Жуакин Машадо де Ассиз - Избранные произведения
— Время не ушло, все зависит от вас.
— От меня? Но я хочу только одного — быть полезным тебе и способствовать твоему счастью.
— Тогда мы еще успеем. Ведь я отказываюсь не из лени и готов на все — если мама велит, я поеду в Сан-Пауло изучать право.
Глава XXVI
ЮРИСПРУДЕНЦИЯ ПРЕКРАСНА
По лицу Жозе Диаса было видно, что мысль эта привела его в великолепное расположение духа. Он замолчал и отвернулся. Я не сводил с него глаз.
— Боюсь, уже поздно, — сказал он, — но, чтобы доказать свою готовность помочь тебе, я поговорю с доньей Глорией. Не знаю, удастся ли убедить ее, но я сделаю все, что в моих силах. Так, значит, ты не хочешь быть священником? Юриспруденция прекрасна, друг мой… Ты поедешь в Сан-Пауло, в Пернамбуко или еще дальше. Есть хорошие университеты и за границей. Изучай право, если таково твое призвание. Я поговорю с доньей Глорией, но не рассчитывай на меня одного — посоветуйся с дядей.
— Хорошо.
— Обратись к богу и пресвятой деве, — закончил он, указывая на небо.
Небо заволокло тучами. Над морем кружились большие черные птицы; они то взмывали ввысь и парили в воздухе, то опускались к самой воде, почти касаясь ее. Но ни причудливые облака, ни фантастическая пляска птиц не могли отвлечь моего внимания от собеседника. Согласившись последовать его совету, я тут же добавил:
— А бог сделает то, что вы пожелаете.
— Не кощунствуй. Богу подвластны и земля, и небо, и прошедшее, и настоящее, и будущее. От него зависит исполнение твоих желаний, а я приложу все усилия… Раз ты не желаешь стать священником и предпочитаешь право… Юриспруденция прекрасна, хоть я отнюдь не умаляю значения теологии, она превыше всего, равно как жизнь священнослужителя самая святая. Почему бы тебе не отправиться изучать юридические науки за границу? Что может быть лучше — поехать учиться в университет и одновременно попутешествовать. Мы увидим незнакомые страны, услышим чужую речь. Донья Глория, наверное, не будет тебя сопровождать; разве она захочет возиться с паспортами и бумагами, жить в гостиницах, переезжать с места на место… О да! Юриспруденция — превосходнейшая вещь!
— Иначе говоря, вы попросите маму не отдавать меня в семинарию?
— Попросить-то мне не трудно, но что из этого выйдет… Ангел души моей, если бы стремление услужить превратилось в возможность повелевать, мы с тобой давно бы уже находились на борту корабля. Ах! Ты и не представляешь себе, что такое Европа! Ах, Европа!..
Жозе Диас сделал пируэт. Снова побывать в Европе было мечтой его жизни, много раз заводил он об этом речь, но и моя мать, и дядя Косме оставались равнодушными к описанию заморских достопримечательностей. И вдруг открывается возможность последовать за мной в Европу и пробыть там целую вечность, пока я буду учиться.
— Мы уже на борту, Бентиньо, на борту!
Глава XXVII
У ВОРОТ САДА
У ворот сада какой-то нищий попросил у нас милостыню. Жозе Диас равнодушно прошел мимо, а я, вспомнив о Капиту и о семинарии, достал из кармана две монетки и подал их нищему. Тот поцеловал деньги; я попросил его молиться за меня богу; пусть исполнятся мои желания.
— Хорошо, благодетель!
— Меня зовут Бенто, — добавил я во избежание недоразумений.
Глава XXVIII
НА УЛИЦЕ
Жозе Диас пришел в такой восторг, что из серьезного и уравновешенного человека превратился в непоседу. Он болтал о пустяках, останавливался на каждом шагу перед витринами и театральными афишами. Приживал рассказывал мне содержание пьес, декламировал отрывки в стихах. Он выполнил все поручения: уплатил по счетам, собрал плату за квартиру, купил себе лотерейный билет. Наконец благоразумие и рассудительность восторжествовали, и он стал говорить, как обычно, — размеренно, злоупотребляя прилагательными в превосходной степени. Такая перемена смутила меня; я испугался, как бы он не изменил принятого решения, и задабривал его до тех пор, пока мы не сели в омнибус.
Глава XXIX
ИМПЕРАТОР
По дороге мы встретили императора, возвращавшегося из Медицинской школы. Наш омнибус остановился, как и другие. Пассажиры вылезли из экипажей и стояли на улице, обнажив головы, пока не проехала императорская карета. Когда я вернулся на место, меня осенила фантастическая мысль обратиться за поддержкой к императору. «Мама не сможет ему отказать, — подумал я, — а Капиту ничего не узнает».
Я представил себе, как император выслушивает меня, размышляет и соглашается поговорить с моей матерью, а я со слезами на глазах целую ему руку. Потом возвращаюсь домой и жду; вот приближаются глашатаи и кавалерийский эскорт. «Император! Император!» Соседи бросаются к окнам, чтобы посмотреть, как он будет проезжать мимо, но карета останавливается у нашей двери, император выходит из нее и направляется в дом. Как все переполошились! «Император у доньи Глории! Что бы это значило?» Вся наша семья спешит ему навстречу. Мать первая целует ему руку. Император, — кажется, дело происходило в гостиной, точно не помню — в мечтах часто бывает путаница, — просит мать не делать из меня священника, и она покорно подчиняется его воле.
— А почему вы не хотите обучать его медицине?
— Если это доставит удовольствие вашему величеству…
— Пусть ваш сын занимается медициной, профессия замечательная, и преподаватели у нас великолепные. Вы не слышали про нашу школу? Прекрасная школа. У нас уже есть первоклассные врачи, которые могут затмить чужеземных. Медицина — великая наука; подумайте, она возвращает людям здоровье, изучает болезни, борется с ними, побеждает их… Вы и сами знаете. Правда, ваш муж умер, но ведь болезнь его была смертельна, да он и не лечился вовсе… Медицина — достойное поприще, отдайте сына в нашу школу. Сделайте это ради меня, хорошо? Ты согласен, Бентиньо?
— Если мама согласна…
— Конечно, мой сын. Раз его величество приказывает.
Мы снова целуем императору руку и провожаем его. Улица полна народа, окна открыты настежь, царит мертвое молчание. Монарх садится в карету, кланяется, делает прощальный жест рукой и снова повторяет: «Итак, в нашу школу изучать медицину!» И карета отъезжает, а вслед ей несутся приветственные крики толпы.
Все это я отчетливо видел и слышал. Нет, фантазия у детей и влюбленных не менее плодовита, чем воображение Ариосто, а несбыточная мечта может возникнуть где угодно, даже в омнибусе. Несколько мгновений — или минут — я тешился иллюзиями, а потом вернулся к действительности и увидел вокруг будничные невыразительные лица окружавших меня пассажиров.
Глава XXX
СВЯТЫЕ ДАРЫ
Вы, наверное, догадались, что хвалебные речи императора о медицине свидетельствовали прежде всего о моем нежелании уезжать из Рио-де-Жанейро. Ведь грезы наяву, как и сны, сотканы из наших желаний и воспоминаний. Поехать в Сан-Пауло еще куда ни шло, но в Европу… Слишком далеко, целый океан воды и времени. Да здравствует медицина! Мне не терпелось рассказать обо всем Капиту.
— Кажется, скоро будут выносить святые дары, — сказал кто-то в омнибусе. — Слышите, звонят! Это, наверное, в церкви святого Антония, покровителя бедных. Остановите экипаж, сеньор кондуктор!
Кондуктор потянул за веревку, привязанную к руке кучера, омнибус остановился, и пассажир сошел. Жозе Диас украдкой огляделся по сторонам, схватил меня за руку, и мы тоже вылезли. Колокольный звон сзывал верующих на последнюю службу. В ризнице уже собрался народ. Первый раз в жизни я принимал участие в такой важной церемонии. Я неохотно последовал за приживалом, а потом вошел во вкус: мне льстило, что я оказался среди взрослых. Когда ризничий начал раздавать облачение, в ризницу вбежал, запыхавшись, какой-то человек — то был наш сосед Падуа, спешивший сопровождать святые дары. Он поздоровался с нами. Жозе Диас сделал недовольную гримасу и едва удостоил его ответом; он глядел на священника, который мыл руки. Падуа шепотом сказал что-то ризничему, заинтересованный приживал направился к ним. Сосед просил разрешения нести носилки. Жозе Диас обратился к ризничему с той же просьбой.
— Свободен лишь один конец, — ответил тот.
— Дайте мне, — потребовал приживал.
— Но я просил об этом первый, — робко вставил Падуа.
— Мало ли что, — возразил Жозе Диас, — вы ведь опоздали, а я здесь давно. Несите свечу.
Несмотря на свой страх перед Жозе Диасом, наш сосед вполголоса настаивал на своем. Ризничий нашел способ разрешить спор, уговорив другого участника процессии уступить свое место Падуа, которого все уже хорошо знали в приходе. Однако приживал и тут вмешался. Он заявил, что носилки понесу я, ибо мне, «юному семинаристу», по праву принадлежит такая честь. Падуа стал мертвенно-бледным. Его отеческая любовь подверглась сильному испытанию. Ризничий, нередко видевший меня с матерью в церкви, заинтересовался, правда ли, что я стал семинаристом.
