Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)

Когда, возвращаясь с обочин,
Душа озаряла жильё,
Как шла тебе чистая почта —
Любви лицевое шитьё.
Я был и сестрою, и братом;
И мачо, и друг, и жиган.
Ложились и думали рядом,
И образ бельё обжигал.
Зачем я поймал полнолунье
На старом своём Маяке?
Юродивый и полоумный,
Сварился в твоём молоке
И вышел и сильным, и новым
И, дал мне Господь, молодым!
И стал разведённым и вдовым,
Женатым и холостым.
Ты — нет, чтоб сидеть одесную
Тихоней тишайших тихонь —
Открыла заслонку печную
И бросила песни в огонь.

Заехав фарами за роуминг
Из города куда-то прочь,
В сугробах сумрачных черёмух
Благоухала наша ночь.

И от заката до рассвета,
Покинув Киев и Москву,
Река переплывала лето
Под небом «Слова о полку».

Под сводами аллеи в жёлтых клёнах,
у грани сумасшествия и чуда,
сквозит эфир, опасно оголённый,
разгаданный и пойманный лишь Буддой,
Христом и вознесёнными святыми.
Они к нему приблизились вплотную.
А я всё силюсь вспомнить Его имя —
ответ ищу беспомощно, вслепую.
Вокруг босые женщины из камня
из амфор поливают этим духом
весь сад. И нить нащупывает память,
шептание улавливает ухо.
И запах обещает слишком много,
а мысли натыкаются на вечность,
скамья, в тени упрятанная Богом,
готовит мне обещанную встречу.

Ладонь в ладонь с Апрелем топать
по мокрым улицам весны.
Вдыхая запахи и шёпот,
угадывая чьи-то сны,
что бисером просыпал город,
а ветер в закоулки смёл.
Чтоб счастье каплями за ворот,
чтоб только он с тобой брёл —
Апрель… Твой верный спутник. Туго
дыханья ваши сплетены.
Ты ввек не сыщешь лучше друга
у хрупкой юности весны.
Ведь только он, худой, раскосый,
простил естественность ресниц,
твои остриженные косы
и профиль твой в полёте птиц.
Он примет всё, он всё полюбит,
раскурит нежный фимиам.
И редкие навстречу люди
не потревожат ваш Сиам.

Отголоски конца блокады
В небе пасмурном января.
На обочине Ленинграда
Вот с минуту не говорят…

Одинокие свечи в окнах
И печальные капли с крыш.
Под растаявшим снегом мокнет
Долгожданная эта тишь…

Рука сложила пальцы в горсть
и сыплет солью отношений.
Так далеко безликий гость,
а мы в фарфоровой мишени
играем роли разных блюд:
мы по зубам Тому, кто свыше.
Обедню ангелы поют,
Он внемлет им, а мы не слышим.
И солью пропитавши ум,
не уяснив всей сути, глупо,
как тот индюк, горды от дум,
лежим на дне в тарелке с супом.

Сердце бросить, аспирином
растворить в стакане. Льдом
разума наполовину
остудить душевный ром.

На хрустальный обруч долькой
тайны опустить вуаль.
И за старой барной стойкой
пить поэзии печаль.

«Здравствуй, город вверх ногами,
здравствуй, небо вместо дна!
Что-то было между нами,
потому сейчас одна
я сижу, оставшись дома,
и пишу письмо туда,
где уже не мне знакомых
уток ждёт твоя вода.
Где, уже не мне даруя,
солнце щедро золотит
рябь зеркально-голубую.
Тёплая поверхность плит —
не моим стопам почтенье.
Там не мой природный рай.
Вековечное теченье,
здравствуй! Здравствуй и прощай!
Берег спит в сосновых лапах,
ты по-прежнему Сибирь.
Ну а я… А я на Запад —
новый мир, иная ширь».
Предумышленное бегство,
год две тысячи восьмой,
в жидком зеркале из детства
отражается письмо.

Не отражайся в окнах моего вагона,
потому что мне не видно, куда я еду.
Не отражайся в витринах моего города,
потому что я не могу
сделать свой выбор.
Не отражайся в моих зеркалах,
потому что я не вижу своих сумасшедших
от любви глаз.
Не отражайся в стёклах моего окна,
потому что я должна видеть
как играет во дворе
мой ребёнок.

про человеческу —
ю любовь невоз —
можно рассказать:
порнография
и сонеты петрарки
и любовь между ними
мечется
к огню тянется
от огня от-дёргивается,
бежит, бежит, взлетает, летит, летит, падает,
и сгорает, сгорает…
про чело-веч-ескую любовь
не-в-оз-можно…
про Божественную можно
хотя бы проплакать.

Когда я была ещё травой,
смерть приходила за мной с косой;
с тех пор так и повелось:
боюсь косарей,
косильщиков газонов,
космических пришельцев,
косы не ношу,
косынок не покупаю,
косых взглядов не выношу,
постепенно развилась
перманентная аллергия
на косоворотки, косухи,
косность, косноязычие, космополитов,
косолапые умиляют —
медведей люблю.
Но хочу ещё раз заметить:
коса не грабли —
дважды
на неё не наступишь.

Когда в старых коробках
по чердачным лестницам
приносят детские воспоминания,
чтобы украсить ими ёлку,
а по винтовым лестницам,
заглаживая прошлые ошибки,
уносят вину
и вносят вино —
в тот же самый миг
по чёрным лестницам,
осторожно,
только бы не оступиться —
рядом бездна,
в серебряных ведёрках
выносят осколки
новогодних поздравлений
и выбрасывают их в синий рассвет.
До следующей встречи!
До следующего Нового года!

Падает дождь на траву,
как подкошенный;
травы на землю ложатся
толстыми косами;
валится ветер на окна
и рамами грохает,
а под набрякшими веками-листьями
больно пульсируют
красные шарики
отяжелевших
рябиновых кистей.

Осень моя — листьев ладони
Пробуют воздух на прочность
И землю на милость.
Яркое время стоит наготове
в прозрачном сифоне.
Вот-вот нальют из него
лишь бы не сбилась
со счёта и ритма
птица в полёте
от крови
внезапно прихлынувшей
к горлу и крыльям.

что-то неймётся мне, неможется,
что-то ищется
не найдётся никак что-то;
везде искала — не нашла,
к себе оборотилась —
в глубь пошла:
бусины белые,
бусины красные
из-под шкуры просыпались
жемчуга скатились,
кораллы растеклись
из-под первой шкуры, красной, всюду,
всюду красно —
страшно;
из-под второй шкуры, оранжевой,
пёрышки яркие фазаньи, павлиньи
пёстрые, полосатые, переливчатые
взмыли к небу,
облака щекочут,
из-под шкуры разлетелись,
рассыпались по свету, по люду, по снегу —
холодно;
из-под третьей, жёлто-горячей — слова
вспыхнули, запульсировали неоново
фразами, лозунгами, междометиями,
песенками колыбельными,
сонетами петрарки,
ковром-самолётом легли взволнованно,
рванулись куда-то, унеслись —
неясно;
четвёртая, зелёная, рухнула
бронёй тяжёлой,
рюкзаком необъятным, волной морской,
земной бороздой бесконечной
а там: семена травяные, косточки плодовые,
персиковые, оливковые,
икорка рыбья, лягушечья зреет,
зародыши детские, звериные, скотские,
глазки картофельные, почки всякие, усы
земляничные —
вожделенно;
пятую, голубую, никак, ну никак не
содрать —
— не поддаётся —
пришлось выворачивать наизнанку,
чулком телячьим стягивать.
стянула — а там ты, любовь моя,
небесами дарованная,
спишь-потягиваешься,
мягко светишься чем-то изнутри, греешь
меня
нежно;
шестая, синяя-синяя, сама треснула,
ахнула, раскололась,
на две половинки распалась —
вот он — мир наш бренный, космос вечный,
шум-гам, тишина звенящая,
полнота-пустота, срамота-красота —
застыдишься — залюбуешься —
интересно;
а седьмую, золотую, не снимала —
так, приоткрыла немного
пыль или пепел там —
не поняла,
два крыла лежат,
вроде ангельских
и более никого;
что искала — нашла.
Верну ли?