Лев Роднов - Журнал «День и ночь» 2010-1 (75)

Морозец щиплет колко,
Слепит-искрится снег.
Стоит в лесу под ёлкой
Счастливый человек.

Видать, что не воитель.
Задумчив и смирён.
Как в светлую обитель
Ступил нежданно он.

Блаженно взгляд блуждает.
Наверное, сейчас
Он чуда ожидает,
Не замечая вас.

Тихонько дальше двину,
И знаю, что вовек
Мне не ударит в спину
Вот этот человек.

Встану рано поутру,
Тишина — до неба.
Я окошечко протру
И нарежу хлеба.
Чаю щедро заварю,
У окошка сяду,
Слава Богу, говорю,
Жизнь идёт, как надо.
Руки есть и голова,
И в работе сила,
Не хулит пока молва,
И на том спасибо.
Поживаю не спеша,
Вопреки напастям,
Всё в порядке, коль душа
Может петь от счастья.

На норд-осте застыл старый флюгер,
Всё суровее туч череда,
К нашей Богом забытой округе
Подступают вовсю холода.

И не скоро теперь возвратится
В наши веси весны благодать,
Только поздно уже суетиться
И другую судьбу выбирать.

Ведь ознобных ветров дуновенье
Так привычно для нас на земле,
А деревья, как путников тени,
Всё маячат в простуженной мгле.

Но печали, пришедшие всуе,
Все, как прежде, скрадёт тихий снег,
И мороз на окне нарисует
То, что прежде являлось во сне.

В ту деревню не поехать,
Там никто меня не ждёт.
И хотя бы для потехи
Погостить не позовёт.

И никто не встретит в полночь,
Распахнувши настежь дверь,
А скорей всего, не вспомнят
Даже имени теперь.

Все, как видно, сроки вышли —
Я чужой отныне здесь.
Но в душе светлей от мысли,
Что деревня эта есть.

Я пытался жить,
будущее предсказывая,
Заглядывая в прошлое,
настоящее утверждая…
И понял, что жизнь —
штука одноразовая,
И хороша лишь тогда,
когда молодая…

И попытки познать
её тайные механизмы
Приводят в тупики —
короче или длиннее…
И луч солнца,
разделённый при помощи призмы
На семь частей, —
не сделал меня в семь раз умнее…

Ни луч света в тёмном царстве,
ни в конце тоннеля, как на грех,
Не спасают,
осветив на мгновение лица…
Всё настолько продумано
за меня и за всех,
Что остаётся только смириться —
и молиться, молиться…

Есть ли, нет ли после смерти
Жизнь?
Скорей всего, что нет.
Наши ангелы и черти
Суть религиозный бред.
Вот и я
всё чаще брежу
И во сне, и наяву,
И живу — как будто не жил…
Слава Богу, что живу!

С годами
(Жизнь правдива или ложна)
Я понял, провидением храним:
Быть более здоровым невозможно,
Возможно быть лишь более больным.
Не победить напасти и невзгоды!
Но мне,
Непобеждённому пока,
Всё более милы дары природы:
Цветущий луг, река и облака…

Как ночью хорошо — при лунном свете,
Перед картиной звёздно-неземной,
Под небом, где чуть слышно плачут дети,
Тобою не рождённые и мной…

Где возникают инопланетяне
В летающих тарелках — тут и там…
И нас куда-то вслед за ними манит —
Отправиться, не медля, по пятам,

Пока открыта вечности граница,
Пока мерцают звёзды, и луна…
Как хорошо — обняться и забыться,
И улететь вдвоём на крыльях сна…

Мои стихи — как детский лепет…
И, посвящённый нам двоим,
Что значит мой душевный трепет
В сравненье с трепетом твоим?
Твои стихи — над морем ветер,
Стихия, буря, ураган,
Где мы — одни на целом свете —
Летим к желанным берегам…

Тебе, любимая, и Богу
Теперь стихи я посвящаю —
В душе потёмки понемногу
Черновиками освещаю…

…………………………….

Дымит огонь, переплетаясь
С тобой и мной — и днём, и ночью,
Во сне и наяву пытаясь
Согреть — заочно и воочию…

Наяву, во сне ли жить —
За картиною картина —
С поэтессой ли грешить
Или с музой, — всё едино.
Миг любви — важней всего —
И взаимопониманье.

А в итоге — ничего,
Лишь одни воспоминанья
Да бесплотные мечты,
От которых истомился,
Да поэма, если ты
Записать не поленился…

В Москве, в двухтысячном году,
Я лебедей кормил в пруду…
Они головки поднимали,
Глядели прямо мне в глаза…
И мы друг друга понимали,
Пока общались полчаса,
Почти друг друга полюбили…
Потом расстались, позабыли,
Без сожаленья, без прикрас…

………………………………

О, лебеди! Кто кормит вас?

Помню, раз, из фляжки плоской
Над могильною плитой
Мы на кладбище Покровском
Пили водку с Бурмотой…

От макушки до подошвы
Ощущал я благодать.
Мы хотели жить подольше,
Не хотели умирать…

Разлетелись, как ни странно,
Мы, он — ворон, я — орёл…
И зачем опять недавно
Я один сюда забрёл?

И на кладбище Покровском
Водку пил без Бурмоты,
И вздыхал над фляжкой плоской:
 — Вовка, Вовка, где же ты? —

До тех пор, покуда ворон
Мне с церковного креста
Не воскликнул: «Вот я, вот он, —
Здесь такая красота»!

Он был вчера в Масонской ложе
И прочитал, увы, доклад
О том, что жить, как жил, не может,
Что измениться был бы рад,
Когда б ему вдруг показали,
Куда идти и с кем идти…

Есть путь, но выход есть едва ли —
Сплошные жертвы на пути.
И жизнь в веках по воле ветра
Покрыта мёртвым янтарём…
И он — очередная жертва —
Стоит пред Божьим алтарём.

Отрывки уничтоженных стихов,
Воскресшие на стыке двух веков,

Умом и страстью вдруг объединили
Всех, кто поэта знал в красе и в силе.

И пожалели бывшие друзья,
Что им поэта воскресить нельзя,

И сообща решили, что к чему,
И памятник поставили ему…

Она всё знает. Юность позади,
И счастие испытано, и горе.
Спокойное дыхание в груди.
Глубокое внимание во взоре.
Лицо хранит величественный вид.
И, не скрывая ласковой улыбки,
Она как бы в пространство говорит,
Что не желает повторять ошибки…

Один — на утренней заре,
Весь в поэтическом угаре,
Лечу на мыльном пузыре,
Как будто на воздушном шаре…

До горизонта — славный вид,
Таёжно-деревенский социум.
Пузырь, как радуга, блестит,
Переливается под солнцем…

Сверкают купола церквей,
И на душе моей так мило…
О, только б до скончанья дней
На пузыри хватило мыла!