Омар Хайям - Рубаи. Полное собрание
891. Зухра — легендарная красавица, хитростью выведавшая у ангелов заклинание, чтобы живой вознестись на небо. После вознесения, прощенная за свой проступок, она стала музыкантшей на божественных пирах. Ее именем названа прекрасная планета (Венера). Появление имени «Зухра» в стихах всегда ставит вопрос: на какую деталь этой легенды намекается?
Во всех известных нам переводах «Зухра» — синоним красавицы. В результате во втором двустишии звучит простое повторение образа из первого двустишия — огрех, недостойный большого поэта. Но если предположить, что «Зухра» здесь — планета Венера, возникает емкий образ, построенный на далеко разнесенных параллелях: от Венеры песчинка — к лику Земли, от умершей красавицы пылинка — к челу красавицы сегодняшней. Подобное тянется к подобному.
Правда, в этом случае мы вынуждены допустить, что астроном Хайям знал: «падучие звезды» — частички планетного материала. Но почему бы и нет? Еще до него великий астроном Бируни приравнял Землю к другим планетам и утверждал, что она кружится вокруг Солнца; и эта точка зрения была легко воспринята персидскими и арабскими астрономами — не то что позже аналогичная концепция Коперника в Европе. (Справедливости ради отметим, что Бируни, заранее парируя критику со стороны богословов, авторами этой модели называл древнеиндийских астрономов, в частности Ариабхату, и предлагал ее не как соответствующую реальности, а как якобы только «удобную для расчетов». Ученых, естественно, эта оговорка не вводила в заблуждение.)
914. Довольно-то довольно, однако сила инерции так велика, что эти привычные сравнения, от которых Хайям здесь отказывается, воскресают в переводах этого же четверостишия, например, у О. Румера:
На мир — пристанище немногих наших дней —
Я долго устремлял пытливый взор очей.
И что ж? Твое лицо светлей, чем светлый месяц,
Чем стройный кипарис, твой чудный стан прямей.
923. В «этом мире» субстанция Небытия организована так, что возникли различные предметы и их признаки, а после конца Вселенной они опять сольются в «том мире».
926. По критерию: вес = 543, 49-е место. Претендент на авторство: Аттар.
932. См. № 994.
933. См. № 632.
935. См. примеч. к № 87.
936. Поэты-переводчики сделали из этого четверостишия прелестный букет загадочных цветов, которые Хайям почему-то предпочитает остальным. Например — перевод О. Румера:
Когда под утренней росой дрожит тюльпан
И низко, до земли, фиалка клонит стан,
Любуюсь розой я: как тихо подбирает
Бутон свою полу, дремотой сладкой пьян.
Секрет четверостишия в том, что ГОНЧЕ — «бутон» — традиционный синоним уст возлюбленной (как и фисташка), а «полы /одежды/» в этом контексте так же точно переводятся и как «края /уст/».
944. Трудно, при всей искренности четверостишия, отделаться от ощущения, что этим экспромтом автор оправдывает кляксу, испортившую письмо.
946. См. № 961.
952. По критерию: вес = 552, 46-е место.
956. В переводе Я. Часовой это четверостишие истолковано как обращенное к Аллаху:
Зачем сперва Ты мне Себя раскрыл,
А после так жестоко отдалил?
Коль знал, что от меня Ты отвернешься,
Зачем меня скитаться в мир пустил?
961. № 946 и это четверостишие — варианты одного рубаи.
968. Здесь Восток — Хаверан (Хабран), расположенная в Хорасане провинция средневекового Ирана (в буквальном переводе на русский).
Проф. Хомайи сообщает («Тараб-ханэ», с. 139), что это четверостишие по ошибке включено в некоторые издания сочинений шейха Абу-Саида, который на самом деле написал такое рубаи:
Мне без возлюбленной в Хабране света нет,
В делах разлад, пока душе привета нет.
За встречу с ласковой, с желанной — тут же отдал
Сто тысяч жизней бы! Бесчестья в этом нет.
Позже, по словам Хомайи, одних ввело в заблуждение внешнее сходство, другие высказывали и вовсе неправдоподобное предположение, будто переписчики постепенно так сильно исказили стихотворение Абу-Саида и приписали его Хайяму.
972. По критерию: вес = 463, 100-е место. Претендент на авторство: Абу-Саид.
974. Псевдоним или прозвище великого поэта — Хайям — переводится как «палаточник»: либо шьющий палатки, либо живущий в палатке. В объяснение прозвища порой предполагают, что оно досталось по наследству, что отец или дед Хайяма шил палатки.
Не оспаривая этого, позволю себе поделиться одним наблюдением. «Омар Хайям», написанное скорописью, без надстрочных и подстрочных знаков, можно прочитать как «омр-е хайям» — «век палаточный», т. е. жизнь того, кто весь свой век проводит в кочевой палатке, в шатре. Это согласуется с отношением суфиев к собственному телу как временному обиталищу кочевого духа (а также с хайямовским образом человека в «шатре» небес).
Некоторые исследователи на том основании, что здесь о смерти Хайяма говорится в прошедшем времени, выводят, будто четверостишие написано не им; но, как мы уже убедились, это прошедшее время — привычный поэтический прием Хайяма. Жанр автоэпитафии так же древен, как и сама поэзия.
977. Храм — Бытие, две Двери его — рождение и смерть. См. также № 1074.
980. Близнецы — созвездие Близнецов.
985. Гулистан — «страна роз».
«До мерки „семьдесят“ наполнился мой кубок…»
Старческая усталость. Разочарование в научных трудах. Изгнание, скитания. Сомнения в реализуемости своего учения. Одиночество. Мысли о близкой смерти.
987. По критерию: вес = 494, 75-е место. Претендент на авторство: Абу-л Атаи Ганджеви.
994. Седобородые — коллеги-ученые; это очевидно. Судя по сведениям о биографии Хайяма, последним периодом его жизни, когда он мог дружески общаться с учеными, даже приглашать их «туда, где пьют», были годы работы в обсерватории: до смерти Мелик-шаха в 1092 г., от силы плюс еще один-два года. Позже, когда Хайям преподавал в Багдаде, он был окружен не столько коллегами, сколько преследователями и вел, по свидетельству современников, жизнь замкнутую, практически ни с кем не общался. Следовательно, возраста в 70 лет Хайям достиг не позднее чем в 1094 г. Это еще один довод против того, чтобы 1048 г. считать годом рождения Хайяма, — в дополнение к аргументам, высказанным во вступительной статье. См. № 932, 1024.
997. Едва ли Хайям сокрушается здесь о том, что имел мужество переходить с устаревшей на новую систему взглядов. Скорей всего, «сто рукавов» — это труды, написанные ранее, которые, увы, не изъять из обращения, и невежды от науки будут смеяться, находя в них противоречия с трудами поздними, и утверждать, что Хайям был непоследователен.
1000 и 1001. Эти два четверостишия — заведомо авторские версии. Смысл — один, яркая завершающая строка — та же; но предыдущий текст пришлось автору, вспоминая свое рубаи, пересказать иными словами и иными образами. Эти «иные слова и образы» в обоих четверостишиях явно принадлежат одному автору. Кстати, так же воспринимали эту пару четверостиший и копиисты стихов Хайяма: пути этих рубаи по средневековым рукописям не совпадают, однако популярность их практически одинакова: № 1000 — вес = 273, 373-е место. № 1001 — вес = 280, 361-е место. Оба четверостишия впервые обнаруживаются в рукописях 1460 г. Табризи, сразу включив № 1000 в свою книгу, ко второму рубаи относился настороженно; но в конце концов и № 1001 он поместил в один из вариантов «Тараб-ханэ».
1005. Это довольно редкое четверостишие присутствует в книге «Тараб-ханэ» и в некоторых средневековых выписках из нее. Текст явно подпорчен в первой строке: «В саду когда-то был незрелый виноград кислым в начале /месяца/ Дея». По нашему календарю это конец декабря; откуда взяться в эту пору в саду «незрелому винограду»? Бессмыслица — именно благодаря слову ДЕЙ. Скорей всего, в авторском тексте было слово другое, например ВЭЙ (что графически очень похоже): «… при начале его /созревания/».
Благодаря чему виноград, вначале кислый, становится сладким? Как и откуда проникает «горечь», т. е. спирт, в вино?.. Винная тематика обманчива: это — вопросы о главных законах Бытия. Завершается четверостишие предостережением от скоропалительных догадок: если кто-то валит топором дерево, чтобы сделать лютню, пусть тебе не кажется, что это срезают камыш на флейту.
Это четверостишие переводилось ранее на русский язык, видимо, только С. Кашеваровым:
Горек виноград в дее-месяце висит.
Пусть он станет сладким — да вино-то ведь горчит!
Можно из чурбана сделать лютню топором.
Но кто же твой топор во флейту превратит?
«Топор» в последней строке подсказывает, что текст, с которым работал С. Кашеваров, был еще более испорчен: БИШЕ (лес) благодаря простой описке превратился в ТИШЕ (топор), и четверостишие стало на редкость «загадочным»: «В топор, говоришь, кто-то превращает флейту?» — причем С. Кашеваров перевел эту строку с точностью до наоборот. См. также комментарий к № 1298.
