Александр Оленич-Гнененко - Избранное
Мне хорошо понятен на первый взгляд неожиданный ход мыслей Пономаренко: воспоминания взбудоражили впечатлительную, поэтическую натуру Михаила Сафоновича, и перед его глазами сейчас, как на киноленте, проносится, ко мелочей, пережитое им в походах по заповеднику вместе с людьми, ставшими для него наиболее близкими, и «мелочи» согревают живым теплом эти воспоминания.
Хоста, 5 сентябряУтром мы идем с Михаилом Сафоновичем и тисово-самшитовую рощу мимо высоких зарослей кукурузы с поднимающимися среди нее зелеными кронами фруктовых деревьев.
Пономаренко снова весь в белом, но за плечом у него трофейный немецкий карабин.
По пути Михаил Сафонович показывает на старую с широкой верхушкой сливу, вокруг нее кукуруза изломана и вытоптана:
— Сюда повадилась ходить медведица. Позавчера вечером возвращаюсь, а она здесь орудует с медвежатами. Пришлось ее пугнуть выстрелом.
В мае, ночью, при хорошем лунном свете, я встретил ее с двумя совсем еще маленькими медвежатами на берегу Хосты, у Белых Скал.
Медведица вздыбилась и ревнула, чтобы меня напугать. Мне тоже для острастки пришлось щелкнуть затвором. Она опустилась на четвереньки и потрусила прочь. Медвежата — за ней. Один отставал, и она снова поднялась на дыбки и ревнула. Тут оба медвежонка подбежали ей под брюхо, и она успокоилась и ушла с ними.
Очень большая любовь у медведицы к своим детям: как она о них заботится! Идешь в первой половине марта — снежок выпал. Видишь — медвежий след. Потом появляются три следа. Только два очень маленькие: медвежата одномесячные, мелочь. Или по берегу реки идешь: медведь зашел в воду и вышел — один след. А еще метров десять пройдешь — два-три следа, в том числе крохотные. Значит, медведица малышей на себе перевозила, а потом на землю спустила.
Эта медведица, когда я наткнулся на нее, стояла у самой воды и, должно быть, ловила рыбу, потому что утром в камнях на этом месте я нашел рыбу-чернопуза. Если в ноябре, когда идет нерест лососей на реке Лауре, медведя убьешь, он рыбой пахнет. Я находил и остатки съеденных лососей.
Интересно бывает наблюдать, как проходит здесь, на южном склоне, осенний гон у медведей. Первый гон у них в апреле и мае, второй — с десятого по двадцатое ноября.
Перед осенним гоном они долго лежат под густыми, низкими, высокогорными пихтами, ничего не едят. Берлоги тут же, совсем готовые: круглые, как арбузы, пещеры, и иногда в две комнаты.
После гона в двадцатых числах ноября медведи уже прочно залегают в берлогах и лежат три месяца. Медведица приносит детей в берлоге — маленькие такие пальчики видели?
Пономаренко еще раз останавливается у белого домика на опушке:
— Тут живет колхозник Поляков Данила. У него есть большой серый кот. Приноровился этот кот ловить зайцев. Никогда не видел и не слышал, чтобы домашние коты на зайцев охотились. Вон тропка сворачивает за угол дома и к винограднику. Зайцы ее протоптали. Там кот караулит их за углом и ловит. Неделю назад поймал маленького зайца, а вчера хозяин услышал шум, выбежал и видит: кот впился в затылок здоровенного зайца и уже приканчивает его. Поляков отнял зайца чуть живого.
Мы входим в заповедную рощу. Меня встречает знакомая влажная прохлада, которая здесь держится даже в самый жаркий день. Идем по самшитовому «кольцу». Еще рано, и посетителей нет.
Я говорю Пономаренко:
— Какая тишина!
— Приехали бы месяца на два раньше, — отвечает он, — в роще полно было черных и серых дроздов, особенно по утрам. Здесь множество улиток. Дрозд схватит улитку клювом за мякоть, найдет чистый камушек и начинает разбивать ее — только стук стоит кругом.
Мы переходим через глубокие лабиринты балок по новым мостам. Дорожки расчищены, выровнены и плотно убиты щебнем и ракушечником. На ветвях, стволах и стеблях самых интересных представителей растительного мира рощи висят таблицы с номерами, латинскими и русскими названиями вида, с обозначением возраста, высоты, диаметра и полезных свойств дерева. Да, Петр Давыдович за два года выполнил свое обещание и превратил тисово-самшитовую рощу в живой, культурный и умный музей природы. А рядом со входом в рощу уже заложен каменный фундамент здания, где будут собраны образцы растений и зверей всего Кавказского заповедника.
Возвращаемся на площадку у выхода и присаживаемся на скамью под шатром огромных буков и тысячелетних тисов.
— Вот с этого дерева, — Михаил Сафонович поднял глаза на старый высокий бук против нас, — с десятиметровой высоты падала на землю змея. Большой, метра полтора, полоз. И не один раз. Шлепнется о землю животом и как ни в чем не бывало быстро уползет в самшит. С такой же высоты и ящерицы падают на брюшко — и хоть бы что. Значит, и змея и ящерицы забираются на деревья. Змея, видно, охотится там на птиц: недавно одну убили, а внутри у нее целая сойка.
Как может тяжелая змея упасть с такой высоты и не убиться? Ну, у ящерицы, у той лапки есть: лапки спружинят — и ей ничего. А змея ведь падает прямо на живот. Я думаю, у нее другое. Змея, когда ползет, опирается на кончики ребер Наверно, когда она падает с дерева, кончиками ребер натягивает кожу, парашют делает и словно летит в воздухе, а упадет — на кончики ребер, как на пружины, опирается.
…К роще подъезжают одна за другой санаторные машины. Группы людей, молодых и старых и совсем юных мужчин и женщин, предводимые экскурсоводами, направляются к входу.
Михаил Сафонович встает со скамьи. У него начинается рабочий день.
27 июня 1937 года—5 сентября 1948 года.
Кавказский заповедник — Ростов-Дон
СТИХИ
Стихи военных лет
Песня о серебряной роте Сибирская партизанская
Из дальнего похода
Идет сквозь злой буран
Серебряная рота[5]
Сибирских партизан.
Их бороды седые —
Как белые снега.
Кругом хребты крутые,
Кругом шумит тайга.
В сугробах тонут лыжи.
Все тропы замело.
Но с каждым шагом ближе
Тасеево-село.
Проходят партизаны,
Знамена впереди,
Запекшиеся раны —
Как орден на груди.
Идут и вспоминают
Товарищей своих
И песню запевают
Про славные бои:
«Ты, наша песня, взвейся,
Как сокол, высоко!
Лежат белогвардейцы
У сопок далеко.
Легли от наших сабель
Среди своих волчат
Красильников, и Каппель,
И адмирал Колчак!»
Из дальнего похода
Идет сквозь злой буран
Серебряная рота
Сибирских партизан.
Зашло за горы солнце, на поле пал туман,
В тумане конник мчится в крови горячих ран.
Седой курган встречает на дальнем он пути:
«Среди степи широкой меня ты приюти!»
Оковано седельце черкесским серебром.
Коня ездок стреножил походным чумбуром.
«Кусточек-полыночек! Здорово, брат родной!
Кусточек-полыночек! Казака приукрой!
Три дня, три долгих ночи скачу в кадетский тыл.
Дроздовские дозоры я в схватке порубил.
Не страшно мне ни шашек, ни вражьего свинца:
Товарищ Ворошилов на Дон послал гонца!»
И горький полыночек листками шевелит,
Колышется под ветром и так он говорит:
«Здоров и ты, мой братец, и конь твой вороной!
Ложись ко мне спокойно чубатой головой!
Но только, брат любимый, послушай ты меня:
Ложись ко мне поближе, а в ноги ставь коня!
Коль враг ночной дорогой проедет иль пройдет,
Твой конь тебя разбудит: он топнет и заржет.
А если будет красться по травам враг лисой,
В лицо тебе я брызну холодною росой!»
Порошило снегами,
Ледяною крупой,
Сквозь пургу над стогами
Месяц плыл голубой.
Едут двое в метели
Через яр да с горы,
И метелица стелет
Снеговые ковры.
«Намела — пропади ты! —
На беду, на лиху!»
Утопают копыта
В лебедином пуху.
От кадетской погани
Уходить надо вскачь.
Стали верные кони,
Стали кони — хоть плачь.
Но в буране белёсом,
Как степная сова, —
Не проклятья, не слезы,
А такие слова:
— Ты послушай, Григорий!
В смерти нет нам стыда:
На земле и на море
Светит наша звезда.
Пусть же плещет пожаром,
Чтоб в последнем бою
Мы с тобою недаром
Кровь пролили свою!
— Мы не сгинем, Никола:
Над страной молодой
Наша думка веселой
Загорится звездой!
Этой ночью студеной,
Не смыкаючи глаз,
Командир наш Буденный
Вспоминает о нас!
В сказке этого не выдумать:
За комбригом боевым
На конях, что взяты из дому,
Мчатся шесть братов Гудим.
Набежали грозной тучею,
Песню — «Яблочко» поют,
Словно пашут землю тучную,
Словно в кузнице куют.
То не грома отдаленного
За горой гремит раскат.
То дивизии Буденного
Шляхту польскую громят.
Где алеют крылья знамени,
Где клинки горят, как жар,
Проскакал в дыму и пламени
Ворошилов — комиссар.
Рядом шашкою любимою
Рубит Дундич молодой:
«Потускнела ты, так вымою
Вражьей кровью — не водой!»
Как шуляк, кругами ловкими
На кобылке вороной
Дед Моряк с двумя винтовками
Кольт обходит стороной.
У бойца — своя сноровочка,
Дед недаром щурит глаз:
Под рукой одна винтовочка,
А другая — про запас.
«Моряку не быть вороною!» —
И ремнями у седла
Цинка накрепко патронная
Приторочена была.
Применился, как вольготнее,
И ударил он свинцом:
Смолкло горло пулеметное,
Пулеметчик — вниз лицом.
Палаши сверкают панские,
Кони сытые несут,
Пики острые уланские
Наклонились на весу.
Ой, беда! Никиту Седина
Далеко завлек кураж.
Погибать Никите Седину:
Полминуты — и шабаш!
Взвод улан летит погонею,
За спиной все ближе крик:
«Зайца красного догоним мы!
Гей, сдавайся, большевик!»
Что случилось?
В скачке бешеной
Не понять им сгоряча:
Уж стоит Никита спешенный
И винтовку снял с плеча.
Он на землю сел калачиком:
Длинный, значит, разговор!
Усмехнулся тут и начал он
По уланам бить в упор.
«Будет, дескать, угощение,
Чай внакладку господам!
Напою — мое почтение:
Сам налью и сам подам!»
Коня вздыбились уланские,
Закусили удила.
Пулей срезанные, панские
С седел падают тела.
По-за Доном, за рекой
Пролетает ветер.
В синем небе высоко
Ясный месяц светит.
Подъезжают казаки
К молодому гаю.
Рубежи твои крепки,
Сторона родная!
Сокол по небу плывет,
В небе вьются тучи, —
Лезть в советский огород
Мы врага отучим!
Капитану Красновскому и батальонному комиссару Мерзликину посвящаю.
