Олег Зоин - Крик в тумане

Тяжёлые — с кровью —
Тампоны
В тазу унесла сестра.
В сад он шагнул утомлённый,
Измотанный вконец с утра.

Резко перчатки сдёрнул,
Марлю сорвал с лица.
Пота солёные зёрна
Смахнул,
Посадив у крыльца.

Взглядом довольным,
Привычным
Оглядел звонкопчёлый сад —
Прибольничные белые вишни
Как медсёстры под солнцем стоят…

Махнешь рукой небрежно кораблю,
Уйдешь домой,
Туда, где вянут травы.
На гальку, на песок, на чуткий гравий
Не возвратишься прошептать: — Люблю!

Я б слово то сберёг и не разбил,
Пронес бы сквозь бушующее море…
Но ты смолчала —
Старая история:
Страдания непринятой любви.

Колумбом уйду в океаны
Планет,
Неизвестных нам,
В далеких поездках достану
Пространства земным семенам.

Над чёрной распаханной топью
Забелеет чужая заря,
Напомнив пушистые хлопья —
Снеговые цветы января…

Убредут на Венгрию,
На Запад,
Тёмных туч тяжелые воза,
Переплачет, выплачется слякоть
И просохнет синяя слеза.
Вдруг набрякнут почки, земли, губы
В ясных днях чисты, просты, честны,
Чтобы то, что нам казалось грубым,
Засмущалось робко у весны.
Чтоб живее кровь бурлила в теле,
Чтоб светились искренней глаза,
Чтобы, встав со снеговой постели,
Парк свой летний галстук повязал.
Душу — чур! — не бередить!
Не бредить, уносясь в нездешние края:
Мне дороже близкие соседи —
Будапешт и Венгрия твоя.

Подъехал вечер на санях
Трудяги-тишины.
Я сел и он повёз меня
По морю белизны.
Садится сладкий снегопад
На мёрзлый чернозём,
Равнины ждут, равнины спят
Звериным чутким сном.
Ушла за горизонт, как ты,
Кристальных гор гряда…
Я уезжаю из мечты
Надолго…
Навсегда.

КТО СОЛНЦА ЖЁЛТУЮ ЛИМОНИНУ
САЛФЕТКОЙ СНЕЖНОЙ ПЕЛЕНЫ
ПРИКРЫЛ? ЧЕЙ СМЕХ ПОВИС, ЗАРОНЕННЫЙ,
В ИГОЛКИ МАЧТОВОЙ СОСНЫ?

ЗАУХАЛА, ЗАНЫЛА, СВИСТНУЛА,
ПОВОЛОКЛАСЬ ПО ТЕМНОТЕ,
ШАРАХНУЛА, ПАЛЬНУЛА ВЫСТРЕЛОМ
МНОГОЧАСОВАЯ МЕТЕЛЬ.

В ПАЛАТКЕ СТЫНУЩЕЙ ГЕОЛОГИ
ПО-ФИЛОСОФСКИ СУДЯТ МИР,
СТУЧАТ ДЕРЕВ СКЕЛЕТЫ ГОЛЫЕ,
ПРИОБОДРЁННЫЕ ЛЮДЬМИ…

Нет, не гожусь я в евтушенки —
Мне, если женщина, так чтоб
Не только чистые коленки,
Не только чёлочкою лоб.
Не только шелка комбинации
Струящаяся в ночь метель,
Не та, чтобы в любви признаться,
И тут же, с ходу, — на постель.
Мне снится женщина другая —
Чтобы делила хлеб и дом,
И чтобы, от любви сгорая,
Потвёрже знала,  ч т о  потом.
Такая, чтобы долго грели
Меня лучи её тепла,
И чтоб нам вслед шепнуть не смели:
— Она дешёвая была!

Покровители животных, бросьте
Притворные слёзы лить!
Просто, очень просто
Её жизни порвалась нить.

Ну не поставили камень ей,
Ну и что ж, зато портрет
Как наилучший памятник
На пачках сигарет.

Скуришь пачку и в урну,
Где праху и пеплу порт,
Окурки кувыркнутся пурпурно
На смятые карточки морд.

Грязный ящик урна, но я
Секунду помолчу над ним —
Ведь мы в нём отходами Бытия
Память хороним и храним.

Первый час. Я слушаю Прокофьева.
Свет погашен.
Тени у стола.
Разорвав черновики браковые,
Забываю личные дела.
На стене танцуют исступлённые
Контуры встревоженных ветвей,
И рыдает вздохами и стонами
Музыка под блики фонарей.
Ящерица выползла зелёная,
Извивалась, за собой звала.
Присмотрись, гора скрывает склонами
Парня из уральского села.
Он любви заради чудо выстроил,
Век из камня сказку высекал —
Повелось так издавна да исстари
Меж базальтовых уральских скал…
… Ночь не спит.
Заслушалась Прокофьевым.
Тени у стола.
Шкала горит.
На стене узор — уже за окнами
Ветер не качает фонари.

Ну что ж, если стихи фальшивят,
Не спрашивай и не кори,
О старом шиворот-навыворот
Не говори,
Не говори!

Любить того, кто не вернётся —
Под силу тяжесть ли для нас?
Как измождённая работница
Склонилась над Невой луна.

О, если знать бы, что загубим
Движеньем неразумным губ,
Тогда одним бы жестом грубым
За всё былое бросил рубль…

Полотенец хрустящих и тонких
Ты охапку внесла со двора
И развесила в кухоньке ловко,
Сотворительница добра.

Дорогая моя старушка!
Запрещаешь ходить босиком,
Вечерами взбиваешь подушки,
Крепко пахнущие молоком,

Гладишь, если злой и усталый,
Головой уткнусь в плечо,
И ладонь твоя снегом талым
Пахнет ласково и горячо…

Мне бы,
Мне бы твоих печалей,
Мне бы ясности и тепла,
И чтоб дочка,
Когда в отчаянье,
На плечо моё прилегла…

Под ногами лёд крошится тонкий,
Первый снег просыпался окрест.
До чего ж вы любите,
Девчёнки,
Танцевать под духовой оркестр!

Мы с одной рассорились на этом:
В клуб пришли и у стены стоим.
Я ей про галактики,
Ракеты,
А она айда кружить с другим!

Дома я у Щипачёва в книжке
Рылся,
В сотый раз перелистав, —
Почему серьёзные мальчишки
На взаимность не имеют прав?..

Пролетели призрачные клинья
Журавлей, рыдающих навзрыд,
И за горизонтом,
Синим-синим,
Тишина под утро не горит.
Наползают тучи из-за леса,
Пригинают головы кусты,
Под дождя навязчивой завесой
Зябнут и дороги и мосты.
Прячут лица бледные рассветы,
Голоса возникнут и замрут…
Всё грустит.
На целых полпланеты
Бодрствует один упорный труд.

Сердитый ветер водной пылью жёгся,

Смывал следы спешащих каблучков,

А я сжимал трепещущие флоксы

И постигал несложную любовь.

Она ушла, простившись торопливо,

Глаза укрыв под капюшон плаща,

Лишь бесновался молниями ливень

И мокли флоксы, жалко трепеща.

Ну что ж, ну что ж!

Забудем неудачи!

Спросила мать:

— Заплакан, что ли ты?

Но мне пришлось в ответ сказать иначе:

— То, мама, — дождь,

Заплаканы — цветы!

Приходи на пристань спозаранок.
Кепку не снимая с головы,
С первым пароходом по туману
В молодые дали уплыви.

Выбирай не тихих дней прохладу —
Дальних строек трудные дела,
Где б ветров монтажная бригада
К сердцу напряженье подвела.

Не грусти по детскому уюту —
Мать поймёт твои 16 лет.
Хороши рассветные минуты,
Красный луч и пенный, мягкий след…

Тем днём,
Безрадостным и мутным,
Ушёл перрон за мокрый сад,
Мелькнула тусклым перламутром
Асфальтовая полоса.

У въезда в серенький посёлок
Встречал я поезд у вокзала, —
В окне,
С одной из верхних полок,
Красивая рука свисала.

В цепи трясущихся вагонов
Куда ты едешь,
Дай ответ!
И где искать?
А перегонам
Конца как-будто бы и нет…

Унёсся стоколёсый поезд,
Прогрохотав у переезда.
В окне глаза я помню,
То-есть,
Что между мной и ними —
Бездна!