Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Две тайны зрели в стенах Зиггурата:
На Ложе Ра, благодатью чревата,
Венчанья тайна, как из году в год,
Свой щедрый миру готовила плод;
А в нижнем храме, пред темным престолом
Бессмертья тайну лелея в себе,
Я, жрец верховный, в сомненьи тяжелом,
Один томился в душевной борьбе.

Но это — участь творцов вдохновенных.
Порой, в наплыве тревог роковых,
Коварный шепот сомнений мгновенных
Смущает веру их грез огневых:
Тоща, в творении своем облекая
Недвижной формой живую мечту,
Они страшатся, что воля людская
Бессильна, мысль удержав на лету,
Поведать миру ее полноту.

Слабея духом на грани последней,
Пытал тревожно я совесть свою:
Победы ль меч я бесстрашно кую,
Иль верю в призрак несбыточных бредней;
В своем стремлении к спасению всех
Свершу ль я подвиг, безумье иль грех?
Но — нет. Всё ярче, властней и победней
На сердце вера в конечный успех.
Я прав. Себе я не создал кумира
Из грез тщеславных. Но в мире слепцов
Залог великий спасения мира
Один прозрел я в чете близнецов.

Их связь так ясно привык ощущать я
С тех пор, как тайной мой ум овладел:
Свершился в миг их двойного зачатья
Единой жизни случайный раздел;
То было целой души разобщенье,
Мужского с женским напрасный раскол;
Плоду единства пресек воплощенье
Природы тленной слепой произвол.

В зачатке сгублен враждебным расщепом
Цветок Завета… На скорбь и на срам,
Остался снова, в распаде нелепом,
Царицы-Смерти зловещим вертепом
Наш мир — бессмертья поруганный храм.

А в этой жизни взаимною страстью
Любовь связала их крепче родства;
Огнем нездешним, нездешнею властью
Зажегся светоч ее волшебства:

Он, Кормчий птицам в искании юга,
К цветам в полях направляющий пчел, —
Он создал двух близнецов друг для друга,
Стези их сблизил и жребии свел;

И меч бездушный земного закона
Рассечь не должен, что связано там,
В предвечных недрах небесного лона,
С великой целью, предсказанной нам.

Удел их — язву губительной розни
Стереть здесь, в царстве духовных калек,
Разрушить Смерти тлетворные козни,
Обитель Жизни воздвигнуть навек.

И в их слиянии таинственный осмос
Природы женской с природой мужской,
Наполнив прежней гармонией космос,
Вернет бессмертье природе людской.

Я слышал новой вселенной рожденье;
Я чуял жизни процветшей ростки!..
Упорство мысли и долгое бденье
Приливом крови стучались в виски.
И с жутким чувством щемящей тоски,
С тревогой в новом душевном надломе,
Я стал молиться в безмолвной истоме,
В немом порыве, чтоб вновь отогнать
Сомнений черных гнетущую рать.

Такой молитвы не ведал поднесь я.
Мое моленье не знало границ:
Как стая белых трепещущих птиц,
Мольбы рвались за предел поднебесья;
Спадали слезы восторга с ресниц,
И пот кровавый от страстного рвенья
Со лба катился. В огне вдохновенья
Душа горела… Повергнувшись ниц,
Я пал на землю, недвижно на голом
Полу простерся и долго потом
В тиши, пред грозно молчащим престолом,
Лежал во прахе застывшим крестом.

Когда ж поднялся, спокойный и сильный,
Исполнен духом и верой обильный,
То все сомненья исчезли, и лишь
Один хитон мой, измятый и пыльный,
Хранил след скорби. И дрогнула тишь
От слов призыва. Не просьбою нищей,
А силой воли в небесном жилище
Слова земные звучали: «Услышь,
Услышь, Всесильный! С горячей мольбою
В свой трудный час Твой слуга пред Тобою.

Меня, как ризой, Ты славой одел,
Украсил честью и блеском величья;
Ты дал мне мудрость, чтоб в знаменьях дел,
Тобой творимых, мог правду постичь я;

Ты слышал веры незыблемой пыл,
С высот услышал, как сердце взывало,
И Жизни смысл предо мною раскрыл,
Над ликом Смерти подняв покрывало…

Прими же ныне, как жертвенный дым,
Моленье это. Моими устами
Молясь, трепещет пред троном Твоим
Весь сонм миров, оживленных мечтами.

Бессчетных полчищ немых мертвецов
К тебе взывает отверженный голос:
Воздвигни, Мощный, в чете близнецов
Единства первый спасительный колос,
Да вечной жизни он даст урожай
На этой ниве злорадного тленья!..
Услышь!.. И если я чашу терпенья
Своим прошеньем налил через край, —
Не милуй!.. Небо громами наполни,
Сверкни мне гневом бичующих молний,
И скорой смертью мой грех покарай.
Когда же милость Твоя без предела
Над миром длится и не оскудела, —
О, будь мне в помощь. И смерть сокруши,
В единстве сблизив два девственных тела,
Смешав в единстве две чистых души!..»

Молитва тает, как дым фимиама.
Я жду хоть знака, но небо темно…
И вновь на сердце пророчество храма:
«Когда одежды вы сбросите срама,
И двое, слившись, составят одно,
Тогда исчезнет порока пятно,
И будет радость и жизнь без скончанья!..»
Суди меня, правосудный Судья!
Не в силах больше противиться я
Влеченью сердца, как долгу призванья:
На благо всем, я уклад бытия
Дерзну сломить всемогуществом знанья!

И, сбросив тленных одежд шелуху,
Как змеи — клочья ветшающей кожи,
Мы примем образ утраченный Божий, —
Да всё свершится внизу, как вверху.

Решенье твердо. И время созрело.
Царевич даст мне желанный ответ:
Должно свершиться великое дело
К заре сегодня, чтобы новый рассвет
Был жизни новой и вечной восходом.
Ни мысль, ни дух не смутятся ничем!..
Никто не видит, как внутренним входом,
Минуя стражу, вступил я в гарем.

Вошел, окликнул… Но вкруг всё объято
Молчаньем мертвым — ни звука в ответ:
В алькове тихом царевича нет,
Не тронут кубок вина, и не смято
Пустое ложе. Забытый ночник
Один мерцает в покинутой спальне…
И вдруг протяжный и плачущий крик
Совы зловещей угрозою дальней
Раздался где-то в дворцовом саду:
Казалось, птица ночная беду
Вещала мне. Но теперь ли позволю
Беде нежданной победу из рук
Моих исторгнуть?.. И мощно я волю
Напряг, как туго натянутый лук.

При свете мысли, направленной к цели,
Мои зеницы внезапно прозрели,
А слух отверстый расслышал, как тишь
Полетом режет летучая мышь.

И в даль взглянул я провидящим оком:
Блуждал, как призрак, царевич в далеком
Престольном зале. Издревле цари,
Приемля царство, им данное Роком,
Венцом отцов там венчались. Потоком
Луны сиянье лилось; и внутри —
В стенной отделке и в своде высоком
Мерцали, мягко светясь, янтари.

На трехступенном помосте тяжелом,
Под царской сенью, меж белых колонн,
Увенчан Диска святым ореолом,
Стоял Ацтала наследственный трон,
Из белой кости точеный, как плоский
Раскрытый лотос… О древнюю сень
Разбившись, смолкли шагов отголоски;
На трон упала царевича тень.

Пред царским местом, на нижней ступени,
В бессильной вспышке сердечных мучений,
Царевич замер. Я видел, как с плеч
К ногам, белея, туника упала;
В руке, грозней смертоносного жала,
Блеснул короткий отравленный меч…

Я был на страже. С искусством йога
Владея мыслью и чувством своим,
Пропел я трижды созвучьем одним
Святого Слова три буквы в два слога,
Утратил форму плотскую свою —
Наш бренный саван, докучный и тесный —
И стал невидим, как Путник Небесный,
Когда он, чуждый уже бытию,
Как дух — свободный, как тень — бестелесный,
Скользит над миром воздушной тропой:
Идет он, тучи в пути попирая,
И море, вод не коснувшись стопой,
Проходит с ветром от края до края.

Я шел на помощь. Уже лезвее
К груди приставив, пред отчим престолом
Царевич сердце пронзил бы свое, —
Но я, пред самым смертельным уколом,
Представ во плоти, отвел острие.

Царевич вздрогнул с мучительным стоном…
Я крепко руку холодную сжал,
Раскрылись пальцы, и трепетным звоном
Клинка о плиты откликнулся зал.
И мы в затишьи молчали пред троном.
Я был спокоен и, глядя в упор,
Старался встретить царевича взор:
«На миг ли только ослаб? Изнемог ли?..»
Дрожал он. Плечи открытые дрогли;
В чертах был скорби и ужаса спор,
А взор таился, опущенный долу…
И, втайне символ избранья творя,
Рукою твердой его, как царя,
Я ввысь под Диск лучезарный к престолу
Возвел, сказав повелительно: «Сядь!..»
И сел царевич бессильно на троне,
Лицо скрывая в понуром наклоне…
Со лба от пота намокшую прядь
Волос откинул, тряхнув головою,
Как будто с думой своей роковою
Стремясь расстаться… Он бледен. И тьма
Вкруг глаз глубокой легла синевою.
Когда ж, поднявшись, ресниц бахрома
Глаза открыла, — в их мраке бездонном
Я чутко, чувством отцовским, постиг
И страсть, и муку в гореньи бессонном,
И холод смерти, столь близкой за миг.

Я знал, что жутким отчаянным криком
Кричит беззвучно страдальца душа.
Не дрогнул я в состраданьи великом;
Но строго, жалость в душе заглуша,
С укора начал, как маг-проповедник,
Меж ним и тайной моею посредник:

«В часы невзгоды унынье — наш враг,
И дух упадка — дурной собеседник,
А слабость — первый к погибели шаг.
Царей Ацтлана природный наследник,
Стыдись, царевич!.. Растерян и наг,
На вызов Рока в ответ, — неужели
Ты смерти ищешь? Меж тем, не тебе ли
К стяжанью вечных возвышенных благ
Величья путь предречен с колыбели?..

Твоя, царевич, как солнце, светла
В грядущем участь. Как сильному мужу
С могучею волей и сердцем орла,
Тебе сегодня я всё обнаружу,
Что мудрость Неба тебе предрекла.

Воспрянь, царевич, душою смущенной.
Любви, законом людским запрещенной,
Своей виной и грехом не зови:
Здесь, в мире тленном, лишенном свободы,
Мы слышим в зовах взаимной любви
Могучий голос всесильной Природы.
Два встречных чувства должны б, не греша,
Звучать одним полногласным аккордом
В слиянии целом, прекрасном и гордом;
А в страсти тщетной — людская душа,
Как дочь неволи, убога и сира.
Любовь без счастья — вселенский позор,
В ней узам жизни — правдивый укор;
Как на две части разбитая лира,
Два скорбных сердца обрывками струн
Разлад вливают в гармонию мира…
Но правды новой — сегодня канун.

И завтра утором я мир наш несчастный
Спасу от розни, гнетущей людей!
Мне духи света и мрака подвластны;
Стихии, в мощи безумной своей,
Покорны воле разумной моей;
Я даже самый хаос безучастный —
Миров источник, основу и суть —
Творящим словом могу всколыхнуть.
Пусть должен двинуть небесную твердь я, —
Я даже своды небес потрясу,
Сметая звезды, как с листьев росу:
Где подвиг нужен, как дар милосердья,
Там косный долг добродетели — грех!
А мне на благо всеобщее надо
Овец безвольных заблудшее стадо
Вернуть к блаженству нетленных утех.
Сестра и ты, вы над общим уродством
Порочной жизни, в упадке больном,
Цвели недаром своим превосходством:
Ума и тел молодых благородством,
Созвучным чувством в расцвете двойном
И душ сродненных таинственным сходством…
Своей науки благим руководством
Я дам вам счастье в блаженстве ином.

Одной вы плоти, душа в вас едина —
Вас тлен рожденья разъял пополам;
У ваших жизней одна сердцевина —
Любовь святая, блеснувшая вам.

Я вас, чрез тайну великого чина,
Как цвет и стебель небесного крина,
Навек друг другу верну, и создам
Бессмертной жизни тождественный храм,
Души вселенской мечту — Андрогина.

Он, Образ Божий нося, как печать,
Блаженно будет в мирах обитать,
Земного рая божественный житель,
Нетленной жизни нетленный родитель
И чад бессмертных бессмертная мать…»

И нов, и чуден был смысл прорицанья
В жилище древнем великих царей,
В палате, полной теней и мерцанья
Живых под лаской луны янтарей.

Таких пророчеств под сводами зала
Никто не смел возвестить в старину,
И ночь немая, казалось, вонзала
Слова, как иглы, в свою тишину.

Захвачен тайны могучим размахом,
Царевич слушал с восторгом и страхом…
Лицо горело… Исчезла печаль…
Не млело сердце в нем тающим воском, —
Оно звенело, как твердая сталь:
Сидел он, светлый, на лотосе плоском,
Как новый страстный и девственный бог,
В себе сознавший бессмертья залог.