Антология - Поэзия Африки

В дебрях африканских, в непролазной чаще
тропы прорубает нож звенящий —
это путь наш новый, это путь наш трудный,
весь в колючках и сплетениях корней.
Но Поэт нам указал дорогу,
и, ступая твердо, мягко и упруго,
мы пойдем по ней…
Впереди маячит горизонт огромный,
а пока что мы шагаем,
сбрасывая дрему,
яростной любовью меряя шаги,
и в предвестье шторма застывают губы
и холодной сталью блещут, как штыки.

Слышишь, де Норонья, —
в Африке мятежной, пробужденной, новой —
накануне рождества хмельного
приходи ко мне, мой одинокий,
утонувший в омуте бездонном
собственной души,
в бездне отвращенья сумрачно-зеленой
утопивший жизнь…
Приходи, Поэт, самоубийца гордый,
изувеченный любовью непомерной,
необъятной, клокотавшей в горле
выдохом предсмертным.
Если ты придешь — трагичный, безоружный, —
заверну тебя в одежды пониманья,
убаюкаю, как няня,
песней, самой ласковой на свете,
той, что напевала детям
бабка черная моя…
Спи, не просыпайся,
спи и отдыхай от всех трагедий,
спи и погружайся в сон желанный,
спи и не вникай в слова…
Музыка врачует раны,
а слова свершают чудо —
пробуждают совесть силой колдовства,
ибо в них Мапуто барабаны,
той земли, откуда
бабка черная моя.

Барабан Мапуто спросит:
как ты смел, Поэт, расстаться с песней,
как посмел — глухой, незрячий — бросить
Африку твою?
Проходил ты мимо, словно незнакомый!
Африка проснулась — ты не видел!
Криком захлебнулась — ты не слышал!..
И больная совесть встанет в глотке комом,
будет жалить, словно сотни насекомых!

Так пускай тебе спокойно спится,
брат мой де Норонья,
в хижине лесной — в темнице
собственной души.
Ты не слушай песню — слишком поздно…
Но позволь, из рук твоих прозрачных
факел мы возьмем,
окунем его не в слезы,
а в смолу надежд горячих —
пусть он вспыхнет яростным огнем,
обжигая наши пальцы,
поджигая, обагряя вековые пальмы!

Факел, факел — он потом
в бронзовых руках, как знамя,
поплывет над головами,
станет нам вожатым, грозным, вдохновенным,
расширяя вены,
сумасшедшей кровью загудит,
врежется кометой
в ночь окованной груди.

По утрам встает светило —
Где-то в этой Африке.
Но не жди псалмов хвалебных,
Ибо людям все постыло,
И светила и молебны, —
Где-то в этой Африке.

Дует ветер, новый ветер, —
Где-то в этой Африке.
Но не ласковый, не с моря,
Завывают на рассвете
Вихри горечи и горя —
Где-то в этой Африке.

Отняты мужья судьбою —
Где-то в этой Африке.
Пропадают днем и ночью;
Не семьею, а пальбою
Каждый нынче озабочен —
Где-то в этой Африке.

Горько женщины рыдают —
Где-то в этой Африке.
Каково им жить на свете.
Если дети голодают,
Если умирают дети —
Где-то в этой Африке.

Ребятишки клянчат плача —
Где-то в этой Африке,
Крошку хлеба, ложку пищи,
Не понять мозгам ребячьим,
Что таких вещей не сыщешь —
Где-то в этой Африке.

Ловкачи политиканы —
Где-то в этой Африке
Предают народ злосчастный,
Равнодушный к чистогану,
К авантюрам непричастный, —
Где-то в этой Африке.

Скорбная процессия запричитала дружно,
Склоняет путешественник усталую главу,
Аккорды похоронные надрывны и натужны,
Странствие окончено.

Всхлип — и провожатые расходятся спокойненько;
Да сбудется реченное: «Прах возвратится в прах».
Всяческие почести оказаны покойнику,
Странствие окончено.

Прочь уходят ближние, предав земле усопшего,
Могила неуютна, непроглядна тьма,
Что живым до смирного, безгласного, усохшего?
Странствие окончено.

Больше нету дня ему — ни черного, ни светлого,
Больше неуемная супруга не ворчит,
Больше не болтается вокруг родня несметная,
Странствие окончено.

Звезды не мерцающие, ветры не пылящие,
День не продолжителен, ночь не коротка,
Воды не студеные, пламя не палящее,
Странствие окончено.

Можно не печалиться о гладе и о море,
Можно не бояться за грядущие года,
Не страшиться гибели на суше и на море.
Странствие окончено.

Земные будни прожиты в заботах неусыпных,
Сколочены империи, деньга припасена,
Мы боремся, и трудимся, и алчем, ненасытные,
Покуда
Странствие
Не кончено.

Мне очень бы хотелось разузнать,
Как был переодет Маисовый Росток,
Когда явился в край Оригбо из Олуфа,
Но, к сожаленью, очевидцев нет.
Известно лишь, что около границы
В селенье Маро он узнать пытался,
Не там ли поселился бог воды.
А услыхав, что нет, ушел поспешно.
Но удивленным жителям сказал:
«Я возвращусь еще, держите наготове
Двух крыс олугбере[278],
Двух рыб олугбола[279]
И два больших стручка орехов кола».

Потом, но слухам, он пришел в Йакайо,
Поселок так назвали, потому что
Когда-то основатели его
Дома расположили вдоль дороги
И зазывали путников к себе,
Едою и напитками прельщая,
Прохладу обещая и покой.
И несмотря на то что с тех времен
Обычаи успели измениться,
Что жители теперь три шкуры драли
С прохожего за воду и за хлеб
(Не дашь — так подыхай голодной смертью),
Маисовый Росток у них спросил:
«Не здесь ли поселился бог воды?»
И, вновь услышав «нет», сказал, как в Маро:
«Я возвращусь еще, держите наготове
Двух крыс олугбере,
Двух рыб олугбола
И два больших стручка орехов кола».

Потом он побывал в Ипетумоди,
В Оригбо этот город называют
Мориосала, — за его стенами
Спаслись остатки племени йоруба
От кровожадных воинов фулани[280],
Разрушивших прекрасный город Ойо
Сто сорок с лишним лет тому назад.
Маисовый Росток узнать пытался,
Не тут ли поселился бог воды,
Но, ничего не услыхав о боге,
Велел готовить то же, что и всюду,
И вскоре возвратиться обещал.

Ближайшее селенье называлось
Эсайпо, впрочем, я предпочитаю
Старинное название — Эленпе,
Что значит: «Хоть мало, зато прекрасно».
Маисовый Росток опять спросил:
«Не здесь ли поселился бог воды?»
А услыхав, как и повсюду, «нет!»,
Опять сказал: «Держите наготове
Двух крыс олугбере,
Двух рыб олугбола
И два больших стручка орехов кола».

С Эсайпой распрощавшись в тот же день,
Стряхнул с одежд наш путник пыль Оригбо
И вскоре пред собой увидел город,
Известный всем под множеством имен:
Олеоджогунесин, Акимфемва, Гбанган,
Бе-югун-ерин-а-гба-а-л-оре.
Здесь первый дом построил Акимфемва,
Который говорил: «Коня вовеки
Не купит тот, кто трудится с ленцой!»
Но бог воды не проживал в Гбангане.
Узнав о том, Маисовый Росток
Сказал мужчинам, женщинам и детям:
«Готовьте рыбу, крыс, орехи кола —
Я к вам вернусь», — и зашагал в Икайре.

В Икайре каждый гордо назывался —
Омо Эву Оджеле, Эву-фи-ле-хан-ми —
Фона-хан-ми, Эву-йе-фабуйа-ле-Кире
Хан-мо Огидан. Значило все это — Потомок славного Эву Оджеле,
Который всем показывал охотно
Дома, деревья, улицы, базары
И бережно хранимые каналы,
Ведущие из города и в город,
«Не здесь ли поселился бог воды?» —
Маисовый Росток спросил устало
И весь затрепетал, ответ услышав:
«Живет в каналах наших бог воды».
Потом, понятно, гостю показали
Святилище, где поклонялись богу
Все жители Икайре, стар и млад.

Тогда, склонясь перед людьми Икайре,
Личину снял Маисовый Росток
И в землю врос голодными корнями,
А через год обрел права гражданства,
Считаться стал Омо Эву Оджеле.

Не я сказанье это сочинил,
Придумал все мой старый друг Оджинми
Элеринейе Омо ле Жагун.
Его везде любили, он охотно
Смешил других и сам легко смеялся,
Сам вождь дивился мудрости его.