Маргарита Агашина - Бабья доля (сборник)

Возле полок пыльной автолавки
в эти дни толпа наверняка:
в эти дни девчата Береславки
раскупают яркие шелка,

примеряют туфельки резные,
выбирают цвет, каблук, фасон…
И на Волго-Доне все портные
позабыли, что такое сон.

Стачивают, меряют и снова
ножницами звякают они,
потому что до двадцать седьмого
остаются считанные дни.

Над широким морем долгожданным
вьются чайки, песни, паруса…
Спрятаны спецовки в чемоданы
и со шлюзов убраны леса.

И уже не качеством бетона,
не отделкой арок и мостов —
все живут здесь зеленью газонов,
запахом деревьев и цветов.

Будет праздник – музыка, знамёна,
будет сердце радостно стучать.
И пойдут хозяйки Волго-Дона
корабли заморские встречать.

Тронет ветер девичьи наряды,
гордо выйдут девушки на склон,
скажут: «Чем богаты, тем и рады,
принимай, Отчизна, Волго-Дон!»

Потому сегодня на прилавке
шёлка уменьшается гора,
потому портные Береславки
не уснут сегодня до утра.

И портной, склоняясь у машины,
всё гадал: а что же под рукой —
праздничные волны крепдешина,
или шёлк воды волго-донской?

Галя, как теперь к тебе пробраться —
все дороги снегом замело,
и твоё зелёное прорабство
от метели мартовской бело.

Мы с тобой сдружились прошлым летом:
мало мест в гостинице степной,
и пришлось нам спать с тобой «валетом»
под одной казённой простынёй.

Нам с тобой ночами снились шлюзы,
будущая светлая вода.
Только что окончившие вузы,
обе мы приехали сюда.

Ты тогда вела свои посадки,
я писала очерк про завод —
спецкорреспондент из «Сталинградки»
и районный техник-лесовод.

Было трудно, было хорошо нам,
мы в работе не жалели сил.
Наш канал не только Волгу с Доном —
Он и нас с тобою породнил!

Хорошо, что мы с тобой подруги,
что работа общая у нас…
Галя, в эти мартовские вьюги
вспоминаю о тебе не раз!

Вижу – чёрные твои ресницы
на морозе склеились слезой,
на тебе большие рукавицы,
валенки, подшитые кирзой.

Ветер, снег. Но ты и нынче выйдешь
лес сажать у пристаничных свай…
Если наших девушек увидишь,
от меня привет передавай!

Областной редакции «Победу»
издали узнаю, подбегу —
говорят, что ты вернёшься в среду.
Жаль, что я уеду к четвергу.

Так они и вертятся, недели, —
некогда озябнуть и устать.
На каком-нибудь водоразделе
мы с тобой увидимся опять.

А в пути то холодно, то сыро,
то туман, то звёзды, то луна…
Наша двухбалконная квартира
нам с тобой, пожалуй, не нужна.

Мы в неделю раз туда приедем,
будем вместе день и ночь одну.
Нашим тихим правильным соседям
в эту ночь испортим тишину:

наши гости песню грянут звонко,
кто-то что-то в рюмки разольёт.
Ко всему привыкшая Алёнка
под шумок, одетая, уснет.

Я перенесу её в кроватку,
песню колыбельную спою
про неё, Алёнку-сталинградку,
дочку говорливую мою.

Песню колыбельную простую
я спою о том, как через год
ей, Алёнке, рыбку золотую
папа с Волго-Дона привезёт.

Утром, дочка, «лапкой» помаши нам,
посмотри в окошко и не плачь…
До Чапурников идёт машина,
и уходит поезд на Калач.

Значит, снова встречи и вопросы,
люди, цифры, верная тетрадь,
шлюзы, экскаваторы, откосы…
Некогда озябнуть и устать!

От морозов и вьюг
леденела земля,
ветер к самой земле
пригибал тополя.

Буксовали трамваи
в тяжёлом снегу,
люди шли, проклиная
февраль и пургу.

В этот зимний февральский
заснеженный день
на аллее Героев
сажали сирень.

На застывшие корни
послушно легли
комья плотного снега
и мёрзлой земли.

Но не верилось мне, —
да и только ли мне? —
чтобы эта сирень
ожила по весне.

А сегодня – весна!
Оживают сады,
проплывают по Волге
последние льды;

на базаре старик
продаёт семена,
и мальчишки играют
в футбол дотемна.

У сирени,
посаженной в феврале,
отогрелась душа
на апрельском тепле.

Сколько за день людей
по аллее пройдут!
…Может, кто-то из них
остановится тут

и подумает то же,
что думаю я:
вот на этой земле
умирали друзья,

молодые, простые,
как я и как ты…
Они так же любили
жизнь и цветы.

Зима на Волгу льдами двинулась,
пошла от Красной Слободы.
А возле города раскинулась
свинцовой полосой воды.

Кипят-летят барашки белые —
не унимаются ветра.
И день, и ночь, обледенелые
снуют по Волге катера.

Зима всё ближе, всё заметнее.
Играют школьники в снежки.
А здесь, над Волгой, словно летние,
басят буксирные гудки.

Стеклянные бусы на ветках сосновых,
хлопушки, шары, пестрота конфетти.
Мальчонка в оранжевых валенках новых
не может никак от окна отойти.

И мама, пожалуй, забыла о сыне:
почти что не дышит и смотрит она,
как в ватных сугробах на светлой витрине
стоит сталинградская ёлка – сосна.

Встать у ёлки, подумать о многом,
на сто лет загадать наперёд…
Этой ночью по нашим дорогам
старый год торопливо пройдёт.

Он пройдёт по аллее Героев,
выйдет к Волге, посмотрит во тьму.
Золотые огни Гидростроя
подмигнут на прощанье ему.

И пойдёт он по чистым порошам,
по сверкающим глыбинам льда…
Я о чем-нибудь очень хорошем
в эту ночь вспоминаю всегда.

И становятся рядом со мною
люди, книги, дороги, дела —
всё мое, всё такое родное,
без чего мне и жизнь не мила.

Мне сегодня припомнились снова
дым из труб, и сугробы стеной,
и берёза у дома родного
в костромской деревушке лесной.

За столом необъятным сосновым
там сейчас соберётся родня
и хорошим, и ласковым словом
обязательно вспомнит меня…

Всколыхнутся ночные метели,
полетят, загудят на бегу.
Голубые кремлёвские ели
утонули в пушистом снегу.

Повернётся метелица круто,
где-нибудь в Подмосковье замрёт.
Всех ребят моего института
новогодняя ночь соберёт!

Дом московский становится тесен,
как всегда, в нём не хватит столов,
в нём тепло от студенческих песен,
от торжественных, праздничных слов.

И от них вся Москва засверкала
в новогодней ночной синеве.
Сколько пенистых звонких бокалов
в эту ночь поднимают в Москве!

Путь мой, может быть, долог и труден —
жить мне радостней день ото дня,
потому что хорошие люди
помнят, любят и верят в меня.

С Новым годом!
По верным дорогам
наше новое счастье идёт.
Встать у ёлки.
Подумать о многом.
На сто лет загадать наперёд.

Отпылал вчерашний зной.
Тучи чёрные – стеной.
И с рассвета по деревне
ходит дождик проливной.

Мокнет сено на возу,
ветер гнёт к земле лозу,
две девчонки загоняют
голенастую козу.

Вымыт начисто плетень,
за окном, как ночью, темь.
Спокон веку не бывает
без грозы Иванов день.

Даже бабка перестала
«Огонек» впотьмах читать.
Посмотрела, полистала,
положила и сказала:

– Нынче в ночь мы шли, бывало,
сорок трав в лугах искать.

Как, бывало, я нарву —
под подушку ту траву.
Как, бывало, загадаю,
так и будет наяву!..

Если б верить я могла,
я б сто сорок трав нашла.
Я б не только луг колхозный —
я б всю землю обошла.

Но не верю ничему.
Только сердцу своему.
Что творится в этом сердце!
А тебе и ни к чему.

У тебя тяжёлый нрав —
не помогут сорок трав:
всё по-твоему выходит,
ты всегда бываешь прав.

…Вот и дождь перестаёт,
и на улице народ,
и почтовая машина
через грязь к селу идёт.

Замолкают тормоза.
Вдалеке шумит гроза.
На колодце сушит крылья
золотая стрекоза.

Я люблю ходить к реке!
Пароходы вдалеке,
и песчаная коса,
и большие паруса…
Я могу смотреть на Волгу
два часа и три часа!

Я гляжу из-под руки:
проплывают речники,
все в фуражках,
все в тельняшках —
всё равно как моряки.

Проплывают – говорят:
– Ты расти скорее, брат!
Ты кончай десятый класс,
вспоминай тогда про нас.
Мы таких, как ты, берём —
тоже будешь волгарём.

…Я теперь на берегу
целый день сидеть могу.
Я теперь могу всё лето
говорить про паруса.
…Хорошо, что я не где-то,
а на Волге родился!