Джон Донн - Стихотворения и поэмы
В отличие от поэтов старшего поколения – и прежде всего раннего Шекспира, – увлекавшихся игрой слов, любивших неологизмы и музыку звука, Донна больше интересовала мысль. Конечно, и он виртуозно владел словом, но всегда подчинял его смыслу стихотворения, стремясь выразить все свои сложные интеллектуальные пируэты простым разговорным языком. В этом поэт стоял ближе к позднему Шекспиру. Как и в его великих трагедиях и поздних трагикомедиях, мысль автора «Песен и стихотворений о любви» перевешивала слово. При этом, однако, поэтическая манера Донна была много проще и по-своему аскетичней шекспировской. В целом, для его стихов характерны краткость и точность, умение сказать все необходимое всего в нескольких строках. Недаром Марциал был с юности одним из любимых авторов Донна.
От произведений поэтов старшего поколения стихи Донна отличало также его пристрастие к особого рода метафоре, которую в Англии того времени называли концепт (concept). При употреблении метафоры обычно происходит перенос значения и один предмет уподобляется другому, в чем-то схожему с ним, как бы показывая его в новом свете и тем открывая цепь поэтических ассоциаций. Внутренняя механика концепта более сложна. Здесь тоже один предмет уподобляется другому, но предметы эти обычно весьма далеки друг от друга и на первый взгляд не имеют между собой ничего общего. Поэта в данном случае интересует не столько изображение первого предмета с помощью второго, сколько взаимоотношения между двумя несхожими предметами и те ассоциации которые возникают при их сопоставлении. В качестве примера из поэзии Донна приведем уподобление душ любящих ножкам циркуля, скрепленным единым стержнем, сравнение врачей, склонившихся над телом больного, с картографами или сопоставление стирающейся на глобусе границы между западным и восточным полушарием с переходом от жизни к смерти и от смерти к воскресению.
Поэты-елизаветинцы изредка пользовались такими метафорами и раньше, но именно Донн сознательно сделал их важной частью своей поэтической техники. Поражая читателей неожиданностью ассоциаций, они помогали поэту выразить движение мысли, которая обыгрывала разного рода парадоксы и противопоставления. Поэтому метафоры-концепты у Донна и моментальны, как, скажем, у Гонгоры, и развернуты во времени, его сопоставления подробно раскрыты и обоснованы, наглядно демонстрируют «математическое» мышление поэта, его неумолимую логику и спокойную точность:
Как ножки циркуля, вдвойне
Мы нераздельны и едины.
Где б ни скитался я, ко мне
Ты тянешься из середины.
Кружась с моим круженьем в лад,
Склоняешься, как бы внимая,
Пока не повернет назад
К твоей прямой моя кривая.
Куда стезю ни повернуть,
Лишь ты – надежная опора
Того, кто, замыкая путь,
К истоку возвратится скоро.
(«Прощание, возбраняющее печаль», перевод Г. Кружкова)
Концепт, как и другие стилистические приемы, не был для Донна украшением, но всегда подчинялся замыслу стихотворения. Орнаментальными такие метафоры стали позже, когда они вошли в моду в творчестве некоторых последователей Донна типа Д. Кливленда.
В поэтическом мышлении Донна тонко развитая способность к анализу сочеталась с даром синтеза. Расчленяя явления, поэт умел и объединять их. Тут ему помогало его блестящее остроумие, которое он, предвосхищая более поздние теории Грасиана, понимал как особого рода интеллектуальную деятельность, особое качество ума (wit) и, в конечном счете, особую разновидность духовного творчества, куда смех, комическое начало входили лишь как один из компонентов. Остроумие давало Донну возможность подняться не только над людской глупостью и пороками, но и над хаосом окружающего мира. Благодаря искусству остроумия поэт, оставаясь частью этого падшего, раздробленного мира, в то же время глядел на него как бы со стороны и скептически оценивал его. Хаос мира стимулировал иронию Донна и двигал его мысль.
Умение столкнуть противоположности и найти точку их соприкосновения, понять сложную, состоящую из разнородных элементов природу явления и одновременно увидеть скрепляющее эти элементы единство – важнейшая черта творчества Донна. Она во многом объясняет бросающиеся в глаза противоречия его поэзии. Некоторые из них уже были названы: обыгрывание взаимоисключающих взглядов на природу любви или создание примерно в одно время гедонистических элегий в духе Овидия и эпистолярного диптиха «Шторм» и «Штиль» с его изображением хрупкости человека перед лицом стихий. В более поздний период творчества Донн создает горько-циничную «Алхимию любви» и религиозную лирику. Отталкиваясь для создания священных сонетов от медитации по системе И. Лойолы, поэт одновременно работал и над сатирическим памфлетом в прозе «Игнатий и его конклав» (1611). Памфлет был направлен против иезуитов и изображал Лойолу в карикатурном виде, сидящим рядом с Люцифером в центре преисподней. И в эти годы хаос мира давал пищу для скептического ума поэта, стимулировал его воображение, а разнообразные интеллектуальные концепции по-прежнему превращались в поэтические образы, искусно обыгранные Донном.
При жизни Донн пользовался огромным авторитетом среди своих современников. Введенное им в английскую поэзию остроумие (wit) стало важнейшей чертой лирики и целой группы поэтов (некоторые даже называют их школой), шедших вслед за Донном и учившихся у него. Они вошли в историю литературы под именем метафизиков. Эти поэты восприняли от Донна его религиозно-философский поиск и упорное стремление разгадать тайны бытия. Их роднили интеллектуальная рефлексия и стремление найти ответы на вечные вопросы. Хотя их индивидуальная манера могла порой сильно отличаться от манеры их учителя, в своих поисках все они, несомненно, отталкивались от поэтических открытий Донна.
Но уже к концу XVII века литературные вкусы в Англии резко поменялись, и в поэзии восторжествовала эстетика неоклассицизма. Стихи Донна не соответствовали ее нормам, и прежние восторги вскоре затихли. В эпоху Просвещения поэзия Донна больше не переиздавалась. Отношение к Донну как к поэту странному и даже «упадочному» сохранилось среди некоторых критиков вплоть до начала XX века, когда история английской литературы была решительно пересмотрена.
Однако лучшие умы Англии реабилитировали поэзию Донна задолго до этого пересмотра. «Грубая», «неправильная» манера поэта сразу же привлекла к себе романтиков. Они увидели в «бесконечном нагромождении головоломок» смелый полет фантазии Донна, а в еще недавно казавшейся холодной и вычурной игре его интеллекта – движение подлинной страсти.
Но общее признание пришло к Донну только в XX веке. Теперь его произведения были изданы вновь и стали доступны всем, кто хотел их прочесть. Влияние его манеры оказалось настолько сильным, что проявило себя в творчестве лучших поэтов эпохи – Т.С. Элиота, позднего Йейтса, У.Х. Одена и Дилана Томаса. И сейчас в начале XXI века Донн по-прежнему остается на поэтическом Олимпе рядом с Сидни, Спенсером и Милтоном, равный среди равных себе. Поэзию Донна в Англии теперь знают все образованные люди; она по-прежнему продолжает увлекать и волновать читателей.
Знакомство русского читателя с Донном состоялось относительно недавно, всего несколько десятилетий назад. За это время вышло несколько сборников его стихотворений, в том числе и академическое издание его поэзии в серии «Литературные памятники». Хочется надеяться, что данное издание поэзии Донна поможет широкому кругу наших читателей ближе познакомиться с одним из самых ярких и оригинальных поэтов в истории английской литературы.
Стихи о любви
СОНЕТ. ПОДАРОК
Пришли мне что-нибудь не в дар, а в знак
Надежды, успокой мою тревогу, —
Безделицу, какой-нибудь пустяк,
Для улья моего хоть каплю меда.
Не жду я ленты, вышитой тобой, —
Двух наших чувств в одно не свяжешь ею,
В знак верности и простоты святой
Колечко у тебя просить не смею.
Не присылай старинный свой браслет —
Кораллов крупных нить иль вереницу,
Желая показать, что им вослед
Так и должны сердца соединиться.
Я твой портрет желанный не возьму,
И даже опознав любимый почерк,
Пожалуй, не обрадуюсь письму —
Игре и блеску остроумных строчек.
Подарки – вздор и блажь, ни то ни се.
Люблю тебя. Ты веришь? Вот и все.
ОБЛАКО И АНГЕЛ
Тебя я знал и обожал
Еще до первого свиданья:
Так ангелов туманных очертанья
Сквозят порою в глубине зеркал;
Я чувствовал очарованье,
Свет видел, но лица не различал.
Тогда к Любви я обратился
С мольбой: яви незримое, – и вот
Бесплотный образ воплотился,
И верю: в нем Любовь моя живет,
Твои глаза, улыбку, рот,
Все, что я зрю несмело, —
Любовь моя, как яркий плащ, надела,
Казалось, встретились душа и тело.
Балластом грузит мореход
Ладью, чтоб тверже курс держала;
Но я дарами красоты, пожалуй,
Перегрузил Любви непрочный бот:
Ведь даже груз реснички малой
Суденышко мое перевернет!
Любовь, как видно, не вместима
Ни в пустоту, ни в косные тела;
Но если могут серафима
Облечь воздушный облик и крыла,
То и моя б любовь могла
В твою навек вместиться, —
Хотя любви мужской и женской слиться
Трудней, чем Духу с Воздухом сродниться.
ВОСТОРГ
