Ильма Ракуза - С трех языков. Стихи

Странные эти усопшие, смотрят на нас из ниш
с виноватым видом. Увидимся позже,
говорят. Этот — улыбчивый, в галстуке-бабочке,
в котором ходил на концерты; тот
сбил во хмелю парнишку и сам разбился;
выцветшая женщина, умершая в двадцать девятом,
мне бы понравилась в этом платье
с вышитыми листьями вроде листьев платана,
покидающих ветку, чтобы нарисовать
восьмерку в утреннем воздухе.
Ну а ты
неуверенно смотришь на меня,
                                                ты, с ямочкой на подбородке,
сомневаясь, что жил на свете. Вылитый я.

Что ты укажешь в таможенной декларации?
Фартук в белую и синюю клетку
Ножной «Зингер» на котором ты шила
обручальное кольцо которое не снимается с пальца
чайный сервиз с дамами в кимоно
за стеклянной дверцей буфета?
Или жестяную коробку со шприцем
без которого ты не могла бы делать уколы соседям

ходики с гудящими в лад
золотыми пчелами времени?
Неужели придется оставить таможенникам
в их беспощадных и жалостливых руках
и шерстяную шаль сидя в которой подолгу
ты перебирала печальные тайны
когда к этому располагала пасмурная погода?

                               1.
светлым глазам затемненного таксомотора
                              который ноябрьской ночью
отвозил мою мать когда у нее начали отходить воды

детской коляске зеленого цвета которая до меня
возила полную вшей одежду эмигрантов

нелегалу которого чуть не загрызла овчарка
                                            в кобольдовом лесу
куда я ходил школьником в подаренном пальто
                                             преследуемый блюзом

рассвету над парижанкой
                         приносящему мне твои безвременники,
Аполлинер,
и обнажающему боль несчастных в любви[5]
                                      на путях сортировочной горки
чудесной тайне вербаскума пробивающегося
                                             на станционном бестравьи
под бряканье бдительных молотков
                                            для простукивания колес

беспокойным асфальтовым воробьям
                                         товарищам наших дурачеств
и свидетелям наших чудачеств спокойным чайкам
                                                            на перилах балконов

туннелям куда возвращаются с платформы
            экспедиторы чтобы вдохнуть немного тумана
переправленные любезным Хароном
с асфодилонского луга

мечтам о скитаниях в товарных вагонах
                                               бледно-зеленого цвета
в июльские дни когда мираж трепещет над шпалами

лохмотьям истории поступающим на фабрику
по переработке макулатуры
и оставляющим горький запах бумаги
                                         в бумагорезке забвенья
                                 2.
плодородному пеплу оседающему на глазах
                                            стоит нам вспомнить
хромую женщину на велосипеде и мальчонку
                                              что плакал в сквере

работницам табачной фабрики
                    вышедшим на демонстрацию и в первую
очередь
Марианне бившей себя по ягодицам
                                             перед носом хозяина

моей тете в шелковой блузке
                   сшитой из американского парашюта
которая поднимая глаза от «Зингера»
                                                видела свет за холмом

жителям Кьяссо пришедшим на помощь Гарибальди
                                 в битве при Сан-Фермо
с торбами хлеба и фуража
                                     через пограничные лощины
светлым асфальтам этого
                          с латинским когда-то названием города
где покоится наша дудочка вечных лозоходцев
                                                         в поисках любви

милосердным грудям подавальщицы из буфета
богини ночной смены из-за которой сходили
                                               с рельсов вагоны

огню иллюзий зажженному парнями
что все еще играют Perdido
в лесочке куда залетают среброгласые соловьи
                                                   расцветая в тени

грудам металлолома под белым криком акации
покрывающей женщин таящих
                                       весенние гроздья веселья

морозному январскому дню на горе святого
                                                 где я собираю
обломки снов возвращающих ушедших друзей
                                 и женщин которых я мог бы любить
                                3.
своевольной будлее ищущей свет на ничейной земле
и дарящей бабочку пропавшему без вести
                                что сидит как ни в чем не бывало на тротуаре

белым воротничкам и платанам на улице Команчини
                                                          в ожидании
итога пари на стакан вина с человеком
                                           выскочившим на футбольное поле

красному знамени моего отца
                                    которому не удалось перейти границу
когда его выследили черные псы
                                             ядовитой ненависти

рассвету зарянки блинкующей
                                         за придушенным скрипом
вагонов катящихся в тумане навстречу
                                               тупиковому упору

Фалоппии-Ахерону под асфальтом
                                уносящему прачек и закаты
и кровь скотобойни и нашу струистую
                                                      отроческую мочу

заброшенному двору «Художественной фотографии
                                                     Данте Брунеля»
где черную свастику зачеркнул белый цветок
                                                             летящего ангела

старой женщине у которой при переезде в дом
                                                                    на виа Соаве
чудом открылся третий глаз
                                              видящий невидимое другим

девушке бросившейся чтобы забыть под поезд
и одинокой забывшей выключить газ
                                                 так что лицо в ожогах

всем им а также тем кого я забыл назвать
тем которые забывают
тем кто не говорит обо мне
тем о ком я не говорю
тем и другим

я посвящаю эту январскую оду.

В ожиданьи двенадцатого номера
сижу на скамейке и как может показаться
не обращаю внимания на

на то что происходит вокруг
на женщину косящую на оба глаза
на мужчину в инвалидной коляске
на хорошенькую велосипедистку
что в мою сторону даже не посмотрела
на первые осенние краски
на прохожих думающих на ходу кто о чем
на святого воина стража фонтана
грозящего мне своим мечом.

серебрятся жемчужины
на травинках и листиках

зажигаются каплями
в это утро воскресное

то ль дождя ядовитого
из внезапного облака

то ли солнечных зайчиков

до рассвета все говорил
о вашем отсутствии в верхних комнатах
сохранивших следы песка и солнца
на страницах книг и стаканы с карандашами
и память о доме что на равнине

до рассвета дождь
говорил о вас крадясь по крыше
мочился под дверью
начинал и заканчивал вами
свой светлый рассказ

до рассвета
он скороговоркой
пересказывал наши воспоминанья
рассуждал о четных днях и нечетных
о времени пожирающем нас