Владимир Маяковский - Стихотворения (1929)

Как совесть голубя,
                                чист асфальт.
Как лысина банкира,
                                 тротуара плиты
(после того,
                   как трупы
                                   на грузовозы взвалят
и кровь отмоют
                         от плит политых).
В бульварах
                    буржуеныши,
                                          под нянин сказ,
медведям
                игрушечным
                                     гладят плюшики
(после того,
                   как баллоны
                                       заполнил газ
и в полночь
                   прогрохали
                                      к Польше
                                                      пушки).
Миротворцы
                    сияют
                              цилиндровым глянцем,
мозолят язык,
                      состязаясь с мечом
(после того,
                   как посланы
                                      винтовки афганцам,
а бомбы —
                  басмачам).
Сидят
           по кафе
                        гусары спешенные.
Пехота
            развлекается
                                 в штатской лени.
А под этой
                 идиллией —
                                      взлихораденно-бешеные
военные
              приготовления.
Кровавых капель
                           пунктирный путь
ползет по земле,—
                               недаром кругла!
Кто-нибудь
                  кого-нибудь
подстреливает
                        из-за угла.
Целят —
               в сердце.
                              В самую точку.
Одно
         стрельбы командирам
                                             надо —
бунтовщиков
                     смирив в одиночку,
погнать
            на бойню
                           баранье стадо.
Сегодня
             кровишка
                            мелких стычек,
а завтра
              в толпы
                           танки тыча,
кровищи
              вкус
                     война поймет,—
пойдет
            хлестать
                           с бронированных птичек
железа
            и газа
                      кровавый помет.
Смотри,
             выступает
                              из близких лет,
костьми постукивает
                                  лошадь-краса.
На ней
           войны
                     пожелтелый скелет,
и сталью
               синеет
                          смерти коса.
Мы,
      излюбленное
                            пушечное лакомство,
мы,
      оптовые потребители
                                         костылей
                                                         и протез,
мы
     выйдем на улицу,
                                  мы
                                       1 августа
аж к небу
               гвоздями
                              прибьем протест.
Долой
           политику
                          пороховых бочек!
Довольно
                до́ма
                         пугливо щуплиться!
От первой республики
                                    крестьян и рабочих
отбросим
                войны
                          штыкастые щупальцы.
Мы
      требуем мира.
                             Но если
                                           тронете,
мы
      в роты сожмемся,
                                  сжавши рот.
Зачинщики бойни
                             увидят
                                         на фронте
один
        восставший
                            рабочий фронт.

Париж,
           как сковородку желток,
заливал
              электрический ток.
Хоть в гости,
                     хоть на дом —
женщины
               тучею.
Время —
               что надо —
распроститучье.
Но с этих ли
                     утех
французу
                распалиться?
Прожили, мол,
                       всех,
кроме
          полиции.
Парижанин
                  глух.
Но все
           мусьи
подмигивают
                      на углу
бульвар де Капюси́н.
Себя
        стеля
идущим
              дорогою,
на двух
             костылях
стоит
         одноногая.
Что
      была
               за будущность?
Ну —
         были ноги.
Была
         одной из будочниц
железной
                дороги,
Жила,
          в лохмотьях кроясь,
жуя
      понемногу.
И вдруг
             на счастье
                               поезд
ей
     срезал ногу.
Пролечена
                  выплата.
Поправлена
                   еле,
работница
                 выплюнута
больницей
                  в панели.
Что толку
                в ногатых?
Зеваешь,
               блуждая.
Пресыщенность
                          богатых
безножье
               возбуждает.
Доказательство —
                              налицо.
Налицо —
                 факт.
Дрянцо
            с пыльцой,
а девушка
                 нарасхват.
Платье
            зеленое
выпушено
                мехом,
девушка
              определенно
пользуется
                  успехом.
Стихом
             беспардонным
пою,
       забывши
                      меру —
как просто
                 за кордоном
сделать
             карьеру.

Вы себе представляете
                                      парижских женщин
с шеей разжемчуженной,
                                       разбриллиантенной рукой…
Бросьте представлять себе!
                                             Жизнь —
                                                            жестче —
у моей парижанки
                             вид другой.
Не знаю, право,
                         молода
                                     или стара она,
до желтизны
                     отшлифованная
                                               в лощеном хамье.
Служит
             она
                   в уборной ресторана —
маленького ресторана —
                                        Гранд-Шомьер.
Выпившим бургундского
                                        может захотеться
для облегчения
                          пойти пройтись.
Дело мадмуазель
                             подавать полотенце,
она
      в этом деле
                          просто артист.
Пока
        у трюмо
                      разглядываешь прыщик,
она,
      разулыбив
                        облупленный рот,
пудрой подпудрит,
                              духами попрыщет,
подаст пипифакс
                            и лужу подотрет.
Раба чревоугодий
                             торчит без солнца,
в клозетной шахте
                              по суткам
                                              клопея,
за пятьдесят сантимов!
                                     (по курсу червонца
с мужчины
                  около
                           четырех копеек)
Под умывальником
                               ладони омывая,
дыша
          диковиной
                           парфюмерных зелий,
над мадмуазелью
                             недоумевая,
хочу
        сказать
                    мадмуазели:
— Мадмуазель,
                         ваш вид,
                                       извините,
                                                       жалок.
На уборную молодость
                                     губить не жалко вам?
Или
       мне
              наврали про парижанок,
или
      вы, мадмуазель,
                                 не парижанка.
Выглядите вы
                       туберкулезно
                                             и вяло,
чулки шерстяные…
                               Почему не шелка́?
Почему
             не шлют вам
                                  пармских фиалок
благородные мусью
                                 от полного кошелька? —
Мадмуазель молчала,
                                   грохот наваливал
на трактир,
                  на потолок,
                                    на нас.
Это,
       кружа
                 веселье карнавалово,
весь
        в парижанках
                              гудел Монпарнас.

Простите, пожалуйста,
                                    за стих раскрежещенный
и
   за описанные
                         вонючие лужи,
но очень
              трудно
                         в Париже
                                        женщине,
если
        женщина
                       не продается,
                                             а служит.