Валерий Фимин-Гулимин - Золотой самолет

Рука болит —

такая скука.

Я бы зашёл

к тебе без стука.

Водички скушал,

снял пиджак

и лёг вздремнуть

совсем не так.

На память

краешек своей,

подальше от

чужих людей,

что не смогли

меня принять.

Понять – не в карты

поиграть.

Не ощипать

полёт гусей,

парящих

в юности моей,

и гогот пеньем

не назвать,

пока гусям

родным не стать.

Ошибаться имею право:

без ошибок вымысел жизнь.

От ошибок Земля не страдала,

от уверенных судьбы рвались.

И как будто сегодня в фаворе,

и продвинут толпою из масс…

но слыхать в его разговоре

фальшь, натяжки,

неискренность фраз.

Излечить от такого недуга

не способны земные врачи.

ПОКАЯНИЕ – вот та запруда

от потока гадостной лжи.

Ожиданье крадёт время —

разрушительный процесс.

Перед нами есть дилемма:

либо хлопать, либо сесть…

Лучше сесть в нутро вагона,

и уехать далеко,

заколдованное слово

произносится легко.

Экспедиция открытий

не таила от меня,

проплывали мимо мысли

и вращалася Земля.

Утро ярких впечатлений

затуманилось в пути,

и уже с зарёй вечерней

думы стали нелегки.

Широка страна родная —

реки, заросли, «пеньки»,

и пусты глаза деревни —

не встречают огоньки.

Воскресный вечер, плавно перешедший в забытьё с последующим пробуждением

Положили подушки подушки,

крепко спят мои дочки-болтушки.

Пусть приснится им сказочный град,

где они принимают парад…

Мостовые, сияя сапфирами,

по бокам оторочены лирами,

и шагает гусар из пивной

по дорожке под ручку с луной.

Вслед виляет собака бездомная.

Какой масти? Наверное, тёмная.

А за нею коровы мычат,

убегая от чёрных волчат.

Я вприпрыжку бегу за волчатами,

и со мною подружки с ухватами,

а в ухватах, наверное, щи.

Все побили горшки, не взыщи.

И как взвоет бестия клятая,

распахнулась душа необъятая

побежали мурашки в кусты,

а за ними стремительно ты…

Всё смешалось,

резвилось бездельником,

а очнулось с утра понедельником.

Я проделал путь

от Дорки до Евфрата,

жизнь везде не пряник —

бремя и долги.

Время повернуло

к Понтию Пилату,

быть и мне распятым

за свои грехи.

Крещенские морозы

послали небеса

для совершенства плоти

под знаменем Христа.

В какой ещё вселенной

с мурашками народ,

раздетый, с бренным телом

собою плавит лёд?

Такое испытанье

берёт один из ста,

пускай порой бахвалясь, —

возрадуйтесь, уста:

шаг первый сделан

к Богу,

теперь ещё шажок —

с терпеньем, понемногу

огонь любви

зажёг.

Птицы на воле – птицы.

В клетке они – экспонат,

и глупый хозяин гордится,

когда они говорят.

И невдомёк недотёпе:

если б в его голове

укромный отдел заработал —

услышал бы он о себе…

К счастью ли, к горю?

Не знаю…

Но им не дано различать

вольного голоса воли

и птичьего подражать.

«Остров невезения

в океане есть,

весь покрытый зеленью,

абсолютно весь».

Странно, в океане

был цветущий сад,

и всего каких-то

полста лет назад.

Жили себе люди,

весело плодясь,

пока не смекнули

добывать здесь грязь.

Океан косился

голубой волной,

но не появился

островной герой.

Выгребли фосфаты,

гнали почем зря.

До сих пор зияет

шрамами земля.

Деньги профуфукал

островной народ,

и на сердце скука…

Может нас сё ждёт?

Перекати-поле —

дар природы милый,

какая мудрость

в умноженье нивы.

Свободно катятся

во славу всем ветрам…

Где остановит

случай-генерал?

Просторы неба

спорят с степью —

ширью.

Из глубины веков

летит монгольская

орда.

Что не хватало им

в стихах акынов

и гнало на край света,

ветрами резвя?

Не думаю,

что жажда лишь

одной наживы.

И славы ради —

тоже ни причём.

Кипела кровь

в их диких жилах,

и жажда перемен

гнала бичом.

Семь футов

под килем.

Лево руля.

Канаты гудят

натужено.

И мачты

пронзили

небо шутя,

плывут паруса

отутюженно.

Идём мы

по морю,

палуба – дом,

боцман свистит

контуженный.

Ушли мы

в путину.

«Берег потом», —

хрипит капитан

простуженный.

Какая разница —

лишь бы с тобой!

Такая хартия —

звук не пустой.

Пусть всё изменится,

сойду с ума.

Безумством светятся

твои глаза.

Стою под куполом,

и сладок миг,

делящий жизнь мою

досель и…

крик!

Есть люди —

разбитая рожа.

Есть люди —

сорочка и фарт.

Есть, ни на кого

не похожи,

легенды о них

говорят.

Живые они,

ранимы.

Живут как бы

невпопад,

не видят

они перспективы,

дорога их

наугад.

Таких посещает

сомненье,

не спят

порой до зари,

и их дела,

точку зренья

не любят

люди Земли.

«Делай, что должен,

и будь что будет», —

и никогда тебя

мир не забудет.

И никогда

не будет сомненья,

только задумайся

на мгновенье.

Что ты почувствовал?

Это забвенье.

Больше не думай,

исчезнут сомненья.

Уж столько водицы

ушло с тех времён,

когда повелитель

цеплялся за трон.

Теперь не то время,

а сказочка – та:

как юноша утром

седлает коня,

как за обедом

уже он Платон.

А вечером, грешный,

всего лишь Бирон.

Я буду ждать тебя

у входа в наши врата,

ты будешь счастлива,

отчасти странновата,

и принесёшь любовь

с земли большой…

Забудем грусть,

а лучше радость спой.

Твои глаза —

два радужных агата,

исчезло время:

вечность без возврата.

Я прикасаюсь —

вот он, аналой,

я ждал Вас, каюсь,

и теперь с тобой.

Так уж получилось,

что родился здесь:

с болью, некрасиво…

за и против взвесь.

Вспомни миг рожденья:

Первый крик – скандал,

весь в пылу творенья

вышел в мир вандал.

Как обняли кроху,

приложив к соску,

руки родной плоти —

и забудь тоску…

Двенадцать дураков

загнали лошадь в тину.

Двенадцать дураков

не знают, что хотят.

Двенадцать дураков

напились бы в дрезину,

но денежку свою

потратить не хотят.

Лидия,

ты совершенство

лилии.

Твои искрящиеся

линии

сеют желания

и тоску,

но я сейчас

к вам не могу.

Весь в укусах по колено,

но упрямый, как полено.

Хрустальный воздух,

и последний гриб

стоит один

в просёлке на дороге.

Глядишь округ

и понимаешь:

мир велик,

и жёлтый листик

говорит о Боге.