Лев Роднов - Журнал «День и ночь» 2010-1 (75)
Грани
Виктору Липатову
И днесь в тех зеркалах — сапфиры, серафимы…
Архангелы поют, как наяву, не зримы.
Чистилище миров, рождение Вселенных,
И знаки всех времён в тех зеркалах нетленных.
Молчит апостол Марк, но Гёте, словно Вертер,
Покажется на миг и крикнет: Это ветер!
В полотнищах зерцал, которые уносят
Туда, где никого по имени не спросят,
А просто нарекут Платоном или Марком.
В тех зеркалах война не кончится Ремарком,
Как не узнать о том Шекспирам и Гомерам,
О чём шумел камыш обкуренным шумерам.
И днесь в тех зеркалах жрецы вдыхают ладан.
И мир, как лабиринт, доселе не разгадан.
Там сотворён квадрат, но выставлен без рамы,
Как вечное Ничто под слоем амальгамы.
Живопись
Империя — воздушной перспективы!
Теней сцепленье. Красок переливы.
И время, подражая примитиву,
Не разрушает эту перспективу
И только уточняет перемены,
И в зеркальце — не суженый Елены,
А так себе — подобие героя,
Как памятник Эпохи Перепоя.
И что сказать? И где ещё такое
Откроется — сеченье золотое!
На плоскости плакучие берёзы
И в перспективе — их метаморфозы.
Подобия! Но как они красивы
В империи воздушной перспективы —
Разливы бирюзы и аксинита,
И прочие изыски колорита.
Прямая речь
1
Где эхо отвечает с полуслова
Охотнику, что целится в лису,
Стреляет и… цитирует Баркова.
И рыжий зверь его прощальный крик
Смахнёт хвостом в подстрочник листопада
И ускользнёт, как новый воротник
С любимых плеч, прикрытых, как засада,
В другом лесу, что сказочней стократ,
Где больше меха ценится двустволка,
И всякий говорит другому: «Брат!»,
Но смотрит осторожно, как на волка.
2
Верней, бежит от промаха по следу
Мечты — добыть хоть зайца на обед
И рассказать о подвиге соседу!
Но слышит вдруг свой голос. С языка
Слетела речь и стала Невидимкой,
И увлекла простого мужика —
И повела неведомой тропинкой!
Метался меж деревьев яркий свет.
Закат, как Вий, моргал косматым глазом.
И сам герой распутывал сюжет,
Захваченный охотничьим рассказом.
3
И всякий звук весомее, чем слово
Охотника, что целится в лису,
И после выстрела кричит: «Готово!»
Бежит и, разгребая листопад,
Находит — только вовсе не лисицу,
И, как Иван-дурак, тому назад,
Стоит и плачет, глядя на девицу:
«Ой, люли-люли, девичья краса!
Была лисой волшебница, наверно!
И диадемой в чёрные леса
Воткнула Месяц Мёртвая Царевна».
4
Чья тишина накрыта темнотою.
И Серый Волк Премудрую красу
Везёт, укрыв под звёздною фатою.
За ними наш охотник и сосед
Идёт, как пережиток этой встречи,
С одной мечтой — хоть зайца на обед
Добыть и закусить прямые речи!
Но вешая двустволку на рога,
Вновь кается, и вновь — кипит работа!
И кружатся! И кружатся снега —
Над рукописью полуидиота!
5
Как золото, в подстрочник листопада
Укрыли стих, но рыжая лиса
Красивой шубой греет ретрограда.
И я таков. Согрей меня, согрей!
Легендами о кознях Чародея
В околках, где ты бродишь, дуралей,
По образу другого дуралея!
Поскольку это тоже не к добру,
Как не в сезон зайчатина к обеду.
В каком году, в каком таком бору —
Бежит лиса! Скорей беги по следу!
Графика
Причудливый узор. Объятый темнотой,
Неслышно дышит бор. Луна плывёт в просвете
Взволнованной водой, неволя дух тщетой
О канувшем в реке, но незабвенном лете.
В нём срезанный тростник то кистью, то пером
Касался мировых чернильниц небосвода.
И спорил тёмный бор с весёлым ветерком,
Вдали от рубежей двухтысячного года!
Вдали от городов, в тишайшей простоте,
В полночной крепости, при свете звездопада,
Как будто звукоряд в узор на бересте,
И бури кутерьма в кристаллах снегопада
В изысканный портрет красавицы зимы,
Так тонкой грацией из лунного просвета
Явилась графика — на белый свет из тьмы,
Как будто рождена до сотворенья лета.
О чём шумел тростник взволнованной реке,
О том и говорят античные мотивы,
Как линии судьбы на мраморной руке
Той девы, чьи черты и помыслы красивы.
Неслышно дышит бор, но чуткая сова
Летит на лунный свет, чья тайная основа
Из тьмы перевела виденья и слова,
Как муза, что была до графики и слова.
Вариация на тему тростниковой флейты и ветра
Вновь привыкаю к месту, читай, ко всем
Памятникам, гуляющим во дворе,
Где палисад, разбитый незнамо кем,
Благоухает астрами в сентябре.
И листопад, как новый культурный слой,
Приподнимает крыши и дерева,
Перекрывая музыку тишиной,
Чтоб оглядеться и подобрать слова,
Долго не испытуя на прочность то,
Что под луною тленья не избежит.
В этих широтах драповое пальто
Определяет уличный колорит.
И налетевший дождь в глубине двора
Лишнее скроет, статуи растворив:
Что налепили местные скульптора —
Не городской, а временный лейтмотив.
Не привыкай, художник! Читай, к тому,
Что обратимо. С красками выйди в лес!
Всё, что откроет образы одному,
То и у многих вызовет интерес,
И вознесёт к вершинам — как первый стих!
И на другое что-то не нам пенять.
Ветер поднялся и через миг затих.
На мониторе вечер. Иду гулять.
Рынок, часовня, в кружеве тёмный сквер…
Как не искал, не нашёл теремок резной,
Что написал однажды на свой манер,
И ночевал, как помнится, у одной,
И торопился утром к большой реке:
Не созерцал — выстраивал облака!
Память — как флейта времени в тростнике.
Ветер от берега — не оторвёт река
ДиН стихи
Владимир Плотников
Таёжный ручей
Мой друг товарищ старший лейтенант
В. Зуйкову, бывшему начальнику погранзаставы, посвящается
Мой друг товарищ старший лейтенант —
На гимнастёрке нет пока медалей,
Как вы однажды здорово сказали:
— Любовь, старик, дороже, чем талант.
Любовь к земле, которая вокруг,
К друзьям, с кем радости и горести на равных,
И к женщине — что в сердце вечной раной
Не даст забыть, чего мы стоим, друг.
Любовь — она сильнее всех преград,
Погоны наши — это честь и слава
Всех, для кого служить своей Державе, —
Дороже денег, званий и наград.
Мой друг товарищ старший лейтенант —
На гимнастёрке нет пока медалей,
Но как красиво вы тогда сказали:
— Любовь — она сильнее, чем талант.
Таёжный ручей
Порой, бредя таёжной чащей,
Где даже птицы не слышны,
Наткнёшься на ручей журчащий,
И словно груз падёт с души.
Средь одиночества глухого
Жизнь сразу станет веселей,
Как будто ласковое слово
Тебе в ответ сказал ручей.
Из глубины какого века
Спешит он в дальние края,
И где, какие полнит реки
Его холодная струя?
Ни наши хлопоты, ни козни
Ему неведомы вовек.
И после нас, и после, после
Он будет продолжать свой бег.
Казалось бы, какая малость —
Ручей таёжный повстречать…
Но чувствуешь — прошла усталость,
И легче стало путь держать.
Приобрёл солидные наклонности,
Растерял наивности запал.
Но за сумасшествие влюблённости
И сегодня дорого бы дал.
За часы прекрасно-быстротечные,
И за сплетни, что плелись вослед,
И за остановку ту, конечную,
У которой и названья нет.
Дни бегут, полны определённости.
Но, однако, вряд ли устоять,
Если сумасшествие влюблённости
На меня накатится опять.
Вдруг начинаешь торопиться
Наведать дальние края,
Где море с небом единится
И где кончается земля.
С какой-то первобытной жаждой
Захочешь снова ощутить,
Что ты живёшь отнюдь не дважды
И нужно торопиться жить.
Чтоб даже в малости небрежной
Не пожалеть на склоне лет,
Что на пустынном побережье
Не проступил твой лёгкий след.
В каких краях ещё найдёшь
Такое озорство природы,
Когда, пьянея от погоды,
По тихим улицам бредёшь!
Когда, как в первозданный день,
Весь мир невероятно светел,
И то, что прежде не заметил,
Ты наконец-то разглядел.
Пусть ненадолго, в тишине
Поверил вдруг в возможность чуда…
А что берётся и откуда,
Известно Богу лишь вполне.
Счастливый человек
