Григорий Стернин - Песни нашего двора
Где люди мирно-тихо спали.
И стали грабить один дом,
Но света в нем не зажигали.
Когда я взялся зажечь свет,
О боже, что я там увидел.
О боже, ты меня прости
Я сам себя возненавидел.
Передо мной стояла мать,
С кинжалом в сердце умирая.
А на полу лежал отец,
Рукой зарезан атамана.
А шестилетняя сестра
В своей кроватке умирала.
Она, как рыбка без воды,
Cвoй нежный ротик раскрывала".
Вдали шумели камыши.
Стреляли парня молодого.
Он был красив и молчалив,
Но в жизни сделал много злого.
ДЕВУШКА В СИНЕМ БЕРЕТЕ
Шум проверок и звон лагерей
Не забыть никогда мне на свете
И из всех своих лучших друзей
Эту девушку в синем берете.
Помню, лагерь и лагерный клуб,
Звуки вальса и говор веселый,
И оттенок накрашенных губ,
И берет этот синий, знакомый.
А когда угасал в зале свет
И все взоры стремились на сцену,
Помню я, как склонялся берет
На плечо молодому шатену.
Он красиво умел говорить,
Не собьешь на фальшивом ответе.
Только нет, он не может любить
Заключенную в синем берете.
Шепчет он: "Невозможного нет..."
Шепчет он про любовь и про ласки.
А сам смотрит на синий берет
И на карие круглые глазки.
И она не скрывала того,
Что желала сама с ним встречаться,
И любила, как друга, его
Ее лагерь заставил влюбляться.
А когда упадет с дуба лист,
Он отбудет свой срок наказанья
И уедет на скором в Тифлис,
Позабыв про свои обещанья.
Где б он ни был и с кем ни дружил,
Навсегда он оставит в секрете,
Что когда-то так долго любил
Заключенную в синем берете.
ОТЕЦ-ПРОКУРОР
Бледной луной озарился
Старый кладбищенский бор.
А там над сырою могилой
Плакал молоденький вор.
"Ох, мама, любимая мама,
Зачем ты так рано ушла,
Свет белый покинула рано,
Отца-подлеца не нашла?
Живет он с другою семьею
И твой не услышит укор.
Он судит людей по закону,
Не зная, что сын его вор".
Но вот на скамье подсудимых
Совсем еще мальчик сидит
И голубыми глазами
На прокурора глядит.
Окончена речь прокурора.
Преступнику слово дано:
"Судите вы, строгие судьи,
Какой приговор - все равно".
Раздался коротенький выстрел.
На землю тот мальчик упал
И слышными еле словами
Отца-прокурора проклял.
"Ах, милый мой маленький мальчик,
Зачем ты так поздно сказал?
Узнал бы я все это раньше
И я бы тебя оправдал!"
Вот бледной луной озарился
Тот старый кладбищенский бор.
И там над двойною могилой
Плакал седой прокурор.
БУТЫЛКА ВИНА
Пропою сейчас вам про бутылку,
Про бутылку с огненной водой,
Выпьешь ту бутылку - будто по затылку
Кто-то примочил тебя ногой.
Припев:
С бутылки вина не болит голова,
А болит у того, кто не пьет ничего.
Вот стоят бутылочки на полках,
В магазине молча ждут гостей.
А ханыги, словно злые волки,
Смотрят на них с окон и дверей.
В каждой есть бутылочке мгновенье.
В каждой рюмке - собственная жизнь,
В каждой из бутылок - преступленье,
Выпил - так с свободою простись.
Припев.
Хорошо к бутылочке прижаться.
Еще лучше с белой головой.
Выпьешь три глоточка - схватишь три годочка,
Сразу жизнь становится иной.
Припев.
Сколько лет бутылочки я не пил
За тюремной каменной стеной,
А в душе зияет шлак и пепел,
Он меня не греет уж давно.
Припев.
Я пропел сейчас вам про бутылку,
Про бутылку с огненной водой.
Выпьешь ту бутылку - будто по затылку
Кто-то примочил тебя ногой.
ПРИМОРИЛИ ГАДЫ
Приморили гады, приморили,
Загубили молодость мою.
Золотые кудри поседели.
Знать, у края пропасти стою.
Всю Сибирь прошел в лаптях разбитых.
Слушал песни старых пастухов.
Надвигались сумерки густые,
Ветер дул с охотских берегов.
Ты пришла, как фея в сказке давней,
И ушла, окутанная в дым.
Я остался тосковать с гитарой
Оттого, что ты ушла с другим.
Зазвучали жалобно аккорды,
Побежали пальцы по ладам.
Вспомнил я глаза твои большие
И твой тонкий, как у розы, стан.
Много вынес на плечах сутулых,
Оттого так жалобно пою.
Здесь, в тайге, на Севере далеком,
По частям слагал я песнь свою.
Я люблю развратников и воров
За разгул душевного огня.
Может быть, чахоточный румянец
Перейдет от них и на меня.
Приморили гады, приморили,
Загубили молодость мою.
Золотые кудри поседели.
Знать, у края пропасти стою.
* * *
Глухо лаяли собаки
В затихающую даль.
Я явился к вам во фраке
Элегантный, как рояль.
Вы лежали на диване
Двадцати неполных лет.
Молча я сжимал в кармане
Леденящий пистолет.
Пистолет был кверху дулом
Из кармана мог стрелять.
Я стоял и думал, думал:
Убивать - не убивать.
Но от сытости и лени
Превозмочь себя не мог.
Вы упали на колени
У моих красивых ног.
На коленях вы стояли
У моих красивых ног
И безумно целовали
Мой начищенный сапог.
Выстрел был, сверкнуло пламя.
Ничего уже не жаль.
Я лежал к дверям ногами.
Элегантный, как рояль.
* * *
Новый год. Порядки новые.
Колючей проволокой концлагерь окружен.
Со всех сторон глядят глаза суровые,
И смерть голодная глядит со всех сторон.
Ниночка, моя блондиночка,
Родная девочка, ты вспомни обо мне,
Моя любимая, незаменимая,
Подруга юности, товарищ на войне.
Милая, с чего унылая,
С чего с презрением ты смотришь на меня?
Не забывай меня, я так люблю тебя,
Но нас с тобою разлучают лагеря.
Помнишь ли, зимой суровою,
Когда зажглись на елке тысячи огней,
Лилось шампанское рекой веселою
И ты под елкой пела, словно соловей?
В мыслях пью вино шипучее
За губки алые, чтоб легче было жить,
Чтоб жизнь в концлагере казалась лучшею
И за шампанским удалось все позабыть.
* * *
Полгода я скитался по тайге.
Я ел зверье и хвойную диету.
Но верил я фартовой той звезде,
Что выведет меня к людскому свету.
Как все случилось, расскажу я вам.
Вы помните те годы на Урале,
Как стало трудно деловым ворам,
А в лагерях всем суки заправляли?
Мы порешили убежать в тайгу,
А перед этим рассчитаться с гадом.
Ползли мы, кровью харкая, в снегу...
Ну да об этом вспоминать не надо.
Куда бежал - была, брат, у меня
Одна девчоночка - пять лет с ней не видался,
Этап мой угоняли в лагеря,
Я плакал, когда с нею расставался.
И вышел я. Везло, как дураку.
И поезд прогудел на остановке,
Вскочил в вагон на полном я ходу
И завалился спать на верхней полке.
Нашел я улицу и старый ветхий дом.
Я на крыльцо поднялся. Сердце билось.
Внимательно я посмотрел кругом,
Но лишь звезда на небе закатилась.
Открылась дверь, и вот она стоит.
А на руках ребеночек - мальчишка.
"А мне сказали, что в побеге ты убит.
Ждать перестала и не знаю уж, простишь ли.
Лишь одного тебя любила я.
Пять лет ждала и мальчика растила.
Но, видно, горькая была судьба моя
Я замуж вышла, обвенчалась я, мой милый".
Я взял сыночка, пред глазами подержал.
Запомнил все: лицо, глаза, ресницы.
А деньги все, что в поездах я взял,
Ей в руку сунул - даже не простился.
Пошел к начальнику тогда и сдался я.
Сказал, что, мол, в побеге. И откуда.
Легавые собрались вкруг меня
И на меня глазели, как на чудо.
Потом начальник папки полистал
И, побледнев, промолвил тихо: "Точно.
Ты при побеге ведь убийцей стал
И к вышаку приговорен заочно".
Простите меня, люди всей земли.
Прости, господь. Ты есть, теперь я знаю.
Жить не могу я без большой любви,
Да и без сына быть я не желаю.
Плохо, мой друг, мы свободу любили,
Плохо ценили домашний уют...
* * *
Сегодня праздник в доме дяди Зуя.
Хозяин нынче ласковый, как кот:
Маруську - дочь свою родную
За Ваську замуж отдает.
Маруська - баба в теле, по натуре,
Ни дать ни взять - красавица собой,
Сидела в розовом ажуре,
Уставив в Ваську глаз косой.
А Васька - плут с разбитою губою
Сидел, качал больною головой:
С утра хватил бедняга вдвое
И к свадьбе был совсем плохой.
К обеду стали гости собираться.
Стал воздух тяжелее топора.
Пришла Заикалка Параська.
Пришли отпетых два вора.
Пришли две свахи, как селедки, тощих,
И бабушка, что делала аборт.
Пришел и Яшка-фармазонщик,
По прозвищу Корявый Черт.
Но тут, веселья шум перебивая,
Вбежал пацан к собранию тому:
"Наташка в кожанке, хромая,
Идет с отрядом ГПУ!"
Все гости как-то сразу осовели,
И вовсе опупел наш дядя Зуй:
