Тарас Шевченко - Кобзарь: Стихотворения и поэмы

«Я москалика люблю, —
Даже сердце веселю!
Москали, москали
Юбок нам навезли,
Барчуки —
Денежки,
А сыночки поповы —
Ожерелья, обновы!..
В колокол бей!
Тучи развей,
Неси яром
К злым татарам,
А солнышко — к христианам!
В колокол бей!»

Мариночка, пора домой!

Пора домой, ведь завтра рано
Мне надо в церковь: глянь, поганый
Вновь лезет, тянется за мной,
На… выкуси!..

Пора домой.

Ой, люди добрые, спасите!

Берите же меня, вяжите,
Скорее в дом ведите к пану!
А ты не хочешь разве глянуть,
Какою панною Марина
В палатах под замком сидит?
Как гибнет, гибнет неповинно,
Как вянет, сохнет беспричинно
Твоя Мариночка…

«Ой, тега-тега, серые гуси,
Тега, на Дунай!
Повязала головоньку, —
Теперь думай да гадай».
И пташкам воля в чистом поле,
И пташкам весело летать,
А я завяла в злой неволе.

Мне ожерелье бы достать,
Да и повеситься… Иначе
Теперь беда… хоть утопись!
Чего же ты, голубка, плачешь?
Не плачь, родимая, вглядись,
Здесь я, Мариночка твоя!
Взгляни-ка: черная змея
Ползет по снегу… Захочу,
На юг, как пташка, полечу,
Ведь я уже кукушкой стала…
А на побывке он и не был?
Убили, может, на войне?
А знаешь, что приснилось мне?
Что в небе днем луна сияет,
А мы над морем с ним гуляем.
И вдруг гляжу — не понимаю:
Все звезды покатились в воду,
Лишь одинешенька-одна
Осталась на небе, а я-то,
Как бы рассудка лишена,
Бреду, ищу в Дунае броду,
В лохмотьях с байстрюком бреду:
Смеются люди надо мною,
Зовут покрыткой и чудною…
И ты смеешься, а я плачу,
Да нет, не плачу, хохочу…
Взгляни: сейчас я полечу,
Ведь я сова… —
И замахала,
Как будто крыльями, руками
И тотчас убежала прочь,
Завыв, как волк в глухую ночь.
Заковыляла мать за нею,
За дочкой бедною своею.
Все баре смерть в огне нашли,
Изжарились, как поросята.
Сгорели белые палаты,
А люди тихо разошлись.
Марины с матерью не стало.
Уже весной, когда пахали,
Два трупа на поле нашли
И на кургане закопали.

Как будто праведных детей,
Господь, любя своих людей,
Послал на землю им пророка —
Свою любовь благовещать!
Святую правду возвещать!
И, как Днепра поток широкий,
Слова его лились, текли,
И в сердце падали глубоко,
И души хладные зажгли
Огнем незримым. Полюбили
Пророка люди и ходили
За ним, и слезы их лились,
Но люди злобны и лукавы!
Они святую божью славу
Растлили… и чужим богам
Воздали жертву! Осквернились!
И мужа свята… Горе вам!
На стогнах камнями побили.
И праведно господь великий,
Как на зверей свирепых, диких,
Оковы повелел ковать,
И тюрьмы темные копать,
И — род лукавый и жестокий! —
Взамен смиренного пророка…
Он повелел царя вам дать!

{274}
На рожь несжатую в ночи
По придорожным пожням
Слетались осторожно
Сычи.
И пошутить
И рассудить,
Как бедных пташек отстоять,
Гнездо орла огню предать,
С землей сровнять,
Орла ж повесить на осине
И навсегда отныне
Республику создать!
И всё бы, кажется? Ан нет!
Чтобы пресечь потравы вред
(И было бы не диво,
Когда бы кто иной), на ниве
Силки поставил, а то, вишь:
Мужик голешенький-голыш
Поставил тихо и пошел
Под стог вздремнуть. И, рано
Продрав глаза, зашел
Гостей проведать. А в капканы
Набились сплошь одни сычи!
Изволь — вари, пеки в печи!
Чтобы домой улова
Не приносить, одних убил,
Других на смех воронам сбыл,
Все рассудив толково,
И никому ни слова.

Меж скалами, подобно вору,
Во мраке над Днестром идет
Казак. Во тьму бегущих вод
Он смотрит неподвижным взором,
Как бы во вражеские очи,
Как будто он промолвить хочет:
«Мутный Днестр, вода седая,
Вынеси на волю!{275}
Или смерть найди, река, мне,
Коль такая доля!»
И, одежду сняв на камне,
Он в воду бросился, плывет,
И синяя волна ревет,
И, ревя, на дальний берег
Казака бросает.
И бедняк, босой и голый,
Воду отряхает —
И на воле… И от бога
Больше не желает
Ничего… Постой, быть может,
В чужедальнем поле
Счастья ты себе попросишь,
Ты попросишь доли…
И пошел он рощей темной
И поет на воле:

«Ой, за горой да за кручей,
За телегой скрипучей,
Шла смуглянка, горько плача
Над бедой неминучей».

Как вам угодно: хоть ругайте,
Хоть не ругайте, не читайте, —
Мне все равно. Я не прошу —
Сам для себя я напишу,
Свинцовый карандаш потрачу,
Бог даст, быть может, и заплачу.
И хорошо. . . . . . . . . . . . . .
Продолжим вновь!
Семья и мать вдали остались,
Жену оставил — жалость, жалость!
Вдоль бессарабских берегов
Идет казак. Доводит горе
До моря. Скажем мы, не споря:
Уж только б плеть в руках была,
А мужика ведь, как вола,
В ярмо загнать совсем не трудно.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не правда ли, что так?
Еще в младенчестве с сумою
Скитался с матерью казак,
Да так и вырос сиротою,
Все в людях. Сказано — батрак.
Семью завел он кое-как:
Красивую, да без достатка
Взял сироту… А господин
(Несчастье, счастье бог один
Присудит, говорится гладко)
Приметил — разгорелись очи,
И ну — гостинцы посылать.
Она гостинцы брать не хочет,
Не хочет пана приласкать.
Ну что же? Муж пойдет к ответу!
И скоро он невзвидит свету…
С женой же можно совладать.
Чуть-чуть не совершилось так.
Вконец извелся мой казак,
И все на барщине проклятой,
А был хозяин. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И — господи! — как он любил,
Как нянчился с женою,
Ее, как дитятко какое,
В мониста нарядил!
Да и выбился из силы,
Хоть продавай хату
Да иди батрачить! Вот как
Пан его, проклятый,
Допек знатно. Жена только
Будто и не знает
И в монистах щеголяет,
По саду гуляет
Королевой… «Что тут делать? —
Бедняк размышляет. —
Их оставить — да на волю?
Кто их пропитает,
Защитит? Одна — старуха,
Ей и встать нет мочи,
А другая — молодая,
Гуляет, хохочет!
Как тут быть? Как поступлю я?
Горе мое, горе!»
И пошел, пошел с сумою
За синее море
Искать счастья. Думал жену
Захватить с собою, —
Мать-старуха дома будет
Воевать с бедою,
Хозяйничать!..
Да, вот так-то
На земле вершится!
Думал жить да поживать он,
Господу молиться,
А пришлось вот на чужбине
Слезами облиться —
Да и только. Тяжко, скучно
В чужедальном поле!
Всем запасся работяга,
Кроме счастья-доли —
Этого святого дара…
Душа истомилась.
Тяжко ему на чужбине
И ничто не мило.
Хоть бы раз окинуть глазом
Край родимый, милый,
И родимые могилы,
И степные дали,
Садик, где жена гуляет
Черноокой кралей.
И поплыл домой обратно,
Бросил даже волю:
Вновь — бродяга… О, мой боже,
Каково-то поле,
Свое поле! Каково ты —
Широко, широко,
Словно воля!..  . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Добрался до дому в ночи.
А мать стонала на печи,
А в горнице жена дремала.
(Пан болен был.) Жена тут встала,
Пиявкою в него впилась
И зарыдала, залилась
Неудержимыми слезами.
И так бывает между нами,
Что в сердце нож готов вонзить,
А сам целует!.. Ожила
Моя бедняжка-молодица!
Не чудом ли смогла явиться
В их дом роскошная еда!
Сама ж склонилась головой
К нему на грудь… И напоила,
Вкусно накормила,
И спать его, веселого,
В клети уложила!
Лежит, дремлет, горемыка,
Думает, гадает:
Каково в дороге будет?
Тихо засыпает.
А женушка молодая
К пану поспешила
Рассказать, что муж явился.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тихонько и мило
Пришли, взяли горемыку,
Из дома угнали
Проходимца, прощелыгу…
И в солдаты сдали.

Не забыт и там судьбою:
Наградили чином.
И в село, оставив службу,
Вернулся с чужбины.
Мать похоронили люди
Миром на кладбище,
И пан умер… А жена-то…
Солдаткою… Рыщет
Всюду… Служит у евреев,
У панов… босая…
Нашел ее, глянул старый, —
Ишь беда какая!
Искалеченные руки
Поднял к небу, тяжко
Зарыдал — совсем ребенок —
И простил бедняжку!

Так прощать учитесь, люди,
Сердцем умиляться,
Как простак мой!. . . . . . .
Где ж нам, грешным,
Доброго набраться?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .