Джакомо Леопарди - Избранные произведения

Лик славы узнавать и глас веселый,
О юноша, учись
И то, сколь много пота быть пролито
Должно в боренье с праздностью.  Гонись,
Отважный (коль не хочешь, чтобы полой
Водою лет могло быть имя смыто
Твое), гонись и достигать высот
Вели душе! Арен и цирков эхо
Гремит тебе, тебя к благим деяньям
Народное признание зовет.
И край родной тебя, хоть ты лишь ранним
Сиять цветеньем начал,
Величье древних обновить назначил.

Не окунал тот в Марафоне дланей
В кровь варваров, кто шумно
Игравшую палестру, луг в Элее,
Нагих атлетов — озирал бездумно
И чьих ревнивых не колол желаний
Венец, ни ветка пальмы. Но в Алфее
Тот омывал бока и гривы пыльных
Коней победоносных, кто провел
Мечи и стяги греков посреди
Смятенья медов, бледных и бессильных;
И эхо отзывалось из груди
Евфрата и с брегов
Пустых — на многогласый скорбный зов.

Разве пустяк — заметить и раздуть
Сокрытый огнь природных
Достоинств? или охладелый пыл
Дыханья жизни оживить в бесплодных Сердцах?
Но все с минуты той, как в путь
Феб колесницу грустную пустил,
Творенья смертных — не игра ль?
Различий Меж явью и мечтой искать не тщетно ль?
Сама природа нас меж грез и теней
Блаженства держит. Где отстал обычай,
Пусть дикий, от могучих заблуждений,
Там праздностию голой
Сменился достославный труд тяжелый.

Придет, быть может, час, когда стада
Руины опоганят
Величья итальянского и вспашет
Плуг семь, холмов; и год такой настанет,
Что лис пугливых стаи в города
Латинские войдут и опояшут
Деревья стену говорливой чащей,—
Коль судьбы наших низменных не вырвут
Душ из забвенья отчих беспримерных
Времен и небо гибели грозящей
От племени, погрязнувшего в сквернах,
Не отвратит, снисшед
К нам в память о геройстве давних лет.

Отчизну пережить да будет больно
Тебе, младой борец.
Ты мог бы славу для нее стяжать,
Когда на лбу ее сиял венец,
Судьбой и нами сорванный. Довольно
Лет утекло: не чтят сегодня мать —
Твой дух лишь самого тебя подъемлет.
Чего достойна наша жизнь? Презренья.
Она счастлива — если, средь кромешных
Угроз забывшись, волнам дней не внемлет,
Не числит их, гниющих и неспешных,—
И счастьем пуще манит,
Чуть кто из нас на берег Леты станет.

Поверженная в прах фракийский, доблесть
Италии лежала
Громадою руин; на тибрский брег
И на поля Гесперии зеленой
Рок варварских коней направил бег
И готские мечи из голых чащ,
К медведице замерзшей
Враждебных, пригласил, чтоб совладать
С широкостенным Римом,—
Тогда-то Брут, покрытый кровью братьев,
Без сил, в пустынном месте, черной ночью,
Решась на смерть, богам неумолимым
И аду обвиненья
Бросал вослед бессчетным
Проклятьям, глохшим в воздухе дремотном.

Нрав шалый! Облака пустые, долы
С бредущими тенями —
Вот твой очаг, а за тобой в погоне —
Раскаянье. Вам, мраморные боги
(Коль все ж царите вы на Флегетоне
И в высях), вам игрушка и потеха —
Род жалкий, алтарей
У коего просили вы и ложной,
Гнетущей смертных веры.
Не потому ль людская жалость небо
Гневит? Не к нечестивым ли, Юпитер,
Ты благ? Не с тем ли рвется вихрь из сферы
Воздушной и разишь
Ты быстрыми громами,
Чтоб било в правых молнийное пламя?

Железная нужда и всемогущий
Рок угнетают смертью
Раба больного: если об отпоре
Нападкам их не думает, страданью
Плебей сдается. Но слабей ли хвори,
Коль нет лекарств? Не чувствует ли боли
Тот, кто лишен надежды?
До смерти эту брань ведет храбрец
С тобой, о рок злотворный,
Не уступая; и, когда тиранской
Десницей, торжествуя, ты терзаешь
Его, он встряхивает непокорной
Главой и в грудь вонзает
Мучительную сталь,
С насмешкой глядя в сумрачную даль.

Богам не мил тот, кто ретиво в Тартар
Стремится. Нет такой
У нежных небожителей отваги.
А может, наши гибельные страсти,
Трагедии, все наши передряги —
Спектакль небес, приятный и досужий?
Не в бедах и грехах,
Но в чащах, вольно, дать нам жить Природе,
Царице и богине,
Угодно было. Времена благие
Изгнав из их владений, злые нравы
Закон юдоли сей сменили ныне;
Так что ж, коль жизнь дрянную
Исчезнуть муж принудит,
Ужель Природа дрот не свой осудит?

В безвинности, в бесчувствии к урону
Животные блаженны,
Ведет до непредвидимой черты
Спокойно старость их. Но, если череп
Разбить об твердый ствол иль с высоты
Утеса бросить тело в пустоту
Страданье их толкнет,
Злосчастной воле их не станет тайный
Закон чинить преград,
Ни мудрованье темное. Один лишь
Ты, выбранный меж стольких жизней небом,
Род Прометея, жизни ты не рад;
И смертный час приблизить
Наперекор судьбе
Юпитер запрещает лишь тебе.

Из красного от нашей крови моря
Ты, белая луна,
Встаешь, тревожа мрачное безлюдье
Равнин, для мощи гибельных авзонской.
Глянь, победитель топчет братьев груди,
Холмы трепещут, рушится с высот
Величья древний Рим,
А ты спокойна? Ты рожденье дома
Лавинии и годы
Его благие видела и славу;
И будешь лить безмолвно на вершины
Лучи, когда Италии невзгоды
И рабство принесет
Рать варваров, из края
Глухого гром шагами высекая.
Меж тем средь голых скал или под сенью
Древесной зверь и птица.
Привычным сном отягчены, ни смены
Вселенских судеб, ни крушений грозных
Не замечают; но, чуть солнце стены
Селян трудолюбивых подрумянит,
Та — песенкой рассветной
Долины будит, тот — по горным кручам
Собратьев гонит слабых
И меньших. О случайность! О людской
Род суетный! Мы — мусор этой жизни.
Наш крах ни в кровью политых ухабах,
Ни в логовах визжащих Тревог не породил,
От мук людских не меркнет блеск светил.

К глухим владыкам Стикса и Олимпа,
Ни к низменной земле,
Ни к ночи, ни к тебе не воззову
Пред смертью, луч последний, справедливость
Потомков. Утешение ли рву
Могильному — рыданья, честь ли — речи
Презренных толп? Стремится
Век к худшему, и развращенным внукам
Доверить лишь во зло
Могли б мы честь достойных и отмщенье
Несчастных. Пусть же темной алчной птицы
Кружит и вьется надо мной крыло;
Пусть зверь иль буря прах мой
Невесть куда закинут,
А имя пусть и память в ветре сгинут.

Да, солнце хвори неба
Целит, и очищают воздух стылый
Зефиры, разгоняя облака,
Чьи сумрачные тени исчезают;
Да, птицы грудкой хилой
Встречают ветер, и сиянье дня
Вселяет во встревоженных зверей,
Лес пронизав и иней растопив,
Страсть новую и новую надежду.
Но дней былых вернется ли порыв
К людским усталым душам,
Схороненным в скорбях, бедой сраженным
До времени и блеском
Зловещим правды? Фебовы лучи
Не навсегда ль зашли для них, померкли?
Душистая весна,
Разгонишь ли ты кровь в несчастных, чьи
Сердца, узнав в цветущие года
Вкус старости, покрылись коркой льда?

Жива ль ты, о святая
Природа, впрямь жива ли и увялым
Я слухом глас ловлю твой материнский?
Когда-то берега приютом были
Нимф белых, а зерцалом —
Прозрачные ключи. Стопы бессмертных
Таинственною пляской сотрясали
Хребет, покрытый непроглядной чащей
(Лишь ветром ныне движимой); пастух
Гнал в зной, размывший тени, на пестрящий
Цветами склон, к реке
Пить жаждущих ягнят, внимая звонким
Напевам сельских Панов,
Брег оглашавшим; видя, как бурлили
Теченья, мнил он в страхе, что незримый
То спуск колчаноносной
Богини в глубь, желающей от пыли
Отмыть, прилипшей к ней в кровавом гоне,
Свой снежный стан и девичьи ладони.

Живым был лес когда-то,
И поле, и цветы. Дружили тучи,
Сырые ветры и титанов факел
С семьей людей, когда безмолвной ночью,
На отмели иль круче,
Внимательным сопровождая взором
Тебя, лампада Кипра, странник мог
Вообразить и спутницей в дороге
Тебя, и покровительницей смертных.
От городских раздоров, и тревоги,
И грязи убежавший
В глубь леса человек, к стволам шершавым
Приникнув грудью, верил,
Что дышит лист, что огнь в бескровной жиле
Древесной бьется, что трепещут тайно
В мучительном сплетенье
Печальная Филлида с Дафной или
Что сын Климены, солнцем в Эридане
Утопленный, исторг у дев рыданье.

Суровые утесы,
И вас, бия, в волненье приводили
Людских скорбей стенания глухие,
Когда в пещерах горных жило Эхо,—
Не ложный шум стихии
Воздушной, но душа несчастной нимфы,
Злой изгнанная страстью и жестокой
Судьбой из плоти хрупкой. Нам сквозь дали
Унылые, чрез рифы и из гротов
На плач и вздох прерывистый печали
Под небом отзывалась
Она везде. И ты, гласит преданье,
Жила людскою жизнью,
Певунья-птица, в спутанной чащобе
Год обновленный славящая ныне,
И так просторам темным
И нивам спящим плакалась о злобе
Старинной, опозоренная дева,
Что день бледнел от жалости и гнева.

Но род наш чужд тебе;
Вдохновлены изменчивые трели
Твои не скорбью, не грешна ты больше —
И нам не так близка в твоем укрытье.
Олимпа опустели,
Увы, луга; по облакам и кручам
Блуждая, в души правых и не правых
Холодный страх равно раскаты грома
Вселяют; и неведома родная
Земля сынам, и с ними не знакома,
И скорбные лишь души
Растит, — так ты хоть, дивная природа,
О тяжкой пытке смертных
Узнай и древний пламень мне пошли
Вновь, если ты и впрямь жива и если
Есть место — в небесах ли,
Во глуби ль вод, средь знойной ли земли,
Где наши могут возбудить терзанья
Хоть любопытство, коль не состраданье.