Муса Джалиль - Моабитская тетрадь

Я с любимою сижу,
На лицо ее гляжу,
Мы щебечем и поем
И толкуем о своем.

Я любимою моей
Не обижен — дорог ей.
Лепестки ее ресниц
От смущенья смотрят вниз.

У любимой бровь дугой,
Льются волосы волной,
Но меня разит сильней
Взгляд красавицы моей.

Предо мной сидит она,
Улыбаясь, как весна,
Лишь одно меня томит —
Вечно милая спешит.

Торопясь уйти назад,
Всё глядит на циферблат.
Молвит: «Нагулялась тут»,
Или молвит: «Дома ждут».

А часы ведут свой счет.
(Кто их к черту разберет!)
Мерный стук — несносен он,
Как церковный скучный звон.

«Не прощайся, — говорю. —
Очень рано», — говорю.
Верит милая часам:
«Мне пора! Ты видишь сам!»

Мне терпеть не стало сил —
За язык часы схватил,
Пусть научатся молчать,
Нас не станут разлучать.

«Чтобы нам счастливей быть,
Ты должна часы забыть!..»
И не видели мы, нет,
Как зарозовел рассвет.

Милая в нарядном платье,
Забежав ко мне домой.
Так сказала: «Погулять я
Вечерком непрочь с тобой!»

Медленно спускался вечер,
Но как только тьма легла,
К речке, к месту нашей встречи,
Я помчался вдоль села.

Говорит моя смуглянка:
«Сколько я тебя учу!..
Приноси с собой тальянку,
Слушать музыку хочу!»

Я на лоб надвинул шапку,
Повернулся — и бежать,
Я тальянку сгреб в охапку
И к реке пришел опять.

Милая недобрым глазом
Посмотрела: мол, хорош.
«Почему сапог не смазал,
Зная, что ко мне идешь?»

Был упрек мне брошен веский;
Снова я пошел домой,
Сапоги натер до блеска
Черной ваксой городской.

Милая опять бранится:
«Что ж ты, человек чудной,
Не сообразил побриться
Перед встречею со мной?»

Я, уже теряя силы,
Побежал, нагрел воды
И посредством бритвы с мылом
Сбрил остатки бороды.

Но бритье мне вышло боком,
Был наказан я вдвойне.
«Ты никак порезал щеку, —
Милая сказала мне. —

Не судьба, гулять не будем,
Разойдемся мы с тобой,
Чтобы не сказали люди,
Что деремся мы с тобой!»

Я пошел домой унылый.
«Ты откуда?» — друг спросил.
«С речки только что, от милой!» —
Похвалясь, я пробасил.

Я любовью озабочен.
Как мне быть, что делать с ней?
С милою мне трудно очень,
Без нее еще трудней.

«Есть женщина в мире одна.
Мне больше, чём все, она нравится,
Весь мир бы пленила она,
Да замужем эта красавица».

«А в мужа она влюблена?»
«Как в черта», — скажу я уверенно.
«Ну, ежели так, старина,
Надежда твоя не потеряна!

Пускай поспешит развестись,
Пока ее жизнь не загублена,
А ты, если холост, женись
И будь неразлучен с возлюбленной».

«Ах, братец, на месте твоем
Я мог бы сказать то же самое…
Но, знаешь, беда моя в том,
Что эта злодейка — жена моя!»

«Трех детей, как птенцов,
Я пустила летать…
Расскажите мне всё,
Я их старая мать…
Где мои сыновья?
В даль какую глядеть?
Что готовит им рок —
Победить, умереть?»
С юга голубь летел,
Сел на крышу ее.
«Голубок, всё в крови
Уже сердце мое.
Расскажи, не скрывай,
Где мой старший сынок?»
— «Горе, мать… Он в Крыму…
Бой был слишком жесток…»
Ничего не оказав,
Поседела она…
Чаша горя ее
Была слишком полна.
«Трех детей, как птенцов,
Я пустила летать…
Расскажите мне всё,
Я их старая мать…
Спит мой старший сынок,
Крылья честно сложив.
Ветер, правду скажи, —
Может, средний мой жив?»
Ветер ночью в окно
Старой ставней стучал.
«Ветер, ветер, скажи,
Где ты сына встречал?»
— «Горе, мать… Там, в степи,
Бой был слишком жесток,
Средний сын твой погиб,
Не бросая клинок».
И упала тогда
Навзничь мать у окна.
И от слез, и от слез
Вдруг ослепла она.
«Трех детей, как птенцов,
Я пустила летать…
Расскажите мне всё,
Я их старая мать.
Спят два сына моих,
Крылья гордо сложив…
Не увижу я их…
Может, младший мой жив?»
Не летит голубок…
Ветра нет у окна…
Но вдруг цокот копыт
Услыхала она.
Горю нету конца…
Сквозь рассветную мглу
Смотрит бедная мать,
Лбом припала к стеклу.
Конь подковами бьет,
Мчится всадник один.
На коне, в орденах,
Возвращается сын.
На погонах — заря!
Травы падают ниц!
И встречает его
Пенье радостных птиц.
«Я не вижу тебя,
Богатырь, подойди…
Сын мой! —
Плакала мать,
Прижимаясь к груди. —
Ты вернулся, мой свет,
Сокол ласковый мой…»
Серебро ее кос
Парень гладил рукой.
— «Ну, не плачь, мать, не плачь,
Нам достаточно слез.
На алмазном клинке
Я победу принес.
Ради наших побед
За Отчизну свою,
Гордо крылья сложив,
Братья пали в бою.
Не тревожь ты их снов,
Не тоскуй, не зови…
Я на знамени нес
Алый цвет их крови…»
Алым шелком глаза свои
Вытерла мать.
И прозрела она,
Чтобы сына видать!
«Трех детей, как птенцов,
Я пустила летать.
Приходите ко мне,
Я их старая мать.
Молоком из груди
Их кормила своей.
Научила парить
Над простором палей!
Двое пали в бою,
В поле кони их ржут…
В этот дом никогда
Сыновья не войдут…
Кровь, что я им дала,
Нет, не пролита зря.
Над страной на древке
Бьется наша заря!
Младший сын мой пришел
И принес ту зарю.
Я горюю порой
И от счастья горю!
Сын обрадовал мать
Своим ратным трудом.
И джигитами полн
Незавидный наш дом.
И как будто мои
Это все сыновья…
И как будто бы в сборе
Вся наша семья…»

Вернулся б джигит, да дорога кружит,
Дорога б открылась, да горы встают.
Не горы — преграда, а орды врага,
Несметные орды пройти не дают.

На камень встает он и точит свой меч,
Пасется оседланный конь на лугу,
И ржет, и как будто зовет седока
Отмстить, отплатить, не остаться в долгу.

«Джигит, торопись, скоро солнце зайдет,
Туманом покроется луг голубой,
Тогда заблудиться недолго в лесу,
Тогда и пути не найти нам с тобой».

«Не бойся, мой конь, неизвестен мне страх.
Ночь — верный помощник — бежит по кустам,
И враг не узнает, что гонимся мы
В глубоких потемках за ним по пятам.

Скакун мой, недаром в туманной дали
Тоскливая песня любимой слышна:
К родному порогу победным путем
На ранней заре приведет нас она».

Приговор сегодня объявили:
К смертной казни он приговорен.
Только слезы, что в груди кипели,
Все иссякли… И не плачет он.
Тихо в камере… С ночного неба
Полная луна глядит, грустя.
А бедняга думает, что будет
Сиротой расти его дитя.

Дочурка мне привиделась во сне.
Пришла, пригладила мне чуб ручонкой,
«Ой, долго ты ходил!» — сказала мне,
И прямо в душу глянул взор ребенка.

От радости кружилась голова,
Я крошку обнимал, и сердце пело.
И думал я: так вот ты какова,
Любовь, тоска, достигшая предела!

Потом мы с ней цветочные моря
Переплывали, по лугам блуждая;
Светло и вольно разлилась заря,
И сладость жизни вновь познал тогда я.

Проснулся я. Как прежде, я в тюрьме,
И камера угрюмая всё та же,
И те же кандалы, и в полутьме
Всё то же горе ждет, стоит на страже.

Зачем я жизнью сны свои зову?
Зачем так мир уродует темница,
Что боль и горе мучат наяву,
А радость только снится?