Виктор Коркия - Свободное время (стихи и поэмы)
Гроб вылетает в трубу крематория,
долго и нудно, как спутник, летит
от моратория до моратория
мимо заветных шпионских орбит.
Кто там, в скафандре его деревянном,
вечность вкушает в текущий момент
и над чернобыльским меридианом
тает, как ангел и тайный агент?
Кто воскресает во мгле под эгидой
Девы и Рака из чрева земли
и, воспарив над моей Атлантидой,
топит от смертной тоски корабли?
В землях полуденных, в странах полночных
сорок веков наблюдают за ним,
сорок наук, беспредметных и точных,
в сорок очей смотрят глазом одним.
Жизнь продолжается без передышки,
то возникает, то сходит на нет.
Нищим - до лампочки, честным - до вышки,
прочим терпеть до скончания лет.
Хор человечества слышу нестройный,
слышу протесты на всех языках.
Слепо стою перед силой убойной,
перед могилой своей в облаках.
Тайное общество зимних созвездий
гаснет, как звезды немого кино.
Тьма белокурых воинственных бестий
ищет себе послабее звено.
Сладко и мне обессмысливать слово,
видя в предчувствии вечной весны
тень от безвестного трупа живого,
блудного ангела звездной войны.
1986
x x x
А. Парщинову
Фигура сойдет с пьедестала без помощи ног.
В полях под Москвой, где зарыты персоны нон грата
история учит, и этот открытый урок
исходит от тех, кто в поля отошел без возврата.
История тащится - тем ли, другим ли путем.
Фигура без ног переступит границы столетий.
Закаты Европы на зубе ее золотом
блеснут напоследок, и тьма воцарится на свете.
Фигура без помощи ног обойдет пьедестал,
пустой без сошедшей на землю фигуры безногой,
и сквозь пустоту я увижу звериный оскал
беспомощной жизни, бредущей своею дорогой.
Природа боится, но не пустоты, а себя.
Себя, то есть тех, кто собой заполняет природу.
Фигура без ног заполняет природу, и я
уже не могу различить пустоту и свободу.
1986
x x x
В. Салимону
Когда языковой барьер
преодолеет безъязыкий
и термоядерный пленэр
осветит месяц луноликий,
в потемках музыки и сна
я побреду на голос крови
туда, где фряжская стена
хранит останки русской Трои.
Доисторическая жуть
сибирский тракт и звон кандальный,
последний бой, последний путь,
блатной некрополь коммунальный...
Прощай, гражданская война!
Отныне - горе по колено.
Свободы красная цена,
иллюзий траурная пена...
Но между нами - семь веков,
а не двенадцать пятилеток.
Осталась пара пустяков
забыть и это напоследок.
Внутри троянского коня
играют выхлопные газы,
и в космос хлещет из меня
источник жизни и заразы.
1986
ЛОРЕЛЕЯ
Не за словом в карман я полезу,
а за длинным бумажным рублем.
Но железо стучит по железу,
как на свалке, в кармане моем.
Что мне песни твои, Лорелея!
За душой у меня чистоган.
Мой карман - филиал Мавзолея,
не карман, а Мамаев курган.
Юбилейных и круглых - навалом,
а бумажных и длинных - увы!..
Ангел мой! Остановка за малым.
И не где-нибудь - в центре Москвы.
Я хочу умереть у фонтана,
я не знаю любви роковой.
Лорелея, певец чистогана,
я за все заплатил головой!..
Боже правый, как рано темнеет!..
Дольше века валютная ночь.
Эти деньги цены не имеют.
Спи!.. И голову мне не морочь.
1986
ГОД КРЫСЫ
Я лягу и не встану, и встану - и адью!
Три женщины не вздрогнут, но я любим пятью.
Две женщины в остатке, в кармане ни гроша.
От бедности очнется бессмертная душа.
Очнется, встрепенется, - а вылет запрещен.
Куда податься в мире, где разум просвещен?
Серебряная водка да золотой коньяк.
Давно ли сексуальный, а все-таки маньяк.
И заиграют скрипки, засветится экран.
Как буйный Рим, ликует валютный ресторан.
Ликует и шикует, и все на свете - пшик!
Кто жизнью не рискует, - не русский, не мужик!..
В чужом пиру похмелье на склоне лучших дней
и выпадет в осадок отец двоих детей.
Три женщины отпрянут, две женщины вздохнут...
От вечности осталось, быть может, пять минут!..
Под старость, ближе к ночи, в России и во мгле,
где телеглаз прикован, как Прометей к скале,
я лягу и не встану - и встану над собой,
Миллионер подпольный, красивый и седой.
На пятом километре Калужского шоссе
я вытянусь, как лайнер на взлетной полосе!
Мучительная радость настигнет дурака.
Я вздрогну и не вспомню, что прожиты века,
что протекли столетья, а счастья нет как нет...
- А где здесь для министров отдельный кабинет?.
Я вольный сын эфира и блудный сын ТиВи!
Товарищи и дамы! Нет жизни без любви.
Год Крысы - год рожденья, а смерть пуста, как гол.
Так мне диктует свыше божественный глагол.
Но у меня над ухом газеты шелестят,
и радио вещает уже лет шестьдесят.
Не слушаю - и слышу: в звенящей тишине
великие державы беседуют при мне.
А я большой любитель международных встреч,
мне душу согревает возвышенная речь!
Куда впадает Волга - в маразм или в Гудзон?
Меняю бабье лето на бархатный сезон!
За вас, народы-братья, несу тяжелый крест.
На мировой арене стою один как перст!..
Для вас, народы-сестры, я бросил отчий дом.
Как мертвая царевна, лежу под колпаком!
Лежу, раскинув руки, на родине, в лесу,
и бабочки порхают, и ни в одном глазу!..
Летит из поднебесья цветочная пыльца.
Галактики мерцают, и ночи нет конца,
и пахнет первым снегом и ядерной войной...
А что всему причина? А кто всему виной?..
Последний гладиатор, сниму противогаз.
Всемирного потопа не будет после нас.
Бумажная салфетка впитает смертный пот,
и в воздухе повиснет печальный анекдот...
1984
x x x
Кто-то рвется на Северный полюс,
кто-то стонет под Южным Крестом,
кто-то слышит неведомый голос,
долго водит по книге перстом,
как по нежному, юному лону,
и, надеясь хоть что-то понять,
протирает очки и Мадонну
хочет мысленным взором обнять...
1986
x x x
В. Алексееву
О, Гималаи!..
О, Гималаи!..
Сквозь государственный строй облаков
белые люди, миклухи-маклаи,
смотрят в туманные дали веков.
Может быть, там, за чертой горизонта,
на расстоянии жизни моей,
синие волны Эвксинского Понта
или других благодатных морей...
Так далеко я отсюда не вижу
и не затем я на свете живу,
чтобы однажды представить Парижу
полный отчет о своих рандеву.
Бедный дикарь, я прикину на пальцах
жалкой судьбы световые года.
Черная дума о звездных скитальцах
в царстве теней не оставит следа.
Смутное время на жидких кристаллах
нервно пульсирует, но не течет.
Я отстаю от народов отсталых
и закрываюсь от них на учет.
Я изуверился в людях и зверях.
Вся пропаганда добра и любви
дыбом стоит, как всклокоченный Рерих,
на просвещенной дворянской крови.
Все человечество - лишние люди,
совесть моя перед ними чиста.
Легче простить христианство Иуде,
чем допустить иудейство Христа.
О, Гималаи, Тибеты, Тянь-Шани!..
О, Пиренеи, Карпаты, Кавказ!..
Три папуаса в родном Магадане
мрачно жуют социальный заказ.
Где не ступала нога человека,
я прохожу, как Батый по Луне.
В каменных джунглях XX века
дети поют о холодной войне.
1983
x x x
Хрюкает богема общепита,
хлюпает общественное дно,
харкает в разбитое корыто
золотое среднее звено.
Некому смотреть залитым глазом,
постигая мир своим умом,
навсегда заходит ум за разум,
забываясь коллективным сном.
1986
x x x
Море ушло за рубеж,
и чудовища вышли на сушу.
Но расцвел гуманизм,
и пришлось им, беднягам, взлететь.
И ползучие гады
запели за милую душу,
ибо всякая тварь
на свободе пытается петь.
А какой интерес
распевать на голодный желудок
и на трезвую голову
слышать призывы "не пей"?
Мировая война
разразилась в течение суток,
и планета Земля
стала кладбищем мертвых идей.
Революция видов
не тронула нас, безголосых,
не коснулась она
тех, кто может_ дышать под водой.
И когда в темноте
пролетают певцы на колесах,
я встречаюсь глазами
с безмолвной Полярной звездой.
Между нами
- пространство
и время,
и пять силуэтов,
и казенная буква
по имени, кажется, "Ять",
и дешевый кураж
опаленных талантом поэтов,
но на трезвую голову
это умом не понять.
Персональный компьютер
бренчит на проклятой гитаре,
я ему подпеваю
от имени лишних людей,
и безумная песня
гремит на славянском базаре,
над которым распят
призывавший к любви иудей.
