Антология - Поэзия Африки

Ожо, Ожо Баламут его зовут.
Когда сторонкой норовит пройти Беда,
Ее к себе он шумно приглашает,
Остаться просит.
Когда Тревога не заходит в дом,
Крючком багра ее он за ноги цепляет,
Затаскивает силой.
Наткнувшись на сплетенье ста несчастий,
Он тычет ногу в пасти хитрых петель
И радостно волочит весь клубок.
Никчемнейших, мерзейших из людей зовет он в дом,
Чтоб лишний раз устроить потасовку.
Он негодяй, —
Того, кто с ним заспорит,
Ножом обычно урезонивает он.
Услышав брань или завидев драку,
Он тут как тут, ведь он же Баламут,
Была бы ссора —
Чья? За что? Неважно.

Порой ужасен он, как Бог Железа:
Размахивая злобно топором,
По людным улицам он любит бегать.

Проказлив мальчик был, а мать его жалела,
Ну что бы ей тогда соседей
За неприятности, которыми ребенок им досаждал всечасно, пожалеть?
Вот финт обычнейший для Баламута.
Приходит он и говорит:
«На этой девушке женюсь я завтра ночью,
Плевать мне, что она с другим обручена!»
Да что невесты!
Он и жен ворует,
Хотя нередко превращает в ад случайная добыча дом его.
Средь женщин краденых не занимать искусниц
Прижучивать мужчин любого сорта.
Но Баламут есть Баламут.
Однажды супругу Шанго[281], Громовержца Шанго,
К себе он заманил,
Хоть мог бы, кажется, предугадать,
Как сладко с той, что изрыгает пламя.

Упрямство Баламутово сродни упрямству Пестика, —
Того, что, задыхаясь, вбежал на площадь Ступок
В старинном городе Толки-Батат
И заорал: «На царский трон взойду я,
Преграды сокрушу!»
Напрасно верный друг пытался спасти безумца от беды,
Советовал напрасно:
«Не ори, не лезь в цари».
Советам Пестик не внимал
И утверждал, что должен воцариться.
В конце концов он влез-таки на трон.
Но что ж, своей судьбой лишь подтвердил реченье старое:
«Трудненько голове держаться прямо, когда она в короне».
Особо справедливо это там, где есть обычаи:
Батата не толочь
Без Пестика тем, кто его толчет.
Маиса не толочь
Без Пестика их женам.
А знахарям
Лекарств не растирать без Пестика.
Короче, там, где Пестик всем необходим,
Поверьте, настрадался вдосталь Пестик, —
Толченый перец ел ему глаза,
Сквозь рот и нос,
Все по пути сжигая,
До самого желудка проникал.
Владыкой Пестиком толкли, он бился в ступке,
Сначала уши стерлись у него,
Потом другие важные детали,
А там и череп с треском лопнул пополам.

Ей-богу, не разумней Баламут, —
Ведь он, найдя в кустах на ферме трупик птицы,
Домой его принес,
Хотя не мог не знать поверия, гласящего:
«За птицу Злые Духи
Мать убивают;
Или заставляют
Отца на гору Ужаса взойти…»
Всего же горше, что никак нельзя от Баламута отвертеться,
Когда он, улыбаясь, говорит: «Друг, посидим, поговорим».
Ведь если скажешь: «Сесть тут негде», —
Он рявкнет: «Лучше оглядись,
Коль негде, я на нос твой сяду!»

Таков наш Баламут,
Ни днем, ни ночью он не дает покоя никому.

И все ушло…
Там, где вчера вздымалась к небу
Столица гордых королей,
Сегодня первозданный хаос
Из мертвой глины и камней
Застыл в бездонной тишине…

О мой Бенин, мой красный город,
Увенчанный ушедшей славой,
Забытый город величавый!
Лежит, поверженная в прах,
Былая слава Огуолы.

Я вижу стройные отряды
Отважных воинов твоих.
Твердыней упирался в небо
Прекрасный и богатый город —
В веках сверкающий Бенин.

Там, где вчера вздымалась к небу
Столица гордых королей,
Сегодня первозданный хаос
Из мертвой глины и камней
Застыл в бездонной тишине…

Если ты первой встретишь с утра
Старушку,
Которой в могилу пора,
Знай: в этот день не будет добра,
Запрись и спрячь голову под подушку.
Если овца не ложится в полдневный зной,
Она не овца, а мертвец, что у черта взял выходной,
Дабы часок побыть средь живых
И обогреться солнышком их.
А если зачешется вдруг ладонь или левый глаз
Или сова над домом твоим крикнет несколько раз,
Постись и молись, не ходи никуда,
Ибо за дверью стоит беда.
Пляску ведьм под бананом видели все соседки,
Напиток пролившийся пьют усопшие предки,
А если в горшках оставлять объедки
С вечера до утра,
Их подъедят потихоньку те, кому родиться пора.

Нельзя на закате стоять в дверях или дом держать взаперти, —
Это всегда обижает духов, имеющих право войти.
Ногу разбив о коварный корень, не ленись его обойти,
Но, чтобы избегнуть худших зол,
Разузнай, на что этот корень зол.
Да, кстати, не спи ногами к дверям —
Или умрешь, такова примета…
Не спорь, я придумал это не сам,
Не спорь, всем на свете известно это.

Одинока была бы эта ночь,
Но у дерева и тени зелень одна;

Бежали б слезы из глаз в эту ночь,
Но дразнили, смеясь, веселые тени;

Ни гроша бы не было в эту ночь,
Но рассыпала всюду цехины луна;

Страха полна бы была эта ночь,
Но бриз тихо пел, что опасности нет;

Неспокойна была бы эта ночь,
Но по мирному морю плыла тишина.

Взлетай, о песня моя,
Из сердца! И, пыл затая,
Затоптано в пепел и прах,
Взлетай, пламя,
С цветами, с листвой на кустах
Запылай у всех на устах.
Если хочешь собрать урожай,
Каждый куст из клубня сажай,
При спаде воды батат
Плоды принесет стократ.
Довольно! Иль в ступе пест
Может звучать, как песнь,
Если древний наш Вавилон,
Распрями разделен, —
Разве вспыхнет цвет золотой
Над пустой ботвой?

Мне в сердце жалость, как змея,
Вползает, если вижу я
Ваш гурт в пыли, —
Идете вы в свой путь предсмертный
Как будто с тайною заветной.
Какой надежды смутной твердость
Вы под горбами скрыть могли,
Откуда мужество и гордость
Вдохнули вы, что так пошли
Без содрогания, спокойно
К закланию в загоны бойни?
Иль, может быть, слепая ярость
Больших изогнутых рогов,
Как бури Нигера, разъялась
У топких низких берегов?
Иль вас бичи гуртовщиков
Сквозь толщу стертых спин, боков
Не могут в ярость привести?
Иль после трудного пути,
Лесов, степей, песков бесплодных
Стремитесь вы покой найти
В приморских городах голодных?
Вот в чем мое недоуменье:
Иль только длинный нож и дрожь
Покончат с тупостью терпенья?

В ту ночь, когда паромщика мы ждали,
Скажи, что взволновало так тебя.
С тех пор прошло пятнадцать половодий,
Когда ты на долбленке,
Средь плывшего по Нигеру латука,
Меня порывисто вдруг обняла;
Иль ночью той в бурливом бормотанье
Вчерашнего дождя,
Ломавшего тростник прибрежный,
Чтоб напоить поток ненужный,
Услышала ты крики свар и ссор
И темное хитросплетенье сплетен
В жилье отца, где было много жен?
Иль это было чудо звезд падучих,
Которые в падении лучистом
Вдруг наделяли илистое дно
Под мутною и мелкою водой
Бездонной глубиною неба?