Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

С их юной верой я верою старца
Светло сливался, творя ритуал,
И с песней поднял точеный из кварца
Безгрешно-чистый прозрачный фиал.

Напиток вечный божественной Сомы,
Как сплав рубина, отсвечивал в нем,
И в тонких гранях лучей переломы
Пылали знойно кровавым огнем.

В жаровню, брызнув по угольям рдяным,
Я бросил семя; и дым кишнеца
Волною неги вливался в сердца.
Тогда тройным окропленьем багряным
Из древней чаши с напитком веков
Смочил я кудри склоненных голов.

Жизни вино изливаю на кудри я.
В хмеле блаженном залог единения:
Да знаменует наплыв опьянения
Чистую страсть в роднике целомудрия.

Вам открываю в последнем преддверии
Я непреложный закон воссоздания
И приобщаю вас к чуду вне времени
Символом древним великой печати я;
Тайна тройная в любовной мистерии:
Без вожделенья — восторг обладания,
Царственной жизни зародыш — без семени,
Жизни божественной плод — без зачатия…

В области света, как рай заповеданной,
В жизни, дыханьем бессмертья напитанной,
Слейтесь любовью, никем не испытанной,
Слейтесь любовью, никем не изведанной!..

Сошли на нас языки огневые.
Пахнуло в мертвом застое мирском
Дыханьем жизни: от века впервые
Завет Бессмертья я в слове людском
Поведал миру… И ночь просияла.
В испуге тени по храму ползком
Ползли, как змеи; над влагой фиала
Лучи сплелись светозарным венком.

Призыв целомудренной жажды
Духовного ждет утоленья.
Прильните единожды, дважды
И трижды к струе исцеленья.
Изведайте в ней троекратно
Причастье любви благодатной.
И в близости смертного шага
Да будет целебная влага
Не в юность, не в старость,
Не в детство, не в зрелость,
Не в плоть и не в кровь,
Не в страстную ярость, —
Но в девство, и в целость,
И в дух, и в любовь!

И по три раза к устам новобрачных
Поочередно, молясь, подносил
Я сок, источник живительных сил.
Они склонялись и, граней прозрачных
У края кубка касаясь слегка,
Испили по три целебных глотка.

Сердце омойте душистою Сомою,
Душу утешьте непитою сладостью
И напоите, как вешней истомою,
Тело земное нечаянной радостью.

Двое, единые в чудном слиянии,
Облик воспримут по мысли Создателя
Так же, как бронза в литом изваянии —
Образ, рожденный мечтою ваятеля.

Двое, два вздоха души всеобъемлющей,
Два излучения света бесплотного,
Ныне отыдут к отчизне, приемлющей
Блудное чадо из мира дремотного.

Мир всколыхнулся. И новозаконие
Рушит заклятье недвижности каменной:
В воздухе райских садов благовоние,
В огненной буре нет злобности пламенной.

Суша ликует, и с ласковым рокотом
Море колышет волну свою пенную…
Пеньем, рыканьем, мычаньем и клекотом
Гимн потрясает до края вселенную!

И я прозрел мироздания дали,
Как новых истин святые скрижали:
Звучал, казалось, воскресный хорал,
И брезжил вечной зарею астрал
Взамен обычной зари повседневной…
Лучистый, рядом с лучистой царевной,
Нетленным светом царевич блистал.

Восторг священный достиг апогея:
В безумстве веры — из мира исход.
В наливе зрелом своем тяжелея,
Не сам ли с ветки срывается плод?

В порыве страстном у Ложа Святого
Царевич встал в головах ко кресту;
Царевна — против, в ногах, у другого.
Они, застыв у столбов, в высоту
Вдоль брусьев руки простерли без страха,
Как чайки — крылья, готовясь в отлет:
Казалось, с первым усилием взмаха
Полет свободный их ввысь унесет.

Но туго к брусьям петлей роковою
Я кисти рук их вяжу бечевою
И в путы ноги беру у колен,
Крепя надежно узлами у древа…
Насилью уз не противилась дева,
Царевич их не заметил; блажен
Был свет их взоров под звуки напева
Заклятий новых в молчании стен:

Не мятежный раб-завистник,
А ревнитель Божества,
Возношу на крест-трилистник
Упованье естества.

Смерти правый ненавистник,
Смерти свергну я права,
Возложив на крест-трилистник
Упованье естества.

В мире здесь душа — зарница,
Заблудившаяся птица,
Однодневный гость;
Для живой души — гробница
Эта плоть и кость!

Смерть придет, освободительница:
Смерть, темницу расторгающая,
Смерть, как смерти победительница,
Жизнь чрез тленье воздвигающая,
Свет бессмертья возжигающая!

В светлой тайне чуда утреннего
Над любовью, здесь погубленною,
Слитность внешнего и внутреннего
Вспыхнет жизнью усугубленною
Для любимого с возлюбленною!

Светлые Силы,
Власти верховные,
Стражи-хранители!
Дайте свои
Крылья духовные
В путь из могилы
К горней обители
Детям любви, —
Душам-страдалицам,
Мира скиталицам!..

Звенит кадило; туман дымовой
Волнами ходит; кресты озаряя,
Мигают свечи… Беру с алтаря я
Кувшин, налитый Водою Живой,
И в чашу с тонкой резьбой краевой
Роняю каплю. Отливом опала
Она сверкнула, и в чашу упала,
Как влага утра в раскрытый цветок.
Я поднял жизнью насыщенный кубок
И взял столетья изживший клинок,
Закланий нож со следами зарубок,
Местами ржавый, но грозный, как рок…

В тот миг взглянул я с невольным участьем,
С земным участьем, царевне в глаза:
В очах, сиявших неведомым счастьем,
Кристальной каплей блестела слеза,
Как будто миру свой жемчуг хотело
Оставить сердце, блаженно дрожа…
И чуть заметно лишь дернулось тело,
Почуяв холод зловещий ножа.

У кисти левой руки, где под нежной
Прозрачной кожей в узор голубой
Сплетались жилки и бился мятежно
Горячей крови немолчный прибой,
Одну из жил я надрезом коротким
Открыл искусно. За кровью густой,
Спадавшей струйкой в сосуд золотой,
Царевна взором спокойным и кротким
Следила, молча. В залог бытия,
Как дар во имя всемирного блага,
Текла рудная и тленная влага,
Природы женской даянье…И я
Теченье крови, с молитвой беззвучной,
Утишил властью целительных чар…
Как дым сожженья над жертвою тучной,
Всходил от чаши таинственный пар.

Подняв сосуд, я прошел к изголовью
Святого Ложа. Царевич с креста
Меня окликнул. Сбывалась мечта:
Любви их ради с безмерной любовью
Теперь готов он пожертвовать кровью!

И как с царевной был юноша схож
В минуту эту лицом вдохновенным
И глаз глубоких огнем сокровенным…
«Я счастлив!..» — тихо шепнул он.
И нож Вонзился в руку уколом мгновенным.

И жаркой крови расплавленный лал,
Сливаясь с кровью горячею женской,
Из ранки в чашу струею стекал,
Как дань мужская победе вселенской…

С молитвой новой, глубокий укол
Врачуя новым святым заговором,
Вознес я жертву на древний престол,
Укрыл под тканью, расшитой узором,
И тихо, чаши, согретой теплом
Пролитой крови, касаясь челом,
Творил молитву… Ее вдохновенье
Сплотило чувства в стремленьи одном:
Умолкло тело, и впал я в забвенье,
Охвачен негой меж бденьем и сном.

В покое ясном, светло и безлично,
С душою мира роднясь гармонично,
Душа юнела, срывая слои
Земных влияний, как кожу змеи.
Тогда-то Сила, как ток кольцевидный,
Зажглась внезапно в крови у меня,
А в сердце пламень святого огня,
Колеблясь, дрогнул, как жало ехидны;
И мне наитье пророческих слов
Уста отверзло у темных крестов:

Чрез смерть сопричтены к бессмертной доле,
Примите дух познания полно, —
Неслыханное вам возвещено…

Ничто не существует здесь, доколе
По имени не названо оно;
Что существует, то воплощено,
Как в образе, в зиждительном глаголе
И именем своим наречено;

Но вновь ничто не существует боле,
Едва лишь имя творческою волей
В созвучии своем умерщвлено!..

Горел, как факел, в незримом огне я:
Он волю мне закалял, словно сталь,
И чудной Силы прилив, пламенея,
Бежал по телу извивами змея,
К челу от сердца всходя, как спираль.
Та Сила — пламень, душа мирозданья,
Всего благая и грозная мать;
Тая предвечный родник созиданья,
Равно способна она убивать.

Мне должно волей бесстрастную Силу,
Как челн, послушный и в бурю кормилу,
Направить в море страданий и зол:
Метну ее повелительным словом,
Как мечет медный свой круг дискобол, —
И мир воскреснет, разбуженный зовом
Хвала Тебе, чудотворный Глагол!

С нашим миром сорубежный,
Но закрытый от людей
Разливается безбрежный
Мир внечувственных идей.

Сны Хаоса — сны Титана —
В мертвом зеркале веков,
Как на глади океана
Тень от пара облаков.

Там родятся без зачатий,
Вне причин и череды,
Неосознанных понятий
Безымянные орды.

Свет им чужд, им разум не дан,
Дух их жизнью не согрел:
Им досрочно заповедан
Обезличенный удел.

Но тревожа и неволя
Тягой темного чутья,
Их гнетет слепая Воля
Алчной жаждой бытия…

И лишь Слова сила творческая
Над безличностью властна!
Звуком зова мироборческая
Раздробится тишина:

Слова молнии могучие
Брызнут в мрак небытия,
В явном образе созвучия
Суть безликую живя;

Чуя Слова власть нездешнюю
В повеленьи: «Ты будь — То!» —
Вступит зримо в область внешнюю
Воплощенное Ничто.

Реченья — словно жемчужные четки.
Их звук последний еще не заглох,
Как в храме тихо пронесся короткий,
Подобный стону, подавленный вздох…

Я понял муку. Но, чужд сожаленья,
В прозреньи вещем, отраде творцов,
Окинул взором, как образы тленья,
Плотские формы четы близнецов.

Их пыл погас. Истомили их путы;
Им жар недужный уста иссушил;
В глазах страданье; под узами вздуты
Отеки кровью налившихся жил…