Велимир Хлебников - Том 6/2. Доски судьбы. Заметки. Письма
Что будет три да три в степени три да три? Дырка? Нет – падение самодержавия.
Прибавьте эти шесть в шестой к 30.VI.1789 г. во Франции, 66 дней, и вы получите 13.III.1917 г. для России.
Мы теперь знаем, что три да три в степени три да три будет не «дырка», а падение царей и отречение царей – падение русского самодержавия, тоже своего рода прорыв в миры будущего.
Ток, соединивший числовой и словесный смысл пословиц, смысл, падающий с уровня слова на уровень числового мира, дает ей игру и делал ее забавной в свое время.
Но если так, если на самом деле, а не в шатких постройках мысли, времена, текучие по руслу скрепы 3n дней и обратные своим измерением измерению объемов, времена трехмерные, соединяют обратные события, противособытия, а времена двух измерений, обратные измерению площадей в пространстве, соединяют рост событий – события растущей площади действия, и ряд этих времен – точно расходящиеся волны от камня, брошенного в воду, то этим законом дано в зародыше давно желанное предвидение будущего. Найдены часы человечества.
Стоит только от узлового дня отложить степени двух и степени трех дней, и если узловой день был со знаком +, то через степени двух произойдут события того же знака, а через степени трех, т. е. через 27 дней, 81, 243, 729, 2187 и так далее дней, придут события со знаком –, обратные узловому.
Займемся ремеслом цыган.
Свобода росла расходящимися кругами волн. От падения крепостного права до восстания Пресни прошло 214 <дней> и от восстания Пресни (в шляпе из пожаров, согласно вкусам этого времени), до падения царей, ожидаемого всеми, прошло 212 <дней>.
Звук рока о скользкую корку счета дней рос скачками: если показатель степени в числе дней делал обещанный шаг на единицу, происходил перелом во времени, изменялся на единицу звук времени.
Заметим, в государстве красоты совсем так же воспринимает звуки человеческое ухо, скромное, бедное человеческое ухо.
Слух человека слышит новый звук не тогда, когда шагнет на единицу число колебаний, число ударов в единицу времени, а когда сделает один шаг своего рода божество этого числа колебаний, именно показатель степени числа колебаний.
Почему показатель степени можно с достаточной величиной права назвать божеством храма уравнения, облаками, откуда выглядывают «божественные» своей властью головки чисел?
Потому, что могущество этих чисел так же велико, как это обыкновенно приписывается божествам. Их поворот головы, движение рукой, взмах ресницами сдвигает миры, те самые, которые просто глухи к движениям действия сложения.
Когда я примерял одежды повторных степеней, как трудолюбивый портной, к росту народных судеб, я был обрадован тем, что между широким, гостеприимным движением руки судьбы, приглашавшей Восток Алариха с его ордами отведать яства Рима, испить победы над ним и его разрушения, и отворявшей настежь двери, и суровым «держи!» около битвы Куликова поля прошло 311 + 311 дней.
Радовался, что долина цветов – Болгария воскресла и встала со своего ложа цветов через 311 после своего гроба, и многому другому. Здесь «да» пришло сменить «нет», уставшее быть на страже.
Я думал, что слепой узнает яму, упав в нее (грубое измерение ямы). А наделенный глазами видит и мудро обходит ее. Я думал, что было бы небесполезно найти что-то похожее на калоши для луж судьбы и непромокашки от косых капель ливня судьбы. Человек, строй себе жилище!
Я думал, что когда будет найден этот прибор, государствам будет больше делать нечего.
Война есть грубое измерение ям. Предвидение будущего – тонкое, изящное решение уравнений времени.
Я был очарован тем, что польское восстание наступило через 214 <дней> после польского сейма.
Ведь время двух измерений соединяет события растущей площади, – из синих глаз делает синее небо и проводит над ним бровь.
Это не степень тройки; та походит на типун для затянувшейся военной речи, просьбу замолчать для уст красноречия меча и на часы, показанные председателем заседания затянувшемуся продавцу речи, если каждое его слово, каждый слог – та или другая битва, морское или сухопутное сражение.
Созерцая значение 212 и 214, я был очарован расходящимися кругами свободы по руслу роста, растущего объема событий.
Зная, что между освобождением крестьян и восстанием Пресни прошло 214 дней (1861 и 1905 годы), я внимательно смотрел на «кобылицу свободы» –
Отблеск ножа в ее
Синих глазах,
Не самодержавию
Бег удержать –
и я заметил, что дикий всадник свободы сделал 212 ударов копытом о землю времени, и каждый удар был сутками с черной половиной ночи и белой половиной дня. Он проскакал это время от пылающей под снарядами Мина Пресни, когда Эр вылетело из Пресни и Пресня стала Песней, до отречения царей, падения самодержавия, этой заключительной точки в страшной погоне –
Цари
В пыли, с уздечкою в руке,
Вдруг сброшенные наземь.
И рцы
Покинуло изгнанником дворцы –
И стукнул 212 раз о землю.
В час, когда законы гнулись как солома, пришел мягкий звук Эль, славянское «люди», и время, картавя, село в кресло предтечи.
Продолжаю класть бревна моей избы.
Те века, те столетья, которые прошло человечество, для существа с некоторым сдвигом в сознании – допустим, с простой заменой в его разуме, его личном уравнении да-единицы нет-единицей, могут быть просто полом, по которому оно шагает, ставя следы грязных ног, печатая по сознанию след своей подошвы.
Этой заменой да-единицы нет-единицей время нередко становится пространством, и обратно.
Примем осанку этого существа, наденем его шляпу и, смотря из-под облаков его бровей на пол под ним (на себя в первом мире), на прошедшие и будущие столетья человечества, как на слабо скрипящие от поступи половицы избы, будем искать холодного правила войн, некоторых законностей в его узорах, разыскивая устав этих сдвигов.
С высоты этого существа внимательно посмотрим на ковер войн, покрывающий полы. Это поможет нам решить, в какой стране, какая туркменка ткала ковры и цветам какой родины подражает их узор. <…>
Однажды я задумчиво сидел с пером в руке.
Перо праздно висело в воздухе. Вдруг прилетела война и, равная веселой мухе, села в чернильницу. Умирая, она поползла по книге, и это следы ее ног, когда она ползла слипшимся комком, вся покрытая чернилами.
Такова судьба войны. Война утонет в чернильнице писателя.
Некогда «грубое» всегда можно заменить «тонким». А война есть грубое решение очередного уравнения времени. Война – начертательное искусство, подобное древним доскам. Но ее числа пишутся не чернилами, а вещественно, веществом трупов, мертвых толп, сожженных столиц.
Учение, что корни времен суть власти природы событий, как кол из будущего втыкается в современность.
Одну и ту же задачу смены равновесия можно решить и путем войны, и путем чернил. Мертвые толпы (числа войны) во втором случае не нужны.
Глашатай*
Времени до сих пор приписывалась печальная задача быть поваренком на службе у пространства, таинственно шмыгать с заднего крыльца уравнений, появляться на мгновение и вновь исчезать. Никто не разгадал в нем его божественного задания быть небом, приказывающим вещам, приказывать событиям, а не выполнять шепоты с земли бытия. Никто не увидел в нем те облака, где прячутся боги древних, если разум допускает их существование.
Исследовать время – это значит снять цепи с божества, поскольку оно существует.
Не события управляют временем, а время ими.
Похожие на письмо Ислама, законы времени не напрасно напоминают нам учебник алгебры.
Странно думать, что народы бесчисленными государственными переворотами только проходили несколько правил алгебры. Человечество кровавыми войнами, почерком меча войн, как ученик, просто проходило, отгибало углы страниц Книги чисел. Клокотанье столетних страстей, величавая война, уносящая столько жизней, – часто просто значит перемену знака в уравнении.
Мы должны уметь читать знаки, начертанные на страницах прошлого, чтобы освободиться от роковой черты между прошлым и будущим, как матери рабств, глупой веревки между «богами» и людьми. Мы должны знать, что высота отвлечения расширяет условный круг настоящего времени, этот рабский призрак человеческого духа, и под грозные завывания трубы: «несть времени!» – должны подняться на такую высоту, чтобы кругозор настоящего обладал лучом в сотни лет на прошлое и будущее пространства.
Высота мысли пересекает под прямым углом наше времяощущение, и если высота полета беркута создает кругозор в десятки верст, для в прахе ползающего дождевого червяка сотни верст мира орла обращаются по существу в точку.
