Брел восвояси молодой еврей
И голоса услышал. Изумленный,
Подкрался он на цыпочках, и вот
Эльфина хриплый голос узнает.

«Действительно, вот случай бесподобный!
Все прохрапят до самого утра.
Момент для вас представился удобный.
Идем, Приап! Давно уже пора
Невинности лишить всех тех овечек,
Которым в Кёльне ставят столько свечек
От остальных они в сторонке спят,
И удальцов их прелести манят».

«Добро! — решил подслушавший беседу
Панфер. — Пускай бесчинствуют они.
В сумятице, средь гама и возни
И мне удастся одержать победу.
Дай, нанесу коротенький визит
Зазнобе; нам опасность не грозит».
К святилищу, где трио опочило
За шелковой завесой той порой,
Крадется он неслышною стопой.
Отдельное там выстроено было
Убежище для Девы пресвятой,
Дабы она вкушать могла покой:
Ведь по ночам нет надобности в свите.
Панфер (его сжигал любовный пыл)
Глядел на дверь, вокруг нее бродил.
К несчастью, помешали волоките:
Был выставлен надежный караул.
А чтоб очей ни разу не сомкнул
Никто из стражей — ангелы болтали
И взад-вперед без устали шагали.
Историю смешную рассказал
Один из них, Азенор по прозванью.
Хоть тяжело при этом он вздыхал.
Но было весело всему собранью.

«Лютецию вы знаете? Под ней
Сельцо Нантер мне было всех милей.
Невинную я пестовал там деву,
А именно — младую Женевьеву.
Я ангелом-хранителем ей был,
За красоту и грацию любил.
На берегу ручья, в простой избушке
У рощицы одна она жила,
По целым дням своих овец пасла
Прилежно, как и следует пастушке.
Венки плетя искусною рукой,
Она в тени деревьев часто пела,
Сама цветник взрастила небольшой...
А на богослуженье, коль хотела,
Она ходила в близлежащий храм,
В Лютецию, встречая часто там
Младого и пригожего аббата.
Он был высок и хорошо сложен,
Давал обильно милостыню он;
А на пастушку божий сей ходатай
Всегда кидал, вздыхая, томный взор.
То Герман был. Давно успел влюбиться
Он в Женевьеву, но отроковица
Невинная не знала до сих пор,
Что можно возлюбить не только бога..
Она всегда молилась очень много,
И ангела-хранителя звала,
Чтоб я ее поддерживал советом
И побуждал на добрые дела...
Вот как-то раз, поднявшися с рассветом,
Увидела пастушка, что давно
У всех овечек вымыто руно
И вскопаны заботливо все грядки,
Починен мостик через ручеек...
Кто это сделал — деве невдомек,
Она никак не разрешит загадки.
А вот и час обеда наступил;
Вновь чудо: скромный стол ее украшен,
На нем — обилье всяких яств и брашен
(Ей черный хлеб обычной пищей был):
Сметана, сыр, душистый мед, и сливки,
И белый хлеб, и спелые оливки...
Велик восторг пастушки молодой.
«А вдруг меня блазнит нечиста сила?»
И кушанья дрожащею рукой,
Не подходя, она перекрестила.
Однако, стол со снедью не пропал.
Она решила более спокойно:
«Мне эти яства боженька послал,
Я их приму, хотя и недостойна».
Вкушая их, все думала она
О чуде, и тщеславия волна
В ней поднялась, душой овладевая:
Ведь остается женщиной святая...
Но, как она невинна ни была,
Опасность этих мыслей поняла.
Хоть неучена, дева твердо знала,
Что наш господь довольно нетерпим
На этот счет, и плохи шутки с ним.
Она себя не раз уж бичевала
За суетность, и снова ищет плеть:
Решила нежной кожи не жалеть.
Вновь чудеса! Там, где лежала плетка
Большой букет из миртов и цветов.
И на колени падает красотка,
Не находя от восхищенья слов.
Но все ж она, себя считая грешной,
Пылает рвеньем грех свой искупить
И думает: «Могли бы мне успешно
Потерянную плетку заменить
Шипы, колючки, острые каменья».
На мягком этом ложе хочет спать
И в рощицу, чтоб терние собрать,
Она тотчас спешит без промедленья.
Уж близок вечер; сделалось темней.
Вдруг ласковый вещает голос ей:
«Внимай мне, дева, и отнюдь не бойся!
Грешат святые тоже иногда.
Господь тебя простил: ты молода.
Шипы и камни брось! Не беспокойся:
Готово ложе для тебя давно».
Испуг прошел; она с восторгом внемлет
И радость, а не страх, ее объемлет.
Она домой вернулась; уж темно.
Погас огонь; ни зги теперь не видно
(Свечу задуло ветром, очевидно).
Упала юбка; вслед за ней корсет,
Готовясь лечь, сняла моя милашка.
Теперь на ней осталась лишь рубашка...
Но чудесам конца сегодня нет!
День этот стал днем праздника, похоже:
Цветами, глядь, усыпано все ложе;
С подушки, с простыни они струят
Изысканный и тонкий аромат.
Она вскричала: «Ангел мой, хранитель
От всяких бед, небесный покровитель,
Несказанно к сиротке вы добры!
Ведь это вы пришли ко мне, и вами
Украшена постель моя цветами?»
«Да, это я принес тебе дары,
Ответил глас (уже он слышан ею).
Не бойся же!» — «Я лишь одно лелею
Желание: нельзя ль увидеть вас?
Вы довершили б тем благодеянья».
«Не велено; господь накажет нас».
«Простите же за дерзкие желанья!
Красавец вы?» — «Не вынесут сиянья
Твои глаза». — «А тронуть можно?» — «Тронь».
От любопытства жгучего сгорая,
(Возможно ль, чтобы гость пришел из рая?),
Она простерла легкую ладонь,
Дотронулась до ризы белоснежной,
Потом до лба, до вьющихся волос,
И подбородок тронула, и нос,
Уста, откуда шел сей голос нежный,
А за спиною — два больших крыла,
И сомневаться больше не могла.
Но любопытство далее толкает,
Опасности ей ведать не дано:
Она уже не трогает — ласкает...
И ум, и чувства — все в ней смущено.
В ее очах любовь и нега блещут,
Горит в груди неведомый огонь,
И к юным персям — как они трепещут!
Она прижала ангела ладонь.
И, пользуясь минутою удобной,
Промолвил он: «Я — дух богоподобный
Господь велел тебя благословить
И дать тебе блаженство предвкусить».

«Но кто ж держал к прелестной речь такую?
То был не я; об этом и тоскую.
Запрещено с людьми нам говорить.
То Герман был, аббат, в нее влюбленный
В деревне той он частым гостем был,
По целым дням вкруг хижины бродил...
Понятен вам мой гнев вполне законный
И мой позор? Мне белый свет не мил
Я опекать красотку прекратил,
И вот я здесь... Вы ржете от веселья,
А для меня — в чужом пиру похмелье».

Так говорил тот ангел, посрамлен.
Но не нашла сочувствия досада:
Над бедняком смеялись до упада.
Остался путь Панфера прегражден,
Хоть спать ложись! Пока все потешались,
Томился он и ангелов бранил.
Но вот момент желанный наступил:
Услышал он, как вопли раздавались:
«К оружию! Тревога! Посягнул
Приап на дев! Спасите! Поскорее!
Сатиры тут! — Нет, там они! — Живее!
Вставайте же! На помощь! Караул!»

Галдеж, возня — все на руку Панферу:
Пока вокруг несутся крик и вой,
Свой замысел исполнил наш герой
И проскользнул бесшумно за портьеру.
«Кто это?» — «Я» — «Кто ты?» — «Легко узнать
Меня, дружок, по пылким поцелуям».
«Как, ты дерзнул?» — «Любя, легко дерзать».
«Увидят нас! Ведь мы и так рискуем!»
«О нет, сейчас все заняты другим.
Там шум и гам; великому быть бою.
Я провести часок могу с тобою,
Желанием давно уже томим».
«Так я еще, по-твоему, красива?»
«Ужели ты не знаешь? Ну, так знай:
Лишь из любви к тебе я терпеливо
Переношу несносный этот рай,
Хоть и скучаю в нем до отвращенья.
Я поклоняюсь лишь одним богам.
Ты знаешь ли, каким? Твоим красам.
Им совершал я жертвоприношенья
И на земле; я обожаю их...»
Оставим их, читатели, в покое!
Пора взглянуть на грешников других.
На них святые ринулись толпою,
Схватили их... Не думали они
Стоять или сидеть; они лежали,
Притом не рядом... Но зато попали
Они в полон без лишней беготни.
Удрать, однако, удалось Эльфину:
Хитрец, надеясь кары избежать,
Напялил снова прежнюю личину,
Переметнулся к ангелам опять.

И вот Приап с толпою похотливой
Своих солдат предстал перед судьей.
Бесстыдным видом, позою игривой
Они Христа нарушили покой
И ангелов смутили взор стыдливый.
А Дух святой наитьем осенен,
И в честь суда псалом уже сложен.

Спросил творец (не стал он удивляться):
«Ответь, Приап, что делал нынче ты
У дев моих, под сенью темноты?»
«Вот так вопрос! Он щекотлив, признаться.
Искал у них я вход в заветный рай».
«Насильничал?» — «Не очень». — «Отвечай
Без экивоков, здесь не подходящих!»
«Ты сам хорош! В раю, среди святых,
Дев приютил отнюдь не настоящих:
С изъянцем очень многие из них».
«Клевещешь, плут!» — «А ты взгляни, создатель,
Увидишь сам, кто прав, а кто солгал
Противиться не стал нам неприятель,
Ну, а из нас никто не сплоховал:
Мы сложены, как видишь сам, на диво».
«Идите в ад, или креститесь живо!
Ну, выбирай!» — «Нетрудно выбирать
Крестите нас! К тому же мы скучаем,
Забытые людьми, и замечаем:
Они с Олимпа могут нас прогнать.»

Склонив главу, идут все к аналою;
Их ангелы кропят святой водою.
Немало ведер вылито на них,
Их буйный нрав до времени утих.
И говорит Приап: «Пойдем же к людям!
Аминь, аминь! Послужим небу мы,
И новыми апостолами будем,
И просветим язычников умы!»

Христос изрек: «В порыве этом рьяном
Есть искренность; она полезна нам».
«Чем именно?» — «Советовал я вам
Монастыри построить христианам.
Такой народ годится там: сильны,
Крепки они, и выдержать должны
Безделье, лень, не сбесятся со скуки,
А пылкий нрав — вернее нет поруки,
Что будут все скиты заселены».

«Отличный план, мой сын! Его приемлю
Идите же и заселяйте землю,
Плодитесь там за совесть, не за страх!
Пусть за монахом двинется монах
Игнорантинцы, с ними — августинцы.
И бернардинцы, и бенедиктинцы,
И кармелиты, и картезианцы,
И францисканцы, и доминиканцы,
С тонзурою, простриженной кружком.
И без нее; то бриты, то брадаты,
Одни бедны, другие же богаты,
В сандалиях и просто босиком
Идите с ними, бывшие девицы,
Да захватите четки, власяницы,
Невесты перезрелые Христа,
Воительницы храбрые креста!
Итак, в земном живите вертограде
И думайте о будущей награде!»

Такая речь эффект произвела,
И Дух святой с улыбкой замечает:
«Прекрасный стиль! Он, видно, означает,
Что впрок моя наука вам пошла».

Меж тем сатиров наших одевают:
Упитанные плечи их и грудь
Хламидой шерстяною покрывают,
А чресла можно вервием стянуть.
Но как обуть козлиное копыто,
Которое при спешке позабыто?
Стараются над ним и так, и сяк;
Оно влезает, наконец, в башмак.
Вот головной убор надет; пригоже!
Завязан вмиг под подбородком он
Еще черней разбойничьи их рожи,
Закутанные в белый капюшон
Затем они весьма непринужденно
Подходят, чтоб на верность присягнуть.
Христос, взглянув с улыбкой благосклонной,
Им говорит: «Прощайте, добрый путь!»
И ангелы щебечут: «Добрый путь!»

Панфер услышал: зазвучали трубы,
И спохватился: время уходить.
Поцеловав Марию крепко в губы,
Тотчас же он во всю пустился прыть
Из ангелов был кто-то недалеко;
Лица любовника не различил,
Но, сохранять секрет не дав зарока
Тотчас его повсюду разгласил.
Идет молва направо и налево,
Из уст в уста рассказ передают.
Вот зазвонили к утрене; все ждут,
Чтоб из своих покоев вышла Дева.
Она выходит поздно, и хранит
Задумчивый, устало-томный вид:
Спала она, должно быть, очень мало.
«Кто ж фаворит? Кого она лобзала?»
Все шепчутся... Да, кто же это был?
Один Панфер, иль щеголь Гавриил,
Иль голубок? Все трое, может статься,
Но не супруг. Как тут не пошептаться?