Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

Русский историк, не знавший страха,
Выстоял вахту, вышел на приступ.
Он воскрешал из тлена и праха
Всех пугачевцев и декабристов.
Ржавые пятна с реляций вытер,
Темное дело в архивах поднял,
Чтобы восстал бунтующий Питер,
Вросший в гранит и всосанный в отмель.

Он приказал: «Раскрывайся настежь,
Юность былая, ярость былая!
Что ты темнишь и глаза мне застишь,
Обло, озорно, стозевно, лаяй?»
Он рассказал о самосгоранье
Русских юношей в пламени зарев:
Свадьбу справляли с гибелью ранней
Гордый Печорин, дерзкий Базаров.

А между тем подспудное дело
Шло, как бывало, немо и грозно,
Не истлевало и не хладело,
Не застывало казенной бронзой.
Так, не ища дешевых ответов
В лепете многотиражных книжек,
Русский историк, горя отведав,
Правое поднял, лживое выжег.

Эта работа шла понемногу
В библиотеках и в чистом поле,
С жизнью об руку, с временем в ногу,
В песнях застольных и в стонах боли.
Эта работа сегодня длится,
Нет ей конца и в двадцатом веке.
Подняты к звездам юные лица.
В дальнюю даль зарублены вехи.

Ты как любовь, история! Ты мука
И радость для пытливого ума.
Ты что угодно — только не наука,
Не пыльные, прочтенные тома;

Не мертвая Помпея, не Пальмира,
Не спекшаяся в жидкой лаве мышь.
На всех путях и перепутьях мира
Ты грозами весенними гремишь.

Встань во весь рост, гляди в живые лица,
В загадочные действия людей,
Осмелься их весельем веселиться,
Их горькими заботами владей.

Рифмуй куплет, малюй плакаты ярче,
Расти, опара, на живых дрожжах,
Тощай и бедствуй на пайковом харче,
Всем сострадай, рыданья не сдержав.

Всё пригодится, всё тебе на благо,
Всё ты вплетешь в сверкающую ткань.
Запенься же морской соленой брагой,
Шей и пори, мни глину и чекань!

Как под тобою почва благодатна!
Как над тобою Млечный блещет Путь!
Чем хочешь будь — Вергилием у Данта,
Голубкой у Пикассо, — только будь!

Я твой слуга, но критике подвергнусь,
Как интеллектуал-интеллигент,
За то, что защищаю достоверность
Недостоверных мифов и легенд.

Осталось четверть века — и простится
Земное поколение с двадцатым.
Погаснет век, сверкавший нам Жар-птицей.
Но, черт возьми, куда же до конца там!

Хоть и не пьян — а море по колено.
Хоть и не трезв — а вырастил потомство.
И, письма рассылая по вселенной,
Он понемногу раздвигает дом свой.

Не подражает медоносным пчелам
И впрок шестиугольных сот не строит.
Дороге — бездорожье предпочел он
И по кривой летит как астероид.

Куда? — Хотя бы к черту на кулички,
В открытый космос, в черный бархат стужи,
Там люди жаждут братской переклички
И чуда ждут, стянув ремни потуже.

Как будто бы средневековый прадед
Перегрузил наш век воображеньем.
И зябнущего старца лихорадит:
Кого на ком еще мы переженим?

Наивный, добрый, легковерный кафр,
Малюет он абстрактные полотна
И небоскребами лихих метафор
Все пригороды заселяет плотно.

А между делом в мирозданье стройном
Он разглядел опасные пробелы, —
Затрясся ошарашенный астроном,
Остолбенел философ оробелый.

Всем репортерам измочалив нервы
Морзянкой потрясающих известий,
Двадцатый век, встречая двадцать первый,
Не тормозит и на последнем въезде.

Так не ищите же столпотворенья,
Раз выдумка сбывается любая!
Ведь и поэт в конце стихотворенья
Гнет как попало, время огибая!

Как будто бы в каменном веке, в иных временах пролегли
Немые, глухие, лихие пространства воды и земли.

Там голые смуглые твари, над красным кремнем не дыша,
Сгрудились как овцы, и стала костром их ночная душа.

И кто-то уже догадался, что все-таки он человек,
Но тут же исчезла догадка, и тянется каменный век.

И красные оползни глины над северной серой рекой
Навеки недвижные дремлют, и длится, и длится покой.

И кости, и кубки, и кольца давно превратились во прах.
Лишь солнце малиновым камнем пылает на голых горах.

О чем ты бредишь, что ты бродишь,
Тень меж теней, звено в цепи?
Спи, человеческий зародыш,
Дождись рожденья, крепко спи!

Спи и потягивайся сладко…
Ты ищешь маму? — Вот она!
Да будет мягкою посадка
Для неземного летуна!

Сначала горько ты заплачешь,
Смешными ножками суча.
Ты ничего еще не значишь,
Личинка чья-то иль ничья.

Жди, человеческая завязь!
Наступит жуткий твой черед,
Когда, от легкости избавясь,
Ты сразу вырвешься вперед

И вспыхнешь в сварке автогенной,
Чтобы мгновенье проблистать,
Стать мукой, музыкой, легендой —
А может быть, ничем не стать…

Весна от Воробьевых гор
        До Земляного вала
Вела с чужими разговор
        И дальше кочевала.

И дети шли с хлыстами верб
        По солнечным бульварам,
С шарманкой шел веселый серб
        И с попугаем старым.

И ветер был. И снег размяк,
        И цокало бряцанье
Извозчиков. И бился флаг,
        Как чье-то восклицанье.

И если ты посмотришь вниз —
        То всё в глазах поплыло…
…Лет семьдесят назад, Денис,
        Со мною это было.

          Дыхнув антарктическим холодом,
          К тебе ненароком зайдя,
          Прапращур твой каменным молотом
Загнал тебя в старость по шляпку гвоздя.

          Не выбраться к свету, не вытрясти
          Оттуда страстей и души.
          Но здесь и не надобно хитрости:
Садись-ка за стол и пиши, и пиши!

          Пером или спичкой обугленной,
          Чернилами иль помелом —
          О юности, даром загубленной,
Пиши как попало, пиши напролом!

          Пиши, коли сыщешь, фломастером
          Иль алою кровью своей
          О том, как ты числился мастером,
О том, как искал не своих сыновей.

          Пиши, отвергая торжественность,
          Ты знаешь, про что и о чем,
          Конечно, про Вечную Женственность,
Ты смолоду в омут ее вовлечен.

Ну что ж, пора, как говорится,
Начать сначала тот же путь
Слегка взбодриться — лампа дрица! —
И повториться в ком-нибудь.
Ремонт не срочен и не скучен.
Бывал же я переобучен
Раз двадцать на своем веку.
Бывал не раз перекалечен —
И нынче, лекарем подлечен,
Хоть слушателей развлеку!

В чужих владеньях партизаня,
Чужим подругам послужив,
Чужие вынесу терзанья,
Согреюсь у костров чужих.
Не о себе речь завожу я,
Но верю в молодость чужую,
Свой давний опыт истребя.
Себя играть — дается просто.
Но ведь заманчивей раз во сто
Играть другого — не себя!

Другой — вон тот, двадцатилетний,
В линялых джинсах, волосат,
Меж сверстниками не последний,
Кто не оглянется назад;
Московский хиппи или битл,
Какой ни выбери он титул,
Как часто моды ни меняй,
Какой заразе ни подвержен,
Как ни рассержен, как ни сдержан —
А смахивает на меня!