Наталия Солодкая - Волшебство (сборник)
И все эти восемь лет, находившиеся на огромном расстоянии друг от друга, имея возможность видеться только в быстро пролетавшие дни отпусков, Волшебник и Волшебница оставались единым и неделимым целым, которое чудесным куполом накрывало мой Маленький Рай, оберегая его от всего, что могло бы его разрушить.
Мама оказалась в больнице с тяжёлой травмой спустя полвека после этих событий. Оступившись и упав дома, на ровном месте, как это часто бывает у пожилых людей. Тому, кто сталкивался с такой ситуацией, объяснять ничего не нужно. Те, кто, к счастью, с такой ситуацией не знаком, может себе только вообразить, что человек становится совершенно беспомощным, лежачим больным, кричащим от дикой боли при малейшем движении. Он не может самостоятельно делать ничего, включая самые естественные для человека вещи. Надо ли объяснять, как выглядит такой больной со стороны? Ужасным выглядело всё: и отчаявшаяся мама, и обстановка вокруг лежачей больной со всеми её атрибутами. Отцу к тому моменту исполнилось уже 84 года, и ходить ему стало трудновато. Навестить маму в больнице я привозила его на машине. Видеть без слез их встречу было невозможно. Отец, склонившись над кроватью, обхватывал маму двумя руками за плечи, крепко прижимая к себе, словно боялся, что отнимут. Целуя её, как целуют только новобрачную, он шептал ей:
– Радость моя, как же я по тебе соскучился! Давай поправляйся скорей, да возвращайся домой. Дом без тебя опустел.
Все эти слова и действия адресовались глубоко пожилой, седой, женщине с осунувшимся от недуга лицом. Картину дополняло стоявшее рядом с кроватью подкладное судно, а прикроватная тумбочка была завалена лекарствами. Присутствие в палате других, не менее тяжелых пациенток и их посетителей Отца ничуть не смущало. Он их не видел. В этот миг он был наедине с любимой женщиной. С самой красивой на свете, такой, какой он её видел своим сердцем.
На обратном пути, сидя в машине, Отец, немного помолчав, произнёс:
– Знаешь, дочка, как только матери станет лучше, надо как-то найти возможность покрасить ей волосы. Тогда она ещё красивее будет. А то совсем седая стала.
Седина была единственной замеченной им переменой в облике прекраснейшей из женщин. Нужно ли что-нибудь добавлять к этому?
Этот Волшебник всю жизнь преподавал мне один из главных уроков жизни, который заключался в том, что человек любит другого не за что-то: не за «хорошесть», не за заслуги, и не за предоставленные блага и удовольствия.
Человек любит, потому, что умеет любить.
VIНо вернемся к рассказу о Волшебнице-Бабушке. Самыми потрясающими свойствами личности Бабушки были врождённая внутренняя культура, душевная чуткость и невероятная тяга к самообразованию. Она была прирождённым психологом, тонко чувствующим душевное состояние домочадцев, и всегда знала, как надо пообщаться с человеком, тактично выбрав момент, чтобы груз с его души упал. Даже если это был крошечный грузик на маленькой душе ребёнка. Мне всегда казалось, что это стыдно – показать слезами, что тебя что-то ранило, что тебе больно, что ты оказалась слабой и уязвимой. Мама как-то вспоминала:
– Бывало, накажут тебя за что-то, в угол поставят, а ты будешь стоять, глотая беззвучные слёзы, выражая готовность стоять хоть до темноты.
У Бабушки первой кончалось терпение: моя постановка в угол оказывалась для неё гораздо большим наказанием, чем для внучки. Поставив виновницу в угол и подождав немного, Бабушка быстро теряла терпение и выводила её за руку из «места заточения». Проникновенно заглядывая в глаза шалунье, Бабушка с чувством произносила:
– Скажи, негодница, ты просишь прощения? Упрямая голова с большим бантом на макушке утвердительно кивала лишь в исключительно редких случаях. Но Бабушка, как и полагается в Раю, неизменно выносила «помилование»:
– Ладно уж, поперёшная (то есть делающая всё наперекор), на этот раз прощаю.
Обладая тонким чутьём, Бабушка без слов, сердцем своим понимала, что, конечно же, я хочу попросить прощения, но не могу этого сделать из-за своей «поперёшности». Тогда она произносила необходимые слова за меня, и в нашем Маленьком Раю снова воцарялись Мир и Любовь.
Соседи коммуналки тянулись к немногословной женщине, которая никогда не позволяла втянуть себя в склоки и пересуды, что было непросто на многолюдной коммунальной кухне. Бабушка притягивала не только своей глубокой порядочностью в отношениях. Она умела услышать и понять человека, с чем бы он к ней ни обратился. Была ли это кудрявая соседка Шура, молчаливо страдавшая от скупердяйства мужа-крохобора; или маленький, шустрый Витя, муж медлительной Мариши, большой аккуратист и педант, впадавший в коматозное состояние от флегматичности и неряшливости своей рослой жены; или высокая, белокурая Надя с заграничной внешностью, не беспочвенно ревновавшая своего колоритного красавца-супруга. Всех этих таких разных людей объединяло доверие к единственному человеку в доме, которому, как они считали, можно было рассказать «всё».
Когда кухня пустела, и можно было без свидетелей поговорить, человек тихонько подходил к Бабушке пожаловаться, а кто-то – даже иногда поплакать, спросить совета с полной уверенностью, что будет понят. И Бабушка терпеливо выслушивала чужие жалобы, не отрываясь от своего дела:
– Ты уж прости, Надя: я буду и слушать, и картошку чистить. А то ведь мои скоро придут. А ты рассказывай, я слушаю.
Выслушав, жалела и утешала, делая это так искренне, что и вправду верилось, что всё это – ерунда, и всё наладится.
Волшебница даже не подозревала, что в этот сокровенный для кого-то момент она творила своё волшебство, исцеляя чью-то душу своим проникновенным молчанием, участливым взглядом и готовностью услышать другого человека. Не ведая того, она преподавала и своему собеседнику, и своей внучке урок по таким простым, но для многих столь недосягаемым понятиям, как «Чуткость» и «Доброта».
Каждый вечер у нас с Бабушкой было заветное время, которого я ждала с особым трепетом. В эти часы Волшебница уводила меня в путешествие по Далёким Прекрасным и Бесконечным Мирам. Усевшись вместе со мной на полу поверх расстелённого, подобно ковру-самолёту, самодельного одеяла из разноцветных клинышков, Волшебница в облике полуграмотной крестьянки улетала вместе со своей внучкой в мир сказок Пушкина, Шарля Перро, Братьев Гримм, русских былин и древних мифов. Её голосом с легким владимирским «оканьем» для меня впервые прозвучали детские стихотворения Барто, Маршака, Чуковского, Тютчева, Маяковского. От её лица, которое по ходу чтения передавало все эмоции, действовали и переживали герои Гайдара, Носова, Баруздина и Драгунского.
А чего стоили её красочные и образные рассказы о дореволюционной и довоенной жизни! Я знала по именам всех её бывших односельчан и членов родства, у которых были немыслимо интересные судьбы, слагавшиеся в устах Бабушки в настоящие литературные произведения и семейные предания.
Мудрость этой деревенской женщины подсказывала ей, что создаваемая для меня Реальность будет неполноценной без общения с сокровищами других миров, созданных великими творцами. Волшебница интуитивно чувствовала, что должна поведать маленькому человеку и о его глубоких корнях, без которых он – тонкий, слабый и беззащитный стебелек. Завершив этот упоительный полёт, Волшебница перекладывала в кроватку уснувшую прямо на полу путешественницу и, наконец, позволяла выкроить немного времени для себя.
Как большинство малограмотных людей, Бабушка читала про себя медленно, немного шевеля губами. Но, сколько я её помнила, при любой минутке досуга в её руке оказывалась либо книга, либо познавательный журнал. Родители выписывали много периодики, которую приносила нам почтальонка Дуся в большой сумке через плечо. Из неё Дуся, подобно фокуснице, извлекала сначала «Весёлые картинки», потом – «Мурзилку», а позднее – «Пионер». Для взрослых у фокусницы Дуси были припасены несколько газет и журналы «Наука и жизнь», «Вокруг света», «Юность», «Здоровье», «Работница», «Огонёк» и популярный в 60-е журнал «Наука и религия».
Бабушка прочитывала все газеты и журналы от корки до корки, а поздно вечером, когда все дела были переделаны, она с нетерпением ждала с работы Маму, чтобы втянуть её в дискуссию на тему прочитанного. У Бабушки всегда была своя личная точка зрения по всем освещаемым в прессе проблемам, которые она понимала по-своему, по житейской мудрости, и приходила в больше волнение, когда изложенная автором точка зрения не совпадала с её собственной.
Несколько раз на моей памяти Бабушка подставляла к буфету стул, чтобы, встав на него, достать с верхней полки фаянсовую чернильницу и гранёную, янтарного стекла, ручку с вставным пёрышком. К этому её толкал страстный порыв написать письмо «в редакцию», чтобы разъяснить бестолковым писателям суть дела, когда расхождение позиций достигало критической точки. Но потом, безнадежно махнув рукой, Бабушка убирала на место чернильницу с ручкой и обречённо изрекала:
