Николай Белоцветов - Небесный хор
«Последнюю листву заплаканных берез…»
Последнюю листву заплаканных берез
Легко мороз
Своим хрустальным иссушил дыханьем.
Мы станем
С тобой такими, как они, — увянем,
Такими же мы станем, как листва,
И в ночь посыплются истлевшие слова
С сухим и устрашающим шуршаньем.
«Из опротивевшей норы…»
Из опротивевшей норы,
Вдыхая едкий запах гари,
Сквозь дождь, туманы и пары,
Чтоб где-нибудь в укромном баре —
И до рассвета… А потом
У опустевших ресторанов,
Ища растерянно свой дом
И неожиданно воспрянув,
В испуге крикнув: О, приди!..
О, Эвридика!.. И кромешный
Завидев сумрак впереди,
Понуро, горько, безутешно,
Забыв достоинство и стыд,
Столичным девкам на потеху,
Не помня слов, не слыша смеха,
Петушьим голосом навзрыд.
«С тем горьковатым и сухим…»
С тем горьковатым и сухим,
Тревожащим истомой темной,
Что расстилается, как дым,
Витая над моей огромной,
Моей покинутой страной,
С протяжной песнью сиротливой,
В седую стужу, в лютый зной,
Перекликаясь с черной нивой,
С тем, что рыдает, как Орфей,
О Эвридике вспоминая,
С тем ветром родины моей
Лети, печаль моя ночная!
Элегия («Скоро тронется поезд, и как линии нотной тетради…»)
Скоро тронется поезд, и как линии нотной тетради
Телеграфных столбов бесконечно потянется сеть,
И послушные думы, расплетая волнистые пряди,
Запоют однозвучно только слово одно: Умереть!
Говоришь: Невозможно… Но раскаты надмирной печали,
Но земные поклоны убегающих в вечность лесов.
У заплаканных стекол мы так долго о главном молчали,
Проплывающих далей заунывный мы слышали зов.
Скоро тронется поезд, загремят, заскрежещут колеса,
Заколотится сердце под щемящий раскатистый стук
И вдруг судорожно замрет… И не станет ни слов, ни вопроса,
И уже безнадежность в этой муке заломленных рук.
Элегия («Все о том, что годы, что сребристы…»)
Всё о том, что годы, что сребристы,
Вечера, что поздно… Всё о том!
Бьются волны в грудь твою, как в пристань,
Угрожая штормом и дождем.
Всё о том, да всё о том, что в тесном,
Деревянном, черном и простом…
А потом в огромном, неизвестном,
Молчаливом небе… Все о том!
И о том, что ночь томится в плаче,
И о том, что звезды так бледны,
И о том, что в мире все иначе,
Что незрячим снятся только сны.
«А ведь когда-нибудь, друзья…»
А ведь когда-нибудь, друзья,
Как в океан впадают реки,
А ведь когда-нибудь и я,
И я когда-нибудь навеки!
И в звездных сферах бытия,
В хрустальных сферах Птолемея,
И я когда-нибудь, друзья,
Перед Создателем немея…
Друзья, друзья, когда-нибудь
В Его премудрости бездонной,
В пучине черной утонуть
Суровым роком осужденный!..
Увы, когда-нибудь и я,
Как в океан впадают реки,
И я когда-нибудь, друзья,
Когда-нибудь и я навеки!
«Без упрека… Покорно… Но пойми же — навеки, навеки…»
Без упрека… Покорно… Но пойми же — навеки, навеки!..
И, как облак, растаяв в голубой колыбели зари,
Где смежают светила величавые бледные веки,
И дрожат их ресницы, и доносится голос: — Умри!.. —
Без упрека… Покорно… Как прохладен заоблачный воздух!
Как безветренно сердце! И как близок, как близок твой час!..
И текут по ланитам золотые падучие звезды,
И скорбит бесконечность в мириадах заплаканных глаз.
Ноябрь
1. «И тогда в холодную могилу…»
И тогда в холодную могилу
Опустили солнце, и тогда
Ветер пел гнусаво и уныло
Над хрустальным зеркалом пруда.
И тогда, содрав с себя одежды,
Охал дуб, молясь за упокой,
И, простясь с последнею надеждой,
Ввысь грозился старческой рукой.
И тогда луна не восходила,
И тогда по зябнущим полям,
Чуть виясь, из звездного кадила
Голубой курился фимиам.
2. «Ни к чему!.. Напрасно!.. Невозможно!..»
Ни к чему!.. Напрасно!.. Невозможно!..
Но душа не хочет этих слов,
Этих слез надломленности ложной!
И закат по-новому суров.
Облака, скрывающие звезды,
Скрыть не могут вестников благих.
Свод высок, хрустален горный воздух,
И прибой торжественен и тих.
Как песок в прилива час прекрасный
Зыбью строк исчерчена тетрадь.
Мир поет. Молитвы не напрасны.
И душа не хочет умирать.
«Что-то душой забыто…»
Что-то душой забыто,
Только не знаю — что,
А все, что ей открыто,
Все это — не то, не то…
Увы!.. Позабыто что-то,
Да как догадаться — что!
Никто не поймет заботы.
Заботы моей, никто!
Может быть, ангел нежный
Коснулся души во сне…
Может быть, ветр прибрежный
В дверь постучал ко мне…
Может быть, все, что было,
Может быть, все, что есть…
Вот и ловлю уныло
Дрогнувшим сердцем весть.
Да, что-то душой забыто,
Только не знаю — что,
А все, что ей открыто,
Все это не то, не то…
«Разуверение… На бездыханном лоне…»
Разуверение… На бездыханном лоне
Безвольной бабочкой свисают паруса.
Слагаются в ладью покорные ладони.
В потупленных глазах вечерняя роса.
Как долго плыли мы к изменчивой Авроре!
Как много призраков в неверной глубине!
Но сердце сетует. Его снедает горе
По том утерянном, по том ушедшем дне.
Увы!.. Поверьте же, что молодость обманна,
Что поздней осенью правдивей зреет стих,
И есть в Послании седого Иоанна
Три слова Вечности. Вы помните ли их!..
ЖАТВА. Третья книга стихов. (Париж, 1953)
Анна Белоцветова. Предисловие
Нежит жемчужина взор претворенною в радость печалью,
Жен озаряет земных матовым блеском любви.
Но лучезарней стократ переливы страданья людского,
Но ожерелье из слез носит Царица Небес.
(Из «Шелеста»)
Ушел из жизни большой поэт. «Он пролетал через жизнь», — сказал о нем один критик. Вернее, пролетел. Но пролетел он не как бездушный фейерверк, а — с большим певучим сердцем, отзывавшимся на всю боль нашего разорванного мира. Он пел, как Орфей в преисподней. «Его стихи завораживают», — говорил один знаток русской поэзии, ставя Николая Николаевича в ряд русских классиков. И не он один. Это завораживание поэтическим словом пережили в большей или меньшей мере все слышавшие поэта. Но орфизм его поэзии не был языческим: он рождался из подлинно христианского истока, он был современным в лучшем смысле этого слова и потому звал в будущее. Отсюда поражавшая иных чистота его поэзии. И поэт Божьей милостью сознавал, откуда его Дарование, и не искал для себя славы. В этом — секрет его «шапки-невидимки», в которой он, поэт и философ, прошел по жизни, прошел, уязвленный всеми проблемами времени и вечности. Поэтому и темы его поэзии вечны: Бог, смерть, любовь. Это трезвучие слышно как в изысканнейших формах его поэтического слова, так и в предельной простоте выражения его последних стихов.
Пророческим оказалось стихотворение: «Я боюсь, что яблоновым цветом»: лебединая душа поэта действительно отлетела «не осенью, не летом, А под всплеск весенних белых клавиш», «В час, когда неотразимо нежен Этот мир в сиянье непорочном»…
