Александр Цыганков - Дословный мир. Третья книга стихов

Условно говоря…

Над берегом, над греческим заливом —

На мраморе элегия поэта,

Как рукопись, начертана курсивом.

И памятник, отлитый из цветмета

Таким же неизвестным. Всем на диво!

Изысканно и просто. Величаво.

И женщина, раздетая красиво,

Из моря выступает, словно пава,

Направленным биноклям потакая.

Волнуется, наверно. Столько света!

И незачем цитировать Батая.

Оторвано пространство от предмета.

И смотрит, как на статую в просторе,

Художник, отключаясь на мгновенье.

Всё правильно. И женщина. И море.

И пена! И времён оцепененье.

Эпоха пирамид. Пески и крики

Погонщика. Верблюды и собаки.

Надгробных плит развёрнутые книги.

И статуи – как памятные знаки.

Закована в число природа поля.

На плоскости расставлены фигуры.

И низкое возвышенным неволя,

Диктует время стиль архитектуры.

Чем выше башни, тем ясней в просторе

И всякая река длиннее Нила.

Но гибельней, чем варварское море

Становятся обычные чернила.

И крепнет пирамидами столица.

И тени рвутся в зеркале глубоком.

И словно грех библейская блудница,

Снимает платье дева над потоком.

Проснувшийся Фараон – всё равно, что цветущий лотос

В песках Сахары, что сама по себе – есть космос

С мириадами планет, империй и фараонов,

Не признающих только мирских законов.

Пробуждение – не есть пришествие Мессии

В проглядевших глаза Палестине или России.

Скорее, оно подобно разливу Нила

Из той стороны света, что всех вскормила.

Фараон ещё бессловесен, но уже беспощаден

Ко всем, идущим к нему. Он – ретрограден

И многогранен, как самый большой могильник.

Для одних Фараон – как солнце, другим – светильник

В той первобытной тьме, которая без предела,

Где из собственной кожи лезут в другое тело,

Мечтая стать Фараоном или вселиться в дочку, —

Имея в виду, что целое съедается по кусочку.

Вожди из былых сатрапий требуют новых капищ

И в них – приношений в жертву тучных владельцев пастбищ.

И каждая жрица Храма – Гора или Изиды —

Вынашивает за пазухой камень для пирамиды.

Жаль, что поход в Галактику закончился в прошлом веке.

На новом витке истории – радение о человеке,

Пред коим не встанет выбор: Голгофа или Гоморра?

Ни это ещё увидим – в зеркале монитора.

В пустынях, лесах, горах, в просторах степей и прерий

Грядет эпоха великих династий или империй.

И нечего ждать пощады от времени или места,

Когда и сам Фараон вставлен, как слепок жеста,

В знаковую среду – мир человекобога.

Впрочем, любой тиран в принципе недотрога:

Коснись – и рассыплется, как прах Тутанхамона.

Мы ещё поглядим на этого Фараона!

Не рано ли нам у трона славословия лить, как воду,

И принимать как дар призрачную свободу.

И что ещё непристойней, так это ваять в граните

Какую-нибудь его трёхмерную Нефертити,

Злословить, но лебезить, следовать странной вере,

Подчёркивая достоинства мебели в интерьере.

Прекрасна в нём только та, что, поливая кактус,

Усиливает извив, но не меняет ракурс.

Как и сам Фараон – ещё не сменил наряда,

Чем выгодно отличается, не выходя из ряда

Собакоголовых предков, и не теряет роли,

Изобразив барана или овечку Долли.

Проснувшийся Фараон – не воскресший из мертвых, то есть

Можно расшифровать, но не исправить повесть,

Ту, что целый народ гравировал веками

И шлифовал Господь редкими облаками.

Кто учит любви, тот верит в грехопаденье мира.

Недаром же я вначале упомянул Шекспира,

Чьё имя – как знак вопроса, но выучил каждый школьник,

Что в центре высокой драмы – классический треугольник.

И Фараон, как солнце, вступает в права пустыни

Там, где совсем другие святые. Но все святыни —

По сути – есть пирамиды. Абстрактная форма света —

Луч, то есть угол зренья в мире Творца Завета.

Образно говоря, каждый стремится в небо,

Не думая, что под ним чёрный квадрат Эреба.

Жизнь – как потеря Рая, посох да пыль изгнанья,

Шествие восвояси – со знаками препинанья,

Лучше – с надеждой, верой – без поправки на чудо.

Самые светлые строчки – как письма из ниоткуда

В неведомое – с любовью! Вместо адреса – лотос,

Словно припоминанье, что человек – есть космос.

В долгом стихотворенье с ритма сбиваюсь, меру

Теряю – дышу неровно! Словом, беру на веру

Всё, что могу расслышать в этом глухом просторе,

И тороплюсь, как спорщик с репликой в разговоре.

Раз Фараон проснулся, значит живей, чем классик.

Вместо карандаша Бог выбирает ластик —

Смотрит на лист пустыни, дышит горячим ветром,

Словно услышал голос, но не спешит с ответом.

Что ты озвучил, прочёл из того, что тебе

Было навеяно, как ветерком, из простора?

Что, преломляясь во времени или в судьбе,

Из потаённых глубин к прямоте разговора

Переходило, росло и гремело в словах,

И, расщепляясь, как атомы, на полигоне

Слуха и голоса, как в параллельных мирах,

Вдруг разгоралось, как солнце, в земном небосклоне?

Вместо ответа смахнуть бы, как пыль, со страниц,

Вычеркнуть вовсе кавычки, тире, запятые —

Сор препинаний, как знаки условных границ,

В прах обращающих годы твои золотые.

Времени хватит и нам в удивлённой стране,

Чтоб удивиться всему, что придумали сами,

Словно за веру сражаясь на этой войне

С бесами собственной памяти, как с ветряками

Тот, нарицательный ныне в любом языке,

Рыцарь простой и великий – прообраз поэта!

Надо бы доброе слово о том чудаке

Вслух выговаривать вместо прямого ответа.

Опыт прекрасного не безопаснее, чем

Речь проповедника, рукопись евангелиста

Новой эпохи, для нас обусловленной тем,

Чтоб создавать обстоятельства данного места

Здесь, где почти беспредметна заречная мгла,

Как в знаменитом пейзаже «Над вечным покоем».

Нам колыбелью когда-то Отчизна была,

Вот и открылась для каждого опытным полем.

Восход Гермеса. Пытка отрицанья

Безвременья неволи и свободы.

Вокруг одни легенды и преданья.

В один язык мигрируют народы.

Редкоземельных красок наслоенье

На полотне, читай, на парусине.

В суровых нитях ветра откровенье,

Что свойственно классической марине.

Девятый вал! Пучина мировая

На фоне Айвазовского. В подкорке

Из времени природа волновая

Проявится – как в царственном Иолке

Тот мореход – всей нечисти на горе!

Гори, Гермес! На всё – твоя отвага!

Как призраки в оливковое море

Выходят корабли Архипелага.

белые русские ночи

китайские будильники

и книги

О СУЩЕСТВУЮЩЕМ ПОРЯДКЕ ВЕЩЕЙ

Александрия времён распада.

Красное выпито. И не надо.

Гонит ветер народы моря!

Много сильных, да нет героя.

Всё по-старому? С новой строчки!

Пусть корабль стремится к точке,

За которой лучи восхода —

Словно в зеркале антипода.

Тектонический сдвиг по фазе!

Век, что голый король, в экстазе,

Вслед за пешкой гребёт в азарте.

Время двигается по карте

В край блаженных, в страну заката.

Не дворец, а ума палата

Там стоит посреди залива.

Там действительно всё красиво.

Как библейского судна остов,

В каждом веке найдётся остров,

Но такой, что сродни Итаке

С комиссаром при Телемаке.

Мир – Утопия – Атлантида!

Эя, выпавшая из вида,

Как ловушка в ночном тумане

В этом призрачном океане.

И в зеркале – как ветер – стих.

Серебряный поток Нарцисса.

Движенье образов, и в них —

Неразличимы наши лица.

Слиянье звуков, голосов.

Строка, бегущая вдоль моря.

В разгаданном порядке слов —

Сюжет поэмы без героя…

Блик падает – и зеркало темнеет.

Эй, кто там?! Говори, что там белеет?