Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

Ты знаешь?
(Быстро оборачивается)
Кто здесь? Что?
Ах, это вы.

Смиренный ваш слуга
Явился к вам исполнить долг Христов.

Да, да, я и забыл. Я стал забывчив.
Сегодня исповедь. Ну что ж? Быть может,
И вправду он лишь подтвержденья ждет,
Чтоб правый суд свершить без замедленья.

Никто не знает часа, государь,
Когда весы Всевышнего склонятся
Под тяжестью греховных наших дел.
Быть может, чаше груза не хватает,
И медленно качается она
Меж пропастью и райской высотой.

А, груза? Так. Какое же злодейство,
По-вашему, я должен совершить,
Чтоб переполнить чашу ожиданья?

Что есть злодейство? Горние пути
До срока смертным взорам недоступны.
Что знаем мы о Промысле священном?
Быть может, то, что слабому уму
Покажется ужасным преступленьем, —
Лишь сделанный поденщиком заказ
По замыслу и воле Господина.

Итак, отныне нет такой руки,
Которая могла б карать виновных?

Единственно — помазанный от Бога,
Приявший бремя власти в Божьем даре,
И те, с кем власть делить ему угодно.

Король?

Один лишь он.

Так. То для них,
Для подданных. Но если сам король
Последнего убийцы недостоин,
А Бог молчит, и все пути закрыты
К его делам, и замыслам, и воле?
Где, где оно, такое преступленье,
Чтоб и себе я вынес осужденье?
Какую гирю бросить на весы
Мне надобно, чтоб чаша опустилась
И раздробила это сердце в прах?
Иль нет совсем грехов для государей,
Которых бы не отпустили вы?
Иль малый груз — зарезанный ребенок,
Которому мы оба присягали?

О, Боже!

Что, задумался, дрожишь?
Смирение и кротость содрогнулись?

О, Боже мой. Безмерно тяжелы
Твоих детей земные испытанья,
Но нам ли знать твои предначертанья?
Закон твой благ, и каждое паденье
Да будет нам как хрупкое стекло,
На коем ты душевного алмаза
Углы и твердость мудро испытуешь.
(Королю)
Мужайтесь, сын мой. Может быть, Господь
Вас милостью особою отметил
И в небесах особую награду
Великому страданью положил.

Не много ли? Простого отпущенья
Мне было бы достаточно. Довольно.
Уйди, старик. Уйди, ты гадок мне.
Ишь, как глаза змеиным огоньком
Под черепом облезлым разгорелись!
Прочь, дьявол, прочь! Или, клянусь, мой меч
Я о твое притворство замараю.
(Духовник уходит, пятясь задом)
И небеса к убийце благосклонны!

Мария. Вот она, с лицом счастливым,
С полураскрытыми губами, грех
Забывшая в объятиях убийцы —
Продавшая отца, и стыд, и гордость
За краткое мгновенье ложных ласк.
Так сладко спать! И так дышать спокойно,
Как будто сам Господь благословил
Ее любовь. И всё вокруг спокойно.
(Опускает полог, отходит.)
Когда бы камень, дерево, железо
Или иной предмет, участник наших
Злодейств и преступлений, слез и горя,
Имел живую душу и сужденья, —
Какая б в мире буря бушевала.
Нашлась бы где такая пядь земли,
Где наша мысль могла бы одиноко
Выкраивать томительные бредни
И ткать из сумерек протяжных сны,
Одни лишь сны, без радости и муки?
Но камень мертв и всё вокруг мертво.
В спокойствии, в бездействии, в томленьи,
Пятно кровавое покрылось пылью
И плесенью, и стало незаметным.
И тень моя, забрызганная кровью,
Не прячется, не бьется, не трепещет…
Беззвучная, ложится на ковер,
Безмолвная — колышется спокойно.
Лишь изредка опередит шаги,
Подымется, коснется потолка
И вновь падет, покорная, к ногам.
Спокоен я. Ни отклика, ни шума
Предсмертный стон ребенка не родил.
Я, кажется, уже его забыл.
(Идет к окну)
Там мутный дым и мутная заря
Плетутся, не спеша, в сыром тумане;
Быть может, дождь заклеит стекла окон
И смоет грязь на площади. И всё.

Ай-ай, нельзя ль немного осторожней!

Ого, как будто кто-то посторонний?

Ну, так и знал. Опять меня проткнули
Своей проклятой шпагой! Бедный горб!
Он и за гробом вынужден служить
Для развлечений ваших неуместных.

Да кто здесь? Кто бы ни был ты, клянусь,
Я проучу тебя, бездельник.

Кто!
Конечно, я, старик Иеремия.

А, значит, мертвецы и вправду могут
Разгуливать в преображенном виде?

Мой бедный принц, иль, виноват, король, —
Вам очень бы хотелось в это верить?
Недурно, что? Старик Иеремия
Из гроба встал, запасся пышным слогом,
Пришел в ночи окровавленной тенью
И, длань подъяв, длиннейшим монологом
Потребовал преступника к отмщенью!
Увы, увы. Как можете вы видеть —
Я незлоблив, безвреден и учтив.

Проклятый шут! Уж верно говорят —
Горбатого могила не исправит.
Зачем ты здесь?

Да так, и сам не знаю.
Должно быть, от тоски. Что делать мне
В сыром гробу, где я уж год скучаю
В однообразном и нелепом сне?

Однако же, признайся, думал ты,
Что я умру от ужаса при виде
Твоих ушей, что некогда трепал я?

Ну, как сказать. Вы очень романтичны
И любите, пожалуй, эти штуки, —
Ведь только что, наперекор науке,
Казалось мне, серьезно вы хотели,
Чтоб всё кругом одной служило цели:
О мщении неистово кричать
И каждый шаг злодея обличать.
И под конец, охваченный обидой,
Не вы ль хотели с девой Немезидой
Делить до гроба сплин и геморрой?
А всё затем, чтоб, сокрушив каноны,
Богиню мести, судей и законы
Мог выпороть воинственный герой.
Все ужасы вы мрачно перебрали,
Но в поисках оригинальных сцен
Лишь мой камзол убогий оборвали…
Нет, вы просты, сердитый мой кузен.

Но кто же ты, что здесь сидишь и пляшешь
На этом кресле?

Привиденье ночи.
Дыра души, заштопанная наспех,
Скользящая лениво в пустоте,
В загадочной среде без измерений,
В объеме странном, что упруг и плотен
И, как пружина, в действии своем
Сжимается. Но сжатия предел —
Здесь некий нуль, науке не известный.
Он, сокращаясь, всасывает души
И все тела для новой обработки.
Я — только школьник, получивший отпуск,
Чтоб в сад чужой забраться на досуге.
А впрочем, может быть, мужайтесь, друг, —
Я — лишь обман, рожденный лихорадкой,
Галлюцинация, мечта. Не больше…