Алексей Апухтин - Стихотворения

Вечный покой отстрадавшему много томительных лет.
Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет!
Дай ему, Господи, дай ему, наша защита, покров,
Вечный покой со святыми Твоими во веки веков!..

Зимняя ночь холодна и темна.
Словно застыла в морозе луна.
Буря то плачет, то злобно шипит,
Снежные тучи над кровлей крутит.
В хижине тесной над сыном больным
Мать наклонилась и шепчется с ним.

        Сын

Матушка, тяжким забылся я сном…
Кто это плачет и стонет кругом?
Матушка, слышишь, как буря шумит?
Адское пламя мне очи слепит.

        Мать

Полно, мой сын, то не ада лучи,
Сучья березы пылают в печи.
Что нам за дело, что буря грозна?
В хижину к нам не ворвется она.

        Сын

Матушка, слушай, недолго мне жить,
Душу хочу пред тобою открыть:
Помнишь, ты слышала прошлой зимой,
Как заблудился я в чаще лесной?
Долго я шел, утихала метель,
Вижу — поляна, знакомая ель,
Юная дева под елью стоит,
Манит рукою и словно дрожит.
"Юноша, — шепчет она, — подойди,
Душу согрей у меня на груди…"
Я обомлел пред ее красотой,
Я красоты и не видел такой:
Стройная, светлая, ласковый взгляд,
Очи куда-то глубоко глядят,
Белые ризы пушистой волной
Падают, ярко блестя под луной…
Дрогнуло сердце, почуя любовь,
Страстью неведомой вспыхнула кровь;
Все позабыл я в тот миг роковой,
Даже не вспомнил молитвы святой. —
Целую зиму, лишь ночь посветлей,
Я приходил на свидание к ней
И до утра, пока месяц сиял,
Бледные руки ее целовал.
Раз в упоении, полный огня,
Я говорю ей: "Ты любишь меня?"
— "Нет, говорит, я правдива, не лгу,
Я полюбить не хочу, не могу;
Тщетной надеждой себя не губи,
Но, если хочешь, меня полюби".
Жесткое слово кольнуло ножом;
Скоро, безумец, забыл я о нем.
В бурю не раз, весела и грозна,
Странные песни певала она:
Все о какой-то полярной стране,
Где не мечтают о завтрашнем дне,
Нет ни забот, ни огня, ни воды, —
Вечное счастье и вечные льды.
Чем становилося время теплей,
Тем эта песня звучала грустней;
В день, как растаял на кровле снежок,
Я уж найти моей милой не мог.
Много тебе со мной плакать пришлось!
Лето безжизненным сном пронеслось.
С радостью, вам непонятной, смешной,
Слушал я ветра осеннего вой;
Жадно следил я, как стыла земля,
Рощи желтели, пустели поля,
Как исстрадавшийся лист отпадал,
Как его медленно дождь добивал,
Как наш ручей затянулся во льду…
Раз на поляну я тихо иду,
Смутно надежду в душе затая…
Вижу: стоит дорогая моя,
Стройная, светлая, ласковый взгляд,
Очи глубоко, глубоко глядят…
С трепетом я на колени упал,
Все рассказал: как томился и ждал,
Как моя жизнь только ею полна…
Но равнодушно смотрела она.
"Что мне в твоих безрассудных мечтах,
В том, что ты бледен, и желт, и зачах?
Жалкий безумец! Со смертью в крови
Все еще ждешь ты какой-то любви!"
— "Ну, — говорю я с рыданием ей, —
Ну не люби, да хотя пожалей!"
— "Нет, говорит, я правдива, не лгу,
Я ни любить, ни жалеть не могу!"
Преобразились черты ее вмиг:
Холодом смерти повеяло с них.
Бросив мне полный презрения взор,
Скрылась со смехом она… С этих пор
Я и не помню, что было со мной!
Помню лишь взор беспощадный, немой,
Жегший меня наяву и во сне,
Мучивший душу в ночной тишине…
Вот и теперь, посмотри, оглянись…
Это она! ее очи впились,
В душу вливают смятенье и страх,
Злая усмешка скользит на губах…

        Мать

Сын мой, то призрак: не бойся его.
Здесь, в этой хижине, нет никого.
Сядь, как бывало, и слез не таи,
Я уврачую все раны твои.

        Сын

Матушка, прежний мой пламень потух:
Сам я стал холоден, сам я стал сух;
Лучше уйди, не ласкай меня, мать!
Ласки тебе я не в силах отдать.

        Мать

Сын мой, я жесткое слово прощу,
Злобным упреком тебя не смущу,
Что мне в объятьях и ласках твоих?
Матери сердце тепло и без них.

        Сын

Матушка, смерть уж в окошко стучит…
Душу одно лишь желанье томит
В этот последний и горестный час:
Встретить ее хоть один еще раз,
Чтобы под звук наших песен былых
Таять в объятьях ее ледяных!

Смолкла беседа. Со стоном глухим
Сын повалился. Лежит недвижим,
Тихо дыханье, как будто заснул…
Длинную песню сверчок затянул…
Молится старая, шепчет, не спит…
Буря то плачет, то злобно шипит,
Воет, в замерзшее рвется стекло…
Словно ей жаль, что в избушке тепло,
Словно досадно ей, ведьме лихой,
Что не кончается долго больной,
Что над постелью, где бедный лежит,
Матери сердце надеждой дрожит!

Ни веселья, ни сладких мечтаний
Ты в судьбе не видала своей:
Твоя жизнь была цепью страданий
И тяжелых, томительных дней.
Видно, Господу было так нужно:
Тебе крест Он тяжелый судил,
Этот крест мы несли с тобой дружно,
Он обоих нас жал и давил.
Помню я, как в минуту разлуки
Ты рыдала, родная моя,
Как, дрожа, твои бледные руки
Горячо обнимали меня:
Всю любовь, все мечты, все желанья —
Все в слова перелить я хотел,
Но последнее слово страданья, —
Оно замерло в миг расставанья,
Я его досказать не успел!

Это слово сказала могила:
Не состарившись, ты умерла,
Оттого — что ты слишком любила,
Оттого — что ты жить не могла!
Ты спокойна в могиле безгласной,
Но один я в борьбе изнемог…
Он тяжел, этот крест ежечасный,
Он на грудь мне всей тяжестью лег!
И пока моя кровь не остынет,
Пока тлеет в груди моей жар,
Он меня до конца не покинет,
Как твой лучший и символ, и дар!

О, будь моей звездой, сияй мне тихим светом,
Кака эта чистая, далекая звезда!
На землю темную она глядит с приветом,
Чужда ее страстям, свободна и горда.
И только иногда, услыша в отдаленьи
Любви безумный стон, отчаянный призыв,
Она вздрогнет сама, — и в жалости, в смятеньи
На землю падает, о небе позабыв!

Однажды снилось мне, что площадь русской сцены
Была полна людей. Гудели голоса,
Огнями пышными горели окна, стены,
И с треском падали ненужные леса.
И из-за тех лесов, в сиянии великом,
Явилась женщина. С  высокого чела
Улыбка  светлая на зрителей сошла,
И площадь дрогнула одним могучим криком.
Волненье  усмирив движением руки,
Промолвила  она, склонив к театру взоры:

"Учитесь у меня, российские актеры,
     Я роль свою сыграла мастерски.
     Принцессою кочующей  и бедной,
     Как многие, явилася я к вам,
И так же жизнь моя могла пройти бесследно,
Но было  иначе угодно небесам!
      На шаткие тогда ступени трона
      Ступила я бестрепетной ногой —
      И заблистала старая корона
      Над  новою, вам чуждой, головой.
Зато как высоко взлетел орел двуглавый!
Как низко перед ним склонились племена!
      Какой немеркнущею  славой
      Покрылись ваши  знамена!
С дворянства моего оковы были сняты,
Без пыток загремел святой глагол суда,
В столицу Грозного сзывались депутаты,
      Из недр степей вставали города…
Я женщина  была — и много я любила…
Но  совесть шепчет мне, что для любви своей
      Ни  разу я отчизны не забыла
И  счастьем подданных не жертвовала ей.
Когда  Тавриды  князь, наскучив пылом   страсти,
Надменно  отошел от сердца моего,
Не  пошатнула я его могучей власти,
      Гигантских замыслов его.
Мой  пышный  двор блистал на удивленье свету
      В стране безлюдья и снегов;
Но  не был он похож на стертую монету,
      На  скопище бесцветное льстецов.
От  смелых чудаков не отвращая взоров,
Умела я ценить, что мудро иль остро:
Зато в дворец мой шли скитальцы, как Дидро,
      И  чудаки такие, как Суворов;
Зато и я могла свободно говорить
В  эпоху диких войн и казней хладнокровных,
      Что лучше  десять оправдать виновных,
      Чем одного  невинного казнить, —
      И  не было то слово буквой праздной!
Однажды   пасквиль мне решилися подать:
      В нем  я была — как женщина, как мать —
      Поругана со злобой безобразной…
Заныла  грудь моя от гнева и тоски;
Уж  мне мерещились допросы, приговоры…
Учитесь у меня, российские актеры!
      Я  роль свою сыграла мастерски:
      Я  пасквиль тот взяла — и написала  с краю:
Оставить автора, стыдом его казня, —
Что здесь — как женщины — касается меня,
      Я — как Царица — презираю!
Да, управлять подчас бывало нелегко!
Но  всюду — дома ли, в Варшаве, в Византии —
      Я  помнила лишь выгоды  России —
      И  знамя то держала высоко.
Хоть  не у вас я свет увидела впервые, —
Вам громко за меня твердят мои дела:
      Я больше  русская была,
Чем многие цари, по крови вам родные!
      Но время  шло, печальные следы
      Вокруг себя невольно оставляя…
Качалася на мне корона золотая,
И ржавели  в руках державные бразды…
Когда случится вам, питомцы Мельпомены,
Творенье гения со славой разыграть
      И вами созданные сцены
Заставят зрителя смеяться иль рыдать,
      Тогда — скажите, ради Бога! —
Ужель вам не простят правдивые сердца
Неловкость выхода, неровности конца
      И даже скуку эпилога?"

Тут гул по площади пошел со всех сторон,
Гремели небеса, людскому хору вторя;
И  был сначала я, как будто ревом моря,
      Народным воплем оглушен.
Потом все голоса слилися воедино,
И  ясно слышал я из говора того:
      "Живи, живи, Екатерина,
      В  бессмертной памяти народа твоего!"