Григорий Стернин - Песни нашего двора
А за ласки - и жизни не жалко.
Одевал, раздевал и ходил, как шальной,
Деньги тратил направо, налево.
Но забрали меня темной ночкой одной
За одно развеселое дело.
Заклинаю вас, судьи, и вас, прокурор:
Не судите сплеча подсудимых.
Час, быть может, пробьет - будет стыд и позор,
И вас тоже возьмут у любимых.
Я родился на Волге, в семье батрака.
От семьи той следа не осталось.
Мать безумно любила меня, чудака,
Но судьба мне ни к черту досталась.
Я ГРУЗИН-АРМЯНИН
Я грузин-армянин без копейки денег.
Я не ем, я не пью, потому что беден.
Я придумал один штук, как мне стать богатым,
Я поеду в Вашингтон, где гуляют дамы.
Вот идет одна мадам вон с того пригорка,
Я как опытный грузин начал с разговорка:
"Вы красивы, вай-вай-вай, можно в вас влюбляться,
Мы поедем на трамвай - будем прокататься".
Я ее обнимал, целовал немножко.
Из кармана вынимал золотая брошка.
И она пошла домой бледна, как сметана,
Только ветер раздувал два пустых кармана.
ЧУБЧИК
Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый,
Разве можно чубчик не любить?!
Раньше девки чубчик так любили
И теперь не могут позабыть.
Бывало, шапку наденешь на затылок,
Пойдешь гулять, гулять по вечеру...
Из-под шапки чубчик так и вьется,
Так и вьется, бьется на ветру.
Сам не знаю, как это случилось,
С двух бутылок здесь не разберешь.
Из-за бабы, лживой и лукавой,
В бок всадил товарищу я нож.
Пролетит зима, настанет лето,
В садах деревья пышно расцветут.
А меня, да бедного мальчишку,
Ох, в Сибирь на каторгу сошлют.
Но я Сибири, Сибири не страшуся:
Сибирь ведь тоже - русская земля!
Так вейся ж, вейся, чубчик кучерявый,
Эх, развевайся, чубчик, у меня!
* * *
Помню ночку темную, глухую
На чужом скалистом берегу.
По тебе, свобода, я тоскую
И надежду в сердце берегу.
Помню годы, полные тревоги,
Свет прожекторов ночной порой.
Помню эти пыльные дороги,
По которым нас водил конвой.
На которых день и ночь звучали
Частые тяжелые шаги.
Разве ты забыл, как нас встречали
Лагерей тревожные свистки?!
В лагерях мечтают о свободе.
Не дано там права говорить.
Там винтовки часовых на взводе
Могут вам свободу заменить.
Срок пройдет, пройдут года упрямо.
Все забудут наши имена.
И никто не вспомнит, только мама
Скажет, что у сына седина.
Может, сын еще к тебе вернется.
Мать-старушка выйдет на перрон.
Скажет: "Здравствуй, сын", - и отшатнется,
Подавив в груди невольный стон.
Скоро вы увидите, как летом
На полях цветочки расцветут.
Разве вы не знаете об этом,
Что цветы свободных только ждут?
* * *
Судьба во всем большую роль играет,
И от судьбы ты далёко не уйдешь.
Она тобою повсюду управляет:
Куда велит, туда покорно ты идешь.
Огни притона заманчиво мерцают.
И трубы джаза так жалобно поют.
Там за столом мужчины совесть пропивают,
А дамы пивом заливают свою грудь.
И там в углу сидел один угрюмый
В костюме сером и кожаном пальто.
Он молод был, но жизнь его разбита.
В притон заброшен был своею он судьбой.
Малютка рос, и мать его кормила,
Сама не съест, а все для сына берегла.
С рукой протянутой на паперти стояла,
Дрожа от холода, в лохмотьях, без платка.
Вот сын возрос, с ворами повстречался.
Стал пить-кутить, ночами дома не бывать,
И жизнь повел в притонах и шалманах,
И позабыл он про свою старуху мать.
А мать больная лежит на порванном диване.
Болит у матери надорванная грудь.
Она лежит в нетопленном подвале,
Не в силах руку за копейкой протянуть.
Вот скрип дверей - и двери отворились.
Вошел в костюме и кожаном пальто,
Стал на порог, сказал лишь: "Здравствуй, мама!"
И больше вымолвить не смог он ничего.
А мать на локте немного приподнялась,
Глаза опухшие на сына подняла:
"Ты, сын, пришел проведать свою маму,
Так оставайся же со мною навсегда".
"Нет, мама, нет, с тобой я не останусь,
Ведь мы судьбою навек разлучены:
Я - вор-убийца, чужой обрызган кровью,
Я - атаман среди разбойничьей семьи".
И он ушел, по-прежнему угрюмый,
Чтоб жизнь пропащую в шалманах прожигать.
А мать больная навсегда осталась
В своем подвале одиноко умирать.
И вот однажды из темного подвала
В гробу сосновом мать на кладбище несли,
А ее сына с шайкою бандитов
За преступления к расстрелу повели.
Судьба во всем большую роль играет,
И от судьбы ты далёко не уйдешь.
Она тобою повсюду управляет:
Куда велит, туда покорно ты идешь.
Годы пройдут, и ты выйдешь на волю,
Гордо расправишь усталую грудь,
Глянешь на лагерь презренно глазами.
Чуть улыбнешься и тронешься в путь.
* * *
Знаю, мать, что ты ищешь меня
По задворкам глухим да околицам.
По какой-то нелепой статье
Дали, мамка, мне целый червонец.
Край сибирский суровый такой.
Но, однако ж, весна нас ласкает.
Только вот плоховато одно:
Меня, мамка, домой не пускают.
Все пройдет, пролетит, словно сон,
Перемелется, станет мукою.
Только ты погоди умирать,
Надо встретиться, мамка, с тобою.
Знаю, мать, что ты ищешь меня
По задворкам глухим да околицам.
По какой-то нелепой статье
Дали, мамка, мне целый червонец.
* * *
"Что с тобою, мой маленький мальчик?
Если болен - врача позову".
"Мама, мама, мне врач не поможет
Я влюбился в девчонку одну.
У нее, мама, рыжая челка,
Голубые большие глаза.
Юбку носит она шантеклерку
И веселая, как стрекоза".
"Знаю, знаю, мой маленький мальчик,
Я сама ведь такою была:
Полюбила отца-хулигана
За его голубые глаза.
Хулигана я страстно любила,
Прижималась к широкой груди.
Как не вижу - безумно тоскую,
Как увижу - боюсь подойти.
Хулиган был красив сам собою,
Пел, плясал, на гитаре играл.
Как увидел, что я в положенье,
Очень быстро куда-то пропал.
Для кого ж я росла-вырастала,
Для кого ж я, как роза, цвела?
До семнадцати лет не гуляла,
А потом хулигана нашла.
Рано, рано его полюбила,
Рано, рано гулять с ним пошла.
Очень рано я матерью стала,
Хулигану всю жизнь отдала".
* * *
Дни уходят один за другим,
Месяца улетают и годы.
Так недавно я был молодым
И веселым юнцом безбородым.
Но пришла и увяла весна.
Жизнь пошла по распутистым тропкам.
И теперь вот сижу у окна
Поседел за тюремной решеткой.
Не по сердцу мне здесь ничего.
Край чужой, чужеземные дали.
Извели, измотали всего,
В душу, грубо смеясь, наплевали.
А на воле осенняя грусть.
Рощи, ветром побитые, никнут.
Все равно я домой возвращусь,
И родные края меня примут.
Знаю, счастье мое впереди:
Грязь я смою, а грубость запрячу,
И прижмусь к материнской груди,
И от счастья тихонько заплачу.
Здравствуй, милая, добрая мать!
Обнимаю тебя, и целую.
Остается мне верить и ждать,
Что застану тебя я живую.
В ОСЕННИЙ ДЕНЬ
В осенний день, бродя как тень,
Зашел я в первоклассный ресторан.
Но там прием нашел холодный.
Посетитель я негодный:
У студента вечно пуст карман.
Официант - какой-то франт
В сиянье накрахмаленных манжет.
Он подошел, шепнул на ушко:
"Здесь, приятель, не пивнушка,
Для таких, как ты, здесь места нет".
А год спустя, за это мстя,
Я затесался в дивный синдикат.
И, подводя итог итогу,
Стал на новую дорогу,
И надел шкарята без заплат.
Официант - все тот же франт.
В клиенте каждом понимает толк.
Он подошел ко мне учтиво,
Подает мне пару пива,
Предо мной вертится как волчок.
Кричу я в тон: "Хэлло, гарсон!",
В отдельный кабинет перехожу я.
Эй, приглашайте мне артистов,
Скрипачей, саксофонистов.
Вот теперь себя вам покажу я.
Сегодня - ты, а завтра - я.
Судьба-злодейка ловит на аркан.
Сегодня пир даю я с водкой,
Завтра снова за решеткой.
Запрягаю вечный шарабан.
А шарабан мой - американка.
Какая ночь! Какая пьянка!
Друзья, танцуйте, пойте, пейте,
А надоест - посуду бейте.
Я заплачу. За все плачу.
ВДАЛИ ШУМЕЛИ КАМЫШИ
Среди бушующей толпы
Судили парня молодого.
Он был красив и молчалив,
Но в жизни сделал много злого.
Его хотели расстрелять,
Но он просил у судей слова.
Ему не смели отказать
В законе права нет такого.
"Когда мне было десять лет,
Я из семьи родной сорвался.
Я научился воровать,
И со шпаною повязался.
Когда мне было двадцать лет,
Я был в кругу ребят фартовых.
И то, что грабил я один,
Мы всё делили меж собою.
Однажды мы вошли в село,
