Христина Кроткова - Белым по черному

Ты меня не держи —
Я ушла в путешествие,
Я не скоро вернусь.
Не несчастье, не бедствие,
Только грусть.

Только голос, на время замолкший в тиши.
Ты меня не держи.
Я ушла, но вернусь.

Я как прежде гляжу на тебя,
Неотрывно любя.
Я себя не щажу.
Я совсем не жалею себя.

Я потом расскажу,
Сколько горькой отваги в скитаниях было моих.
Только б стихнул испуг,
Только внутренний крик бы затих.

Это страшно — я здесь, но ушла.
Только б помнить, что я
Возвращусь, наконец,
Доберусь до родного угла.
Только б знать, что беглец
От себя, от любви
Через путь одинокий, ночной, в тишине напролет,
В заключенье уйдет
От себя, от любви.
И тогда я вернусь.

Металась, рвалась, убегала:
— Уйти бы куда, спастись…
А за колени хватала,
Умоляла разбитая жизнь:

— Где моя нежная юность?
— Как сделалась я такой?
— Откуда эта угрюмость?
— Почему мне дышать тоской?

Какая любовь не спрашивала,
В отчаянье от себя:
— Почему я такая страшная,
Почему я сама не своя?

Вспоминала: а бывало —
Сердце сердцем узнавала,
Голубем вокруг летала,
Не умея умереть.

А бывало: вспоминал,
Сердце сердцем прикрывал,
Каждым шорохом в крови
Обучал меня: живи!

А теперь глядим, молчим,
Не умеем, не хотим.
Этот черный водоем
Оба мы не узнаем.

Ты можешь от меня уйти навеки
И в тяжкой непрощающей тоске
С упреком вспоминать все грозы эти
И башни, строенные на песке.

Отсторонясь от яростного счастья,
Ты, может быть, и память проклянешь,
Ты отречешься от жестокой власти
И окровавленный вернешь мне нож.

Ты можешь засмеяться новой жизни,
Уйти, заторопись и даже не взглянув,
И новая любовь из сердца брызнет,
И в новом ты оглянешься плену.

И, прочь уйдя, ты снова, для другого,
Даря себя, раскроешь свой ларец.
И станет жизнь тиха и бестолкова,
И все замрет. Но это не конец.

Ты можешь, просверкав, исчезнуть небылицей —
Так говорит холодный ум-глумец.
Ты можешь предо мной смертельно провиниться
И умереть. Но это не конец.

Неисправимая мятежница!
Мне даже счастье не в покой.
Порой, устав блаженством нежиться,
Я тешусь нежной клеветой.

Я жалуюсь на трудность зодчества,
На редкий воздух в вышине,
Играю в грусть и одиночество
В ночной послушной тишине.

В единоборство сокровенное
Вступили души и тела.
Неверно счастье переменное,
Любовь большая тяжела.

И верный маятник с терпением
Летает от минут к часам.
Я знаю чудо повторения,
Что ходит ветер по кругам.

Я все храню подарок давний твой —
Серебряное узкое кольцо
С лазурно-мутным старым лунным камнем.

Я все гляжу на гордый этот дар
И словно нижу скрытную любовь,
Которая и глаз не поднимает
И только жжет сияньем изнутри.

Стремясь вбегаю в тихий зал,
Где голос твой не отзвучал,
Где портсигар забыт в углу, на стуле.
Прощаясь, ты сказал:
— Увидимся в июле. —

Не верю сердцу твоему,
Не верю сердцу своему
Пред неизбежной бездною разлуки.
И медлю, и гляжу во тьму
В провидческом испуге.

Войдешь — я вздрогну. Снова пытка.
Твои шаги всегда легки.
Коснешься тихо, без улыбки,
Моей недрогнувшей руки.

— Нельзя же так… Ведь есть же выход…
Твержу я молча наугад
И вдруг растерянно и тихо
Измученный поймаю взгляд.

Как жизнь идет! Как мы меняемся!
Как сердце… Давно ль оно, давно ль еще… и вот
Как быстро научилось ты извериться,
Признав неразрываемость тенет.

И с каменным лицом встречаю взгляд тоскливый
Спокойных глаз не опускаю вниз.
Давно ль еще… И нот неторопливо
Стучится безупречный механизм.

Знакомо все: глотая боль, невнятно,
Упавшим голосом, себя кляня…
А мне его любовь скучна и непонятна,
И не нужна. Вот как тебе моя.

Когда же, наконец, мы сможем не любить,
Когда же, наконец, не притворяясь,
Мы сможем за другими повторить,
Что жизнь идет, бесцельно повторяясь?

Пока же каждый день — блаженства страшный дар
Как смех неповторим в своем сверканье,
И мы расплачиваемся за дивный жар
Любовной несчитающейся данью.

И знаем, что не может не придти
Расплаты час, но мы любой ценою
За каждый миг готовы заплатить,
И все ж останемся богаты вдвое.

Еще дитя, и чужды наважденья,
В неведенье уже грядущих гроз,
И крупных рук спокойные движенья,
И аккуратность слишком длинных кос.

Но ранним утром, сговорившись с ветром,
Цветы тебе расскажут о любви,
И новая в тебе родится вера,
И верность новая скует мечты твои.

Разбужена святым воскресным утром,
Звучит молитвы вещая строка.
Проходишь ты, светла и неприступна
(Как добродетель юная строга!)

Но роковая встреча неизбежна.
Тебе ли спорить с избранной судьбой!
Он с нарочитой дерзостью небрежной
Вдруг остановится перед тобой.

Подняв глаза в доверчивом вниманье
(Как добродетель скромная смела!)
Ты слушаешь в губительном молчанье
Его слова, забыв, чем ты была.

Ты вечером прядешь, без песен, молча,
Взволнованной прилежностью кипя.
Ты приняла — уже не можешь больше!
Ларец даров. Такие ль ждут тебя!

Еще дитя, но слишком трудно сладить
С тяжелым ливнем этих длинных кос.
Уже темницей скромненькое платье,
Уже глаза — все вдохновенье гроз.

Как трудно быть Кармен, беспечной, своенравной,
С улыбкой петь: — О да, любовь вольна! —
И чувствовать, что начат подвиг странный,
Что хлынула девятая волна.

Не дымное кафе с толпой американцев,
Где хриплый джаз томится ни о чем,
Где ты так долго ждешь, уставшая казаться
Такой же, как они, в томлении ночном.

Прищурь глаза: нет, полночь, Лиллас-Пастья
И задыхающийся ритм гитар.
Колебля свет, летит дыханье страсти
(Ты, пошатнувшись, выдержи удар).

Кармен, мы за тобой, мы но твоим следам
Безумным хороводом страсти мчимся!
Кармен, остановись, пойми — не совладать
С твоим огнем, которого страшимся!

Нет, не гони ее: она опять вернется.
И не зови: она сама придет.
Нет, не держи: малиновкой взовьется,
Крылом забьет и звонко запоет.

Смеясь над ним, над страстью, над собою,
Запой и ты. Швырни ему цветок.
Любовь вольна! Она берется с бою.
(Потом виднее — в рот или в висок).

Не обернувшись, глаз не подымая,
Вдруг чувствуешь: вошел тореадор.
Толпу приветствует, еще не понимая,
Прекрасный, бычий, полный страсти взор.

Знай, жарко знай: твои смертельна рана.
И, медленным отчаяньем пьяна,
Ты примешь бой, заведомо неравный,
Поймя: о да, любовь — как смерть — вольна