Тарас Шевченко - Кобзарь: Стихотворения и поэмы

Ну что, казалось бы, слова?
Слова и голос — что такое!..
Но вот заслышишь их едва —
И сердце бьется. Может, слово
И голос тот от божества
Явились в мир!..
На борт склоняясь,
Не то чтоб грусти предаваясь,
А так на палубе стоял
И мрачно на море взирал,
Как на Иуду. Из тумана
Тут стала, видите ль, всплывать
Румяноликая Диана…
Я было собирался спать,
Да вот остался: круглолицей
Залюбовался молодицей,
То бишь девицею… Матрос,
Земляк из Островной[21], тоскуя
В ту ночь глухую —
Он, подневольный, вахту нес, —
Вдруг начал петь, и пел покуда
Негромко: не было бы худа
(Строг капитан, хоть и земляк).
И пел матрос, как тот казак,
Что вырос внаймах сиротою,
Солдатом горемычным стал!..

Когда-то я слыхал,
Как под ракитою Дивчина
Ту песню старую несмело
Про казака-беднягу пела;
И я, малыш, его жалел,
Что он уморился,
К тыну прислонился, —
Люди смотрят и смеются:
«Может быть, напился!»
Я, мальчик, плакал над судьбою,
Над злою долей сироты.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О чем теперь-то плачешь ты?
О чем грустишь, старик? Седого
Какие думы тяготят?
Что счастье от тебя сокрыто?
Что ты и сам теперь солдат?
Что сердце вдребезги разбито?
Что разлилося без следа
Все доброе, что в сердце было?
Что вот и старость наступила?…
Не так ли, голубок мой?… — Да…

Как за подушным, правый боже,
Ко мне на дальней стороне
Пришли тоска и осень. Что же
Придумать, что же сделать мне,
Что мне затеять? По Аралу
Уж я брожу, тайком пишу
И, стихотворствуя, грешу,
И все, что некогда бывало,
Припоминаю вновь, сначала,
Записываю вновь подряд,
Гоню тоску, чтоб, как солдат,
Не лезла в душу…
Стражник лютый,
Не отстает ни на минуту.

{268}
Я не досадую на злого,
Его и так молва клеймит,
А речь про доброго такого,
Что и молву перехитрит.

И ныне тошно, — только вспомню
Готический с часами дом,
Село убогое кругом;
Завидя флаг, мужик снимает
Скорей шапчонку: значит, пан
С своею челядью гуляет.
Такой откормленный кабан —
Распутный знатный этот пан!
Он гетмана-глупца потомок,
Завзятый, ярый патриот,
Христианин чуть не с пеленок:
Он в Киев ездит каждый год,
Он в свитке ходит меж панами,
В шинке пьет водку с мужиками
И вольнодумствует порой.
Вот тут он весь перед тобой!
Да на селе своем дивчаток
Перебирает, да спроста
Пригульной ребятни с десяток
Окрестит за год… Срамота!
Он подлецом и был и будет,
Зачем же он иным слывет?
Зачем никто не наплюет
Ему в глаза?… О люди, люди!
Готовы вы родную мать
За колбасы кусок продать.
Нет, не на доброго такого,
На пьяного Петра хромого, —
Моя досада на людей,
На тех юродивых детей!..

{269}
Нет горше доли, чем в неволе
Про волю вспоминать. А я
Все помню, волюшка, тебя,
Все о тебе тоскую, воля.
Ты никогда не мнилась мне
Такою свеже-молодою
И привлекательной такою,
Как нынче — в дальней стороне,
К тому ж в неволе. Доля! Доля!
Пропетая моя ты воля!
Хоть погляди из-за Днепра,
Хоть улыбнись из-за[22] [Лимана].

И ты, моя единая,
За далью морскою
Встаешь за мглой туманною
Розовой зарею!
И ты, моя единая,
Ведешь за собою
Годы мои молодые,
И передо мною
Расстилаются, как море,
Широкие села,
А в них сады вишневые
И народ веселый.
И те люди, то селенье,
Где меня, лаская,
Братом звали. Мать, родная,
Старая, седая!{270}
Собираются ль доселе
Веселые гости
Погулять у тебя дома,
Как бывало, просто,
По-давнему, по-былому,
Сойдясь спозаранку?
А вы, мои молодые
Милые смуглянки,
Веселые подруженьки,
У старой, как прежде,
Танцуете? А ты, радость!
Ты, моя надежда!
Ты, мой праздник чернобровый,
И теперь меж ними
Ходишь плавно и своими
Очами, такими,
Ну, дочерна голубыми,
И теперь чаруешь
Души все? Небось доселе
Любуются всуе
Станом гибким? Ты, мой праздник!
Праздник мой пригожий!
Как обступит тебя, радость,
Гурьба молодежи, —
Все, как пташки, защебечут, —
Таков их обычай, —
Может, кто-нибудь случайно,
С шуткою девичьей
И меня припомнит. Может,
Помянет и лихом.
Улыбнись ты, мое сердце,
Тихонечко-тихо,
Чтоб никто и не заметил…
И не думай много,
А я, доленька, в неволе
Помолюся богу.

Когда бы встретились мы снова.
Ты испугалась бы иль нет?
Какое тихое ты слово
Тогда промолвила бы мне?
Нет. Ты меня и не узнала б,
А может, вспомнив, и сказала б,
Что все приснилось лишь во сне!
А я бы радовался снова
Подруге, доле чернобровой!
Когда бы вспомнил и узнал
Веселое и молодое
Былое, горькое такое,
Я зарыдал бы, зарыдал,
Благодарил, что не правдивым,
А сном лукавым разошлось!
Водой-слезами разлилось
Далекое святое диво!

{272}
Как гвоздь в груди кровоточащей,
Марину эту я ношу.
И написал бы о пропащей,
Так что ж? Сказали б, что грешу,
Что это я по злобе вящей
Такое про господ пишу,
Про то, как душу баре тешат…
Сказали бы, что дурень брешет, —
Ведь сам он крепостной,
Необразованный, простой.
Но, видит бог, мужик не брешет;
Стыдиться ль мне, что я не пан?
Но стыдно мне, стыд сердце гложет
За просвещенных христиан.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Зверь сотворить того не может,
Что вы, кладя поклоны,
Творите с братьями… Законы
Писали палачи за вас…
А вам-то что… Вы в добрый час
Спешите в Киев, чтоб получше
Грех замолить на всякий случай
У схимника!..
И то сказать, —
Что плакаться буду!
Ведь уже мне не увидеть
Ни добра, ни худа,
А кому, скажу, не видеть,
Все тому едино…
Так спеши ко мне скорее
С милой Украины,
Моя дума пречистая, —
Прилети, поведай,
Верная моя подруга,
Q Марине этой:
Что у пана злого с нею,
С беднягою, сталось.
Да шепотом, чтоб чужие
Люди не дознались,
А то скажут, что мы грабить
На дорогах стали…
И сошлют еще подальше —
Поминай как звали…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . .На днях в краю одном
Справляли свадьбу всем селом,
А из костела ехал
Приказчик, пан — кто разберет!
Сменялся пляской хоровод,
За гиком да за смехом
Никто не видел, как проехал
Тот управитель остроглазый.
А он, проклятый, сразу
Приметил молодую!
Что ж не придавит небосвод
Дрянную тварь такую,
Как этот лях! Второй лишь год,
Как он с немецкими плугами
Худым приехал из худых
Сюда, а девушек простых
Пустил по свету с байстрюками
Немало, хоть женат… К тому же
Имеет миленьких таких
Двух деток — вылитых
Двух ангелочков. Встретить мужа
Выходит пани молодая,
За ручки деточек ведет.
А пан из брички вылезает,
Слугу за новобрачным шлет,
Потом детей своих ласкает,
Жену, голубку молодую,
Три раза, бедную, целует.
Беседуя, домой пошли.
Злодей не ожидает кары.
Вот молодого привели
(Из-под венца — в гусары),
Наутро в город отвезли,
Да и забрили в москали!
Вот так, не долго размышляя,
У нас порой кончают!
А молодая? Что ж без пары
Растратить ей судил господь
Красу и молодость? Как чары,
Распалось все и растеклось…
Так что же, вновь ей довелось
Батрачить? Нет, не довелося! —
При пане место ей нашлося.
Уж не Мариною зовут
Ее — Марысей, не иначе…
Всплакнуть сердешней не дают,
Она ж забьется в угол, плачет,
Чудная! Жжет ее печаль,
Ей мужика простого жаль.
А оглянулась бы, вгляделась —
И рая бы не захотела:
Чего угодно пожелай,
Всего дадут, да и помногу.
«Не надо, скажешь, мне, убогой,
И в хате рай…» И не мечтай,
Самой смекнуть об этом можно…
Смотри, как ходит жеребцом
Вокруг тебя сам пан вельможный:
Как хочешь — худом иль добром, —
А будешь панскою роднею,
Хоть в петлю полезай!.. С мольбою
В панские палаты
К пану мать ходила.
Бить велел, проклятый,
Гнать старуху силой…
Что тут делать было?
Рыдаючи, в село пошла.
Одна лишь доченька была —
И та погибла…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как ворон в поднебесье крячет,
Суля дожди и неудачи,
Так я про слезы да печаль
О тех — без племени, без роду —
Пишу, хотя кому их жаль?
И слезы лью без счету.
Мне жаль несчастных! Боже милый,
Даруй словам святую силу —
Людское сердце пробивать,
Людские слезы источать,
Чтоб милость душу осенила,
Чтоб тихая легла печаль
На их глаза, чтоб стало жаль
Моих дивчаток, чтоб учились
Путями добрыми ходить,
Святого господа любить
И брата миловать…
Насилу
Домой старуха дотащилась;
Цветы — за образом святым,
И на окне стоят цветы,
На стенах красками кресты,
Как будто добрая картина,
Понамалеваны… Марина!
Марина это, все она.
И нет Марины, мать — одна!
И поплелась она из хаты,
Чтоб вновь на барский дом проклятый
С пригорка глянуть: подошла
К хоромам, подле тына села
И всю-то ноченьку сидела
И плакала! Вот из села
Отару пастухи погнали,
А мать сидела и рыдала;
Уже и солнышко взошло,
Зашло, и сумерки сгустились —
Все не идет она в село,
Сидит под тыном… Гнали, били,
Собаками ее травили,
Сидит — и все тут…

А Марина в платье белом
Невестой Христовой
Плачет под замком, возносит
К всеблагому слово.
Никому войти в светлицу
Пан не позволяет,
Сам ей пить и есть приносит.
Просит, умоляет,
Чтобы на него взглянула,
Чтоб утерла очи…
И взглянуть она не хочет,
Пить и есть не хочет.
Приступиться к ней не может,
Бесится, проклятый.
А Марина вянет, сохнет
В палатах богатых.
Уже лето миновало,
Зима наступила,
А Марина сидит себе,
Все слова забыла
И уже не плачет даже…
Вот так втихомолку
Пан допек ее, а все же
Не добился толку.
Хоть зарежь ее — упряма,
Горда не по чину…
Поздно вечером зимою
Глядела Марина,
Как за черным лесом в небе
Красною бадьею Луна всходит…
«И я тоже Была молодою», —
Прошептала, задумалась,
А потом запела:
«Хата — что палаты.
Гости пришли в хату,
Расплетали косы,
Ленты вынимали,
А пан просит сала,
А черт хлеба просит.
А гуси, гусята
В теплый край куда-то
За море стремятся!..»
. . . . . . . . . . . . . . . .
Собаки лают, злятся,
Гогочут на дворе псари,
А пан побагровел, горит
От ярости, идет к Марине,
Как Кирик пьяный{273}…
А у тына,
Не чуя стужи, мать Марины,
Как в хате, знай себе сидит.
Совсем старуха одурела,
Мороз от ярости трещит,
Луна из красной стала белой,
С опаской сторож в било бьет —
Не потревожить бы господ…
Ан глядь, хоромы запылали.
Пожар! Пожар! Повырастали
Тут люди — как из-под земли.
А может, здесь они росли,
Как будто волны, прибывали
И не напрасно удивлялись! —
Ведь было видно людям тем:
Марина, голая совсем,
Со старой матерью плясала
Перед хоромами и — страх! —
Запела вдруг, держа в руках
Нож окровавленный…

«То не та ли, кумася,
Так разубралася!..
Как была я пани,
Ходила в жупане,
Паны увивались,
Руку целовали!»

(Матери.)

«А вы с того, должно быть, света,
Марину обвенчать пришли?
Уже мне косу расплели,
Да пан приехал… Гуси это!
Совсем не гуси, а паны
Летят в края, где стужи нету, —
Их в пекле ждут у сатаны.
Гей, тега-тега! Слышишь?
Слышишь? Все церкви в Киеве звонят.
Смотри, а там огонь горит,
А пан лежит себе, читает
И просит пить… А ты не знаешь,
Ведь я зарезала его?…
А он, хоть обгорел, хохочет…
Смотри, — вон, на трубе!.. Чего,
Чего глядит, как будто хочет
Сожрать тебя! Мать, берегись!
На, выкуси, на, подавись!»