Владислав Холшевников - Мысль, вооруженная рифмами

Я запретил бы «Продажу овса и сена»…
Ведь это пахнет убийством Отца и Сына?
А если сердце к тревогам улиц пребудет глухо,
руби мне, грохот, руби мне глупое, глухое ухо!

Буквы сигают, как блохи,
облепили беленькую страничку.
Ум, имеющий привычку,
притянул сухие крохи.

Странноприимный дом для ветра,
или гостиницы весны —
вот что должно рассыпать щедро
по рынкам выросшей страны.

1915

Если ночь все тревоги вызвездит,
как платок полосатый сартовский,
проломаю сквозь вечер мартовский
Млечный Путь, наведенный известью.

Я пучком телеграфных проволок
от Арктура к Большой Медведице
исхлестать эти степи пробовал
и в длине их спин разувериться.

Но и там истлевает высь везде,
как платок полосатый сартовский,
но и там этот вечер мартовский
над тобой побледнел и вызвездил.

Если б даже не эту тысячу
обмотала ты верст у пояса, —
всё разно от меня не скроешься,
я до ног твоих сердце высучу!

И когда бы любовь-притворщица
ни взметала тоски грозу мою,
кожа дней, почерневши, сморщится,
так прожжет она жизнь разумную.

Если мне умереть — ведь и ты со мной!
Если я — со зрачками мокрыми, —
ты горишь красотою писаной
на строке, прикушенной до крови.

1916

Когда земное склонит лень,
выходит стенью тени лань,
с ветвей скользит, белея, лунь,
волну сердито взроет линь.

И чей-то стан колеблет стон,
то, может, пан, а может, пень…
Из тины тень, из сини сон,
пока на Дон не ляжет день.

1916

Наши лиры заржа́вели
от дымящейся кро́ви,
разлученно державили
наши хмурые брови.
И теперь перержавленной лирою
для далеких друзей я солирую:

                            «Бег
                            тех,
                            чей
                            смех,
                            вей,
                            рей,
                            сей
                            снег!

                    Тронь струн
                    винтики,
                    в ночь лун,
                    синь, теки,
                    в день дунь,
                    даль, дым,
                    по льду
                    скальды!».

                    Смеяв и речист,
                    смеист и речав,
                    стоит словочист
                    у далей плеча.

Грозясь друзьям усмешкою веселой,
кричу земли далеким новоселам:

          «Смотри-ка пристально —
          ветров каприз стальной:
          застыли в лоске
          просты полоски,
          поем и пляшем
          сиянье наше,
          и Север ветреный,
          и снег серебряный,
          и груди радуг,
          игру и радость!

                    Тронь струн
                    винтики,
                    в ночь лун,
                    синь, теки,
                    в день дунь,
                    даль, дым,
                    по льду
                    скальды!»

1921

С неба полуденного
жара не подступи,
конная Буденного
раскинулась в степи.

Не сынки у маменек
в помещичьем дому,
выросли мы в пламени,
в пороховом дыму.

И не древней славою
наш выводок богат —
сами литься лавою
учились на врага.

Пусть паны не хвастают
посадкой на скаку, —
смелем рысью частою
их эскадрон в муку.

Будет белым помниться,
как травы шелестят,
когда несется конница
рабочих и крестьян.

Всё, что мелкой пташкою
вьется на пути,
перед острой шашкою
в сторону лети.

Не затеваем бой мы,
но, помня Перекоп,
всегда храним обоймы
для белых черепов.

Пусть уздечки звякают
памятью о нем, —
так растопчем всякую
гадину конем.

Никто пути пройденного
назад не отберет,
конная Буденного,
армия — вперед!

1923

Белые бивни
          бьют
          в ют.
В шумную пену
          бушприт
          врыт.

Вы говорите:
          шторм —
          вздор?
Некогда длить
          спор!

Видите, в пальцы нам
          врос
          трос,
так что и этот
          вопрос
          прост:
мало ли видел
          матрос
          гроз, —
не покидал
          пост.

Даже и в самый
          глухой
          час
ветер бы вынес
          слугой
          нас,
выгнувши парус
          в тугой
          пляс,
если б — не тот
          раз.

Слишком угрюмо
          выл
          вал…
Буйный у трюма
          был
          бал…
Море на клочья
          рвал
          шквал…
Как удержать
          фал?

Но не от ветра
          скрипел
          брус, —
глупый заладил
          припев
          трус:
«Слишком тяжелый
          у нас
          груз.
Слышите стен
          хруст?»
Шкипер рванул его:
          «Брысь
          вниз.
Будешь морочить нас —
          правь
          вплавь.
Слишком башку твою
          весь
          рейс
клонит золота
          вес».

Этот в ответ:
          «Груз —
          сух,
море — стекло,
          и циклон
          глух,
если ты в траверс
          чужих
          бухт
станешь, как добрый
          друг.
Если ж пушечный
          рвет
          рот
теплых и ласковых
          вод
          ход, —
даже речной
          уведет
          брод
в черный
     водоворот…»

1923

Желтобилетная
                       листва бульварная,
толпой вечернею
                          теки с куста.
Расчет на золото,
                          и на товарные,
и на червонные,
                        и ночь — пуста.
Вконец изруганный
                             пивными рыжими,
где время пенится,
                            где гром — гульба,
я тихо радуюсь:
                        мы всё же выживем
с тобою,
             стриженый
                              Цветной бульвар.
Дорожкам хоженым,
                              тропинкам плеваным
никто не мил из вас:
                              иди любой.
Времен товарищи!
                           Даете ль слово нам —
не отступать по ним,
                              не бить отбой?
Под оскорбленьями,
                              под револьверами
по переулкам
                     мы
                          пройдем впотьмах,
и если — некому,
                          то станем первыми
под этой
             жирной грязи
                                  взмах…
И как не бросила
                          она меня еще,
с досады грянув:
                         отвяжись! —
неизменяемая,
                      неизменяющая
и замечательная
                         жизнь!

1924