Велимир Хлебников - Том 1. Стихотворения 1904-1916

В мигов нечет
Кузнечик
Вечер
Ткет. Качались рыбалки…
И женские голоса
Тишины балки.
Ясна неба полоса.

  Я и ты были серы…
Возникали пенные женщины из тины.
  В них было более истины,
  Чем… меры.

Истлели бури – блеском мелы.
Проходит барин в белом, белом.
Проходит в черном весь барчук.
Видна гостиница «Боярчук»…
Падал час предвечерне-ранний
В зовущие лона,
Когда в каждой девице – Диана,
В каждом юноше – Адонис.
Гасит песню ямщик, с облучка слезая,
И вечерних ресниц слеза – я.

Падал свет из тени,
Кто был чужд смятенью?..
Я истекаю степью и именем…
Ищут приюта думы в нигде.
Как раньше тернист круг терновника.
И мир лишь падеж к слову «любовник – я».
Как раньше лик мил дев…
Я вечно юн, если небовеяние дев…
Но кострам «алчу я» дыма нет.
Я истекаю степью и именем.

Если вы и я себя любите,
То я в вас молитвой никогда.
Но синий взор в веках дар,
И косит время в дубах тень.

Тропочка к морю левее…
  Я устал идти!
Твой взор счастьевеет…
Мир и всё – лишь и к я и ты!

Облаки казались алыми усами.
Мы забыли, мы не знали, кто мы сами,
Мы забыли, мы не знали: двойники ли с небесами
Или мы сами.
Где-то далеко, где падал туман,
Веет пением мам.
Тает в дымчатых сумерках лес, но
Еще милей туманное слово «прелестно».
Ах!.. Мы изнемогли в вечной вечного алчбе!
А дитя, передразнивая нас, пропищало «бе!».

Из лавки доносится: «барыш с нами…»
А дорога процвела барышнями.
Не знают голоса мерки.
Огневеют голосами в сумерках.
Волосы убраны башнями шелку,
Иногда курганом соломенных тканей
(Весь порасцвел он алыми цветами).
Беспечно роняют, что были зимою в Париже.
С печалью ем свои вишни.
  Вижу:
Здесь я лишний…

  Вечер. Тени.
  Сени. Лени.
Мы сидели, вечер пья.
В каждом глазе – бег оленя,
В каждом взоре – лёт копья.

И когда на закате кипела вселенская ярь,
Из лавчонки вылетел мальчонка,
Провожаемый возгласом: «жарь!»

И скорее справа, чем правый,
Я был более слово, чем слева.

Мы в одеждах сомнений
Упали на зеленую траву…
А дальше все звончей и все богоявленней
Звал нас голос в дальнюю страну…

Собачка машет хвосточком, лает.
Старушка идет милая,
В руке дрожит сетяной мешочек.
  Я – не Чехов.

Я нахожу, что очаровательная погода,
И я прошу милую ручку
Изящно переставить ударение,
Чтобы было так: смерть с кузовком идет по года.
Вон там на дорожке белый встал и стоит виденнега!
Вечер ли? Дерево ль? Прихоть моя?
Ах, позвольте мне это слово в виде неги!
К нему я подхожу с шагом изящным и отменным.
И, кланяясь, зову: если вы не отрицаете значения любви чар,
То я зову вас на вечер.
Там будут барышни и панны,
А стаканы в руках будут пенны.
Ловя руками тучку,
Ветер получает удар ея, и не я,
А согласно махнувшие в глазах светляки
Мне говорят, что сношенья с загробным миром легки.

Озеро.
Стаи стрекозьи, рои.
Хохот.
Смех.
Рыданье.
Плач.
Плох зорь
Меч
И дани
Плах.
Полеет даль.
Белее мысли
Тело
Русалки.
Летят коромыслы.
В тенях
Рыбалки
Ловят плотву
Душных струй.
Вынутые мрежи.
Чинит плот внук.
Старец
Щуку режет.

Зеленнядины трав
В взор упадут,
Пролив ручей отрав
Неясной песнью дуд.
Поют, поют кузнечики.
И чет сменяет нечет.
Закат красив резьбой,
Сруб туч глядит избой.
Блестит в дали река.
Ступочет палка старика…

Любеницы устами касались
Задремавшего парня в лесу
И водили по векам заснувшего палец,
Шевелили-любили красу.

Молиться? Хохотать?
Там, где лица, быть как тать?
На охоте быть как сокол?
Течь весною медом, соком?
Нюхать ложе водяницы?
Быть что и ночью редко снится?
Надевать обряды волка?
Пробегать по небу голко?

И топливом времовые дрова,
И возраста летоязычный огнь,
И зыбко зыблется трава,
И месяца серп вогнут.
И в веселой охоте
Гонит Ярила женозорок.
И много хохота,
И далек ворог.

В даль бежит вода.
Высоки тростники.
Небо величаво.
Конь опустил повода.
Взоры быстры и дики.
На плечах небыль
Дивной чары.
Людеголосо поет нежить.
Мир быви небывь нежит.

Девически милые речи,
Где слово скрывает,
Где взоры манят,
Где чайностей тайное вече,
Где детскостям гаснущий вечер,
Где тайности чаек
Во взорах шалят.

Ой, небянки-голубки,
Что в невинные венки
Заплелись, свились, завились,
С ясью небною сдружились.
С ярями далями сжились,
С явами чайнами свились.

Мы все заглянули
  В пропасти злые.
Мы все отшатнулись,
  Немые! Немые!

Люди склонились над бездной,
Забыт ими пращур надзвездный.
Стонет молчание в возгласах вёсел.
Стали рабами ремёсел.
О, этот тел буй
Забыли вы, русские,
И уначальности целбу,
Те, кого взоры тусклые.

Богоокий говор тишин
Прошила ты словом – умри!
И когда я промчался звездной путиной,
Мне сказала: гори!

Немостынные стены вставали
В пьяном ужасе рьяных стожалий,
И, как тихая греза мечтали,
Прозвенели твои называли.