Вячеслав Ладогин - Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник)
Былина о томе Лермон(т)е, предке Лермонтова
Выхожу один я на дорогу…
РомансСюжет старинного шотландского сказания о поэте Томе Лермонте был услышан мной от ленинградской хипуши по кличке Петрович в подвале Лиговского проспекта в разговорном петербуржском жанре, определяемом народом как “телега”. Основное отличие петербуржской “телеги” от московского анекдота состоит в том, что телега не имеет по существу ни начала, ни, особенно, конца. Начало “телеги” рассказчик определяет контекстом конкретного общения, конец же мелодически уходит в будущее конкретного общения. В том случае, о котором я повествую, конец истории состоял в том, что на пути Тома Лермонта кружили цветные бабочки. Другого сюжета в то время нам не требовалось.
Уже позже я прочел и саму древнюю балладу, а еще позже с бандой босоногих беспризорных детей в снегу на Машуке понял, отчего Михаил Юрьевич Лермонтов считал шотландского поэта своим предком. Так родилась эта былина. Как и все былины, она представляет собой жанр устный и не скрывает к тому же своего происхождения от поздней ленинградской “телеги”. Записана она с трудом, как с трудом записываются все произведения устного жанра. Поэтому читатель может вообразить, что автор былины – человек из народа – канул в вечность, что он – не читатель, а слушатель, и перед ним случайная и неполная магнитофонная пленка.
Пролог
Этот тип (!) был для города черным пятном:
Он был больше, чем вор! и бандит!
Он исчез. Ну и черт с ним! и помнит о нем
Только тот – кто без дела сидит.
В одной из английских деревень
Родился (под кустом)
У старой молочницы (стервы и склочницы)
Мальчик по имени Том.
Молочница (старая стерва и склочница)
Очень удивлена:
1) Ей семьдесят лет. 2) Она старая дева.
3) И денно, и нощно молилась она.
Вот как-то раз в среду (по малой нужде)
Под куст примостилась она.
Бичуган
Один из «тех» лихих парней,
Которым только лишь: «Налей!»
Привычной (праздничной) походкой
В таверну шел – зачем? За водкой.
(За водкой – черт меня возьми!
Он шел в ближайшую таверну:
За водкой – говорю наверно:
Поскольку вся моя мечта
О милой Англии – потухнет,
Лишь только кто-то мне бубухнет,
Мол: «Водки нет там ни черта», —
О том, что местные верзилы,
(Которых так моя душа
Давно и пылко возлюбила)
Не жрут там водки ни шиша,
Но хлещут всякую мочу, —
я слышать вовсе не хочу).
Так, в общем, шел он. По дороге.
И – песню пел, а тут – о, боги! —
Волынки горской дивный звук
Из-за кустов раздался. Вдруг.
……………………………
……………………………
Такие синие озера
Ханыги внутреннему взору
Звук тот из памяти являл,
Что тот минуты две… стоял.
И вот, как ветер ветки сдвинул, —
Так бичуган шляпёнку скинул
И крикнул дикою совой,
И плавно скрылся (под горой).
Босх с вами
Что увидел там он, не смогу и сказать
Без того, чтобы друга сюда не позвать
И его умолять (выпив кофею с им):
«Нарисуй иллюстрацию, Иероним.
Ну, рисуй, милый друг: как на остром суку
Стерва (старая), скорчась, лежит (на боку),
И как муха ползет по ее языку
……………………………
И весь зад заголен! Да раздвинувши зад,
Из его – головенка – и ручки, – торчат,
И – волынка – в руках у малютки дрожит.
И из чрева ея «Звонко песня бежит!»
На мотив колыбельной
По небу полуночи ангел летел,
И тихую песню он пел.
Вот ночь над деревней стоит…
Серая птица летит,
Машет и машет крылом:
Лес облетает – кругом.
Буки у ветхих ворот.
Спящий в домишке народ.
В серенькой хате – теплынь.
А за порогом – брр – сгинь!
Маленьки деточки спят.
Куры плюс уточки спят.
В сарае (всю ночь напролет)
Коровушка нечто жует.
А не хотелось бы вам
В полночь попасться волкам?
А лохматым лесным лешакам?
Лучше лежать по домам.
Хоть ты в России, брат, будь,
Хоть ты, брат, в Англии будь,
Даже, брат, в Турции будь,
А ночью холодная жуть:
Кто-то в лесу ка-ак прой-дет! —
Слышно, что носом сопит.
Вот, кто-то еще, в стороне —
Слышно – он лаптем скрыпит…
Если везде темнота,
Чудится всякое. Мразь.
Думает сразу ж любой:
«Вот бы мне – в хату попасть…»
«Вот бы щас в хату б попасть!
Щец, нахлебался б я всласть,
Обувку бы я просушил,
С хозяйкой бы – блин! – пош-шутил!
И лег бы я с ней на тулуп,
И мы б с ею прыгали б так,
Чтоб качался па улице дуб,
Скрипя: «Скипси драк!»[16]
Так что ночью мой красавец
Никого не занимал.
Может, разве, тот, в таверне?
Ну да он-то-ть пьяный спал.
Правда, что во сне кричал.
А ночь была обледенелой;
Искрометный месяц белый
Сыпал иней на кусты
С жуткой, черной высоты…
Одинокие не спали:
Звук бесовский – все слыхали.
Чертовщины страсть пугались;
И глаза не закрывались.
Ну а ты прикинь вниматель-
Но: вот ты улегся спать, и
Вдалеке – вдруг звук (ужасный)
Всю бы ночь тебе звучал,
Задуряя ум твой ясный.
Хорошо бы ты поспал?
Без названия
Спи младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю,
Тихо светит месяц ясный
В колыбель твою.
Утро долго подходило,
Долго, все вокруг студило,
Источало волчий вой, —
Все леса покрылись коркой.
Смотрит женщина, под горкой:
«Ба! с о-огромной головой
На деревню кто-то страшный
То ль идет, то ли ползет,
Ну – она как заорет —
…………………………
…………………………
Сразу ж выбежал народ.
Именины
Печально я гляжу на наше поколенье…
И вот каков ползет урод:
Огромный горб, огромный рот,
Огромный, выпуклый живот,
И громкий звук наружу прет.
…и перепуган сельский люд,
Он (люд) забыл про сон и труд.
Вот некто закричал: «Убьют!»
Вот кто-то прыгнул в прорубь, в пруд.
Собрался всяк и был таков.
Но где народ без удальцов
И – бесшабашных храбрецов?..
Они – поднявши топоры,
Бегом спускаются с горы;
Глаза – пылают, как костры.
И злые лезвия остры!
И что ж тут видят пред собой
Отважные безумцы наши!?
С огромной, как чугун для каши,
Обледенелой головой
Ползет младенец: весь – в снегу…
В крови… И в слизи.
На бегу
Они – ругнулись (ближе – краше):
Меж ног какое-то гнилье,
А может, сгнившее белье?
В волынку дует и ползет.
Один изрек: «Вот ё моё».
Сказал другой: «От этим в рот…»
И третий: «Тем и этим в зад!»
…И … не спеша, пошли назад.
Будь ты бандюга, будь вор, будь пропойца,
Пусть ты всю правду, всю честь позабыл,
Двери могилки тебе не откроются —
Если ты женщин (своих) не любил!
Да. Ты хитер был – как зверь кровожадный.
Да. Прожил жизнь – невиновных губя.
Рухнет наш мир. Весь. В Тартар. Агромадный. —
Если они не жалели тебя.
Если они не любили тебя![17]
Вон: напугал всю деревню младенец,
Что был нечисто и странно рожден.
Вот он – укутан горой полотенец.
А вот отнесен он в чудеснейший дом.
Лед с головенки тихохонько сняли
(Лед за деревней в лесу закопали).
Сам-то малютка очнулся в тепле.
Только, вишь, был изуродован шибко
И улыбался ужасной улыбкой.
Так что младенчика спрятали в зыбку
(Чтоб не пугал никого на селе).
Вот каково Том Лермонта рожденье,
Дале, слышь, – краше (а счас, брат, прости —
Что-нибудь больше, чем умное мненье,
Мне за рассказец, любезный, плати!).
Отступление
(Сказитель)
Во, опять: народ собрался.
Видно, чтобы я трепался,
Видно, чтоб с уделом свыкся
Бултыхать по водам Стикса
Легкое свое весло,
Во чего народ собрался,
И чего кричит: «Попался».
Я бы, ясно, отказался…
Так ведь брюхо подвело!
Брысь, «спецы», певца не троньте:
Я ж не «Повесть о Довмонте»,
Не-а – о Томе Лермонте
Людям стану говорить,
Чтоб народу послужить.
И покушать (и попить).
Было, чтоб я сдох на месте,
Здесь вчера персон, так, двести, —
Всех свидетелем возьму —
Я трепался чин по чину:
Как и кто нашел детину,
И боялись почему.
Ну, а кто (пардон) не слышал,
Повторю: был день, и вышел
Из терпения Господь.
И тогда одна старуха
Родила в кусточках плоть,
Разъязви ее проруха.
И да ладно б – мальчугана,
А ведь просто хулигана,
И с волынкою в руках,
И играет. Поглядела —
Да душа и отлетела
(Вот чего наделал страх!)
Тою ж ночкою холодной
Так подмерз певец народный,
Аж казался глыбью льда…
И в таком-то «чуде-юде»
Выполз, прям в деревню. К людям.
Что вы скажете – беда.
Ну и ладно; приютили —
Лед тихохонько срубили
С темени – глядят – урод.
Нос кривой. Огромен рот;
Плюс волынка: мразь и диво!
В морду зырк. Хвать торопливо,
В зыбку плюх: «Лежи! Шельмец».
(Больно. Тяжко ж для сердец
Взращивать такую нечисть).
Ах! Мон шер! Ты в ходе речи-с
Вспомнил чтой-то (сморщил нос):
«За морями, за лесами,
За высокими горами»,
Да? Певца пробрал понос.
Эпигонство-с – стиль дешев.
Вот вам Бог. Порог. Ершов.
Детство поэта
