Евгений Клюев - Зелёная земля
и все верят ему, на его же беду,
дурачку… я о чём и толкую!
Что-то как-то не бредится всё ни о чём,
что-то всё получается, что ни начнем,
в этой маленькой жизни собачьей!
Залетал один ангел, сказал: «Посидим?»
Посидели. Потом я выветривал дым
трое суток – беспечный, табачный…
14
…что касается запада – запад таков,
что на западе много своих… моряков,
точно так же, как и на востоке.
А отличье… отличье, пожалуй, одно -
в том, что солнце заходит на западе, но
это позже, под вечер, в итоге.
…утром, стало быть, нету отличий – хоть плачь,
завернёшься потуже в какой-нибудь плащ
и – в дорогу, не чувствуя почвы.
Встретишь пару приятелей, тоже в плащах,
поболтаешь о как бы сказать мелочах -
о причудах погоды и почты…
Днём всё то же: бумажные крылья сложив,
удивляешься вслух, что пока ещё жив,
только кофе – надёжный товарищ:
так от кофе до кофе и тянется день -
золотая его канитель-дребедень, -
выпьешь, плюнешь и снова заваришь!
Только к вечеру запад вступает в права:
начинает немножко болеть голова -
и в какой-нибудь глупой харчевне
с неким Ольсеном-Нильсеном-Расмуссеном
обсудить остаётся за красным вином
назначение жизни вечерней.
А потом уже – стало быть, сильно потом! -
в терпеливом молчаньи своём золотом
за морями-холмами-лесами
солнце, значит, заходит – не сразу, не вдруг,
но подолгу сужая всё менее круг:
бесконечно. Часами. Часами…
15
…земляные орешки, весёлая дрянь -
жизнь бежит, как чумная какая-то лань:
съешь пакетик орешков… и – старость!
Только соль на ладонях и соль на губах -
словно вышел из моря, как некий рыбак:
соль на память одна и осталась.
Соль всегда остаётся, всегда на потом -
вечной горсткой пылинок в луче золотом -
всё на свете пропитано ею,
и потом… тут же море – иначе-то как?
Его брызги на всех моих чистовиках:
сожалею, мой друг, сожалею!..
Среди праздников долгих и кратких забав
это Аттика, значит, хрустит на зубах,
чтобы, стало быть, не забывалось,
что пляши не пляши, дорогой древний грек,
но закончится и золотой этот век -
как бы музыка ни сомневалась!
Дорогой древний грек, это твой древний грех -
променять олимпийство на пару утех,
на весёлый пакетик орехов!
Вот и кончилась музыка, и поделом -
только Муза махнёт обветшалым крылом,
сев в автобус и тут же уехав…
И мелькнёт в облаках полуночный Господь,
и ты сложишь персты в небольшую щепоть -
для того чтобы взять из солонки
пару новых крупинок. Крестись не крестись,
прохрустишь всё равно свою жизнь… свою жисть -
пачкой чипсов, орешков, соломки…
16
…а серьёзно взглянуть – так о чём ни писать,
всё равно получается о небесах:
остальное, выходит, – пустое…
Шёл вчера из гостей, поднял голову: ба…
звёзды сами составились в слово «судьба» -
так случается… после застолья!
Я тяну и тяну серебристую нить,
не пытаясь уже ничего объяснить,
ибо мало чего понимаю.
Попытался тут было понять одну тварь -
божью тварь… да у нас очень разный словарь:
божья тварь оказалась немая.
Вообще, что касается тварей – я сам
склонен, как бы сказать, не всегда к словесам
и весьма нелюбезен порою -
если старый наш Хансен гудит поутру
жёлтой травокосилкой, я лучше умру,
чем спрошу: «Как дела? Как здоровье?»
Но садовник отнюдь не такой идиот,
чтоб стоять в ожиданьи, разинувши рот:
он стартует без предупрежденья -
я о нём уже знаю поболе, чем он:
про суставы, про сына, про новый пион,
про суставы, про сына, про деньги…
И стоит моё небо над нами, как щит,
и молчит моё небо, пока он трещит, -
лишь потом, уже при солнцепёке,
говорит, что садовник душа-человек,
что он здесь до зимы, а как выпадет снег -
он исчезнет – быть может, навеки…
17
…всё листал одну книгу (в надежде прочесть),
да наткнулся на совесть, а после – на честь,
и продвинуться дальше – не вышло.
И от книги – заброшенной где-то в траве -
ничего не осталось уже в голове,
кроме разве «написано пышно».
Всё написано пышно, за что ни возьмись,
и, как мышь, забивается бедная мысль
в бездну первой попавшейся щели:
мысль – она ведь боится такого всего
и, споткнувшись о первое встречное «О»,
ускользает и просит прощенья.
Мысль не пашет, не пишет и не говорит -
мысль кусты подстригает и тихо хандрит:
ни друзей у неё, ни знакомых…
А чуть ночь – так садится в саду на траву
и, вздохнув глубоко, отправляет в Москву
рой ютландских ночных насекомых.
Мысль – она ведь спартанка, затем и молчит,
прижимая к груди беззащитный свой щит -
сколько ты перед нею ни ахай.
Стиснет до крови губы – поди разожми,
и годами, веками стоит пред людьми,
и лисёнок у ней под рубахой.
Так истории Спарты как раз и гласят -
знать бы только, зачем мы воруем лисят
и потом не даём объяснений…
У меня всё нормально, не плачь обо мне,
просто я проживаю в такой вот стране -
иногда как-то слишком осенней…
18
…так, почти никаких не оставив следов
и почти никаких не дождавшись плодов,
просто «выйти на брег» – и, в ударе,
вдруг спасти сто медуз, возвратив их воде
(твёрдо зная о том, что медузы везде
признаются как вредные твари!).
Дай кому-нибудь жить – не торгуйся, а дай,
и за это получишь от Бога медаль
как «Спасатель медуз» – тоже титул!
Всё равно, как ты вносишь свой вклад и куда…
А медузы, мой друг, – так и так в них вода,
океан так и так бы их выпил.
И пойдёшь ты по брегу – медаль во всю грудь -
и, медалью пытаясь весь мир обмануть,
будешь гордо смотреть на сограждан.
А они пред тобою падут на песок,
восхищаючись, как ты далёк, и высок,
и красив, и спесив, и наряжен!
Тоже дело, конечно: ведь, как ни суди,
а медаль на груди есть медаль на груди -
лишь бы только поярче сияла!
И в далёком краю, вообще говоря,
получается, значит, ты прожил не зря,
да и сделал, пожалуй, немало.
Ибо смысл, как известно, в напрасном труде:
не суди себя по отношенью к воде,
к небесам и камням… постарайся
делать дело – пустое, но в поте лица:
и в медалях вернёшься в объятья Отца
ради жизни – хоть скучной, да райской!
19
…говорят, хорошо быть придворным шутом
и вести разговор как бы и не о том,
а на самом-то деле – об этом:
ведь о чём же ещё разговоры вести,
как не, скажем, о том, чтобы бремя нести -
бремя быть дураком и поэтом!
…чтобы бремя нести, чтобы время нести -
и, случайно замешкавшись где-то в пути,
обронить это самое время
прямо, скажем, в какой-нибудь бурный поток -
как роняют монетку, перчатку, платок:
огорчаясь, седея, старея,
но – смеша! Это просто – смешить королей:
чем ты немощней, тем королю веселей,
ибо сам он дитя без изъяна.
Он повесит тебя на шнурке золотом
раз пятнадцать, но сам же и снимет потом,
повинившись – возможно, не явно.
А затем, растопляючи вечности лёд,
принц прохожий к костям твоим тихо прильнёт
и шепнёт тебе: «Бедный мой Йорик!» -
и за это одно уже должность шута
всем другим должностям на земле не чета -
как бы опыт шута ни был горек!
Это ведь ничего, что я так хохочу?
Я успею ещё обратиться к врачу
за диагнозом (дескать, помешан) -
я покуда ещё не дошёл до черты,
хоть давно с королём обветшавшим на ты
и давно уже, в общем, повешен…
20
…вот уж правда смешно: заблудиться в стране,
видной только при солнечном свете, а не
при луне: королевство исчезло!
Ночь нечаянно стёрла его берега,
будто нету на свете страны ни фига,
если вдуматься – и если честно.
Впрочем, если так честно, то нет и меня -
на исходе любого отдельного дня
все собаки собьются со следу!
И, хоть я в ста местах побывать обещал,
я не так отношусь педантично к вещам -
и совсем никуда не поеду.
Среди правил игры, а они нехитры,
я люблю лишь одно – выбывать из игры,
выбываю – и гладки все взятки,
а водящий… водящий, увы, обречён
бесконечно водить – и ему нипочём
не найти, где кончаются прятки,
ибо нет им конца! Как страна ни мала,
есть и тут три сосны – три коварных ствола,
три прямых, параллельных, несносных…
А раз есть три сосны, то задачи ясны:
к ним с какой бы ты ни подошёл стороны -
всё равно пропадёшь в этих соснах!
Напиши мне сюда, мой Далёкий Восток -
лишь в стволах забелеет письма лоскуток,
