Олег Малевич - Поэты пражского «Скита»

В городские сады возвращаются птицы
И у кактуса сбоку — веселый бутон.
Ночью рифмы влетают сквозь черепицы,
Разбивают стекло и железобетон.

Млечный путь за окном и бушует, и пенит,
Он как с мыльной рекламы, но только живой.
Я иду через сон, а подушки — ступени.
Через поле постели с короткой травой.

Пусть волокна паркета прохладны и сыры —
Я уже задыхаюсь от высоты.
Потолок раскрывает четыре квартиры,
И на крыше железные тают листы.

Только ночью такой: городской и вешней —
Можно видеть от радости и от тоски,
Что квартиры похожи совсем на скворешни,
А балконы качаются, как гамаки.

Стены — чудо из папиросной бумаги,
И шаги по карнизу легки и просты.
И у средних оконниц, где в праздники — флаги.
Через улицы облаком дышат мосты.

В эту ночь за плечами не чую бессилья:
Ходят люди и ангелы общим мостом, —
С непривычки сцепляю со встречными крылья,
Как на улице девочка первым зонтом.

Черный город в ночное безмолвье знакомей.
Отражающий все, как в заливе вода…
Посмотри: ведь на мною покинутом доме
У парадного номером служит звезда.

Как смятенно жизнь глядит навстречу,
Потому что детство за тобой
Поднимает узенькие плечи,
Поправляет бантик голубой.
Потому что, в пестрые обложки
Детских книг укладывая ложь.
Наше счастье со столовой ложки
Ты, зажмурясь, торопливо пьешь.
И припомнив, как страницы пели:
— Ночью все игрушки оживут, —
Улетаешь снова из постели
По ночам на несколько минут. —
Чтоб, стучась в потухшие витрины —
В ледяной непроходимый лес, —
На бумаге глянцевитой стынуть
Посреди покинутых чудес.
И стыдясь, что у тебя короче
Волосы, чем думал Андерсен, —
На листках смешной и взрослый почерк
Ты стряхнешь испуганно с колен.

В Нюренберге — парад игрушек.
Из заветного склада фабрик
Темной ночью в сияньи пушек
Выплывает смешной кораблик.
Плющ бежит по стенам коврами,
В лебедином изгибе крыши. —
Вот Щелкунчик идет за вами,
Покоренные в сказке мыши.
Он, как прежде, смешон и робок,
Он — влюбленный и виноватый.
Из картонных длинных коробок
Салютуют ему солдаты.
О, как звонки опять доспехи!
Флаги вскинуты над толпою.
И Щелкунчик грызет орехи
С позолоченной скорлупою.
Чтобы видеть парад игрушек —
За туманною паутиной
В небе детские стынут души,
Как в сочельник перед витриной.
И в раскрашенных пестрых толпах,
В самой гуще живого роя.
Убежавшего с книжной полки.
Узнают своего героя.
И простершая словно руки
(Как когда-то под елкой дома) —
После долгой земной разлуки
Я близка ему и знакома.
……………………………
Только дети вернулись поздно.
Слишком много пустых скорлупок.
И хрустят, рассыпаясь, звезды
У спасительных белых шлюпок.

Падали полки, дрожали двери,
Площадь кружилась от урагана —
В белый сочельник томились звери
За занавескою балагана…

Дули мартышки на голые лапы,
Ждали вестей с четырех окраин,
Клоуны ловко ловили шляпы,
И на балкончике стыл хозяин.

Публика нынче в домах за столами.
За долгожданной рождественской снедью.
Некому, некому, дети, с вами
Выйти на площадь в гости к медведю.

В розовых каплях угасли свечи.
Елки теряли покорно сласти.
Синие звезды газовой печи
Падали жаром в резные ясли.

А в балагане львица-калека.
Тесно свернувшись под вой метели,
Снова увидела сад Гагенбека
И купола на дворцах Чинизелли.

Каждый год в музее городском,
Каждый год в одно и то же время,
Вспыхивает свет под потолком
За стеклом в картонном Вифлееме.

          Только серебристый часовщик,
          Что вытачивал дома и стадо,
          Видит улыбающийся лик
          В глубине за снежною оградой.

В залах проверяют сторожа
Все замки и засыпают поздно.
— И тогда, беспомощно дрожа,
Вспыхнут бертолетовые звезды.

          По аллеям, мимо тростника,
          Охрою покрытые верблюды
          Снова через годы и века
          Семенят за путеводным чудом.

В городе угасли фонари.
На деревьях стаяли огарки.
И во сне доверчиво цари
Выбирают лучшие подарки.

И не зная, как доступна цель
В этом доме, в этом переулке,
Через настоящую метель
Повторяют старые прогулки.

И пускай на целые века
По дороге снова заблудились,
Потому что нет часовщика,
И часы в домах остановились.

          Все стихи свои перелистав,
          В облачных горбах с земною кладью,
          Свой небесный драгоценный сплав
          Прикрывают бережно тетрадью.

На учете: поэты и птицы.
Спят всю зиму, укутаны ватой.
Лишь весной подымает ресницы,
Пробуждаясь, последний глашатай.
В марте спрос на мечту необъятен.
Делят город по спискам на части
И уже раздают с голубятен
В синих термосах песни и счастье.
В полумраке земного гаража —
Корабли, оснащенные раем…
Люди, люди, у нас распродажа,
Мы последние, мы вымираем.
Насыщайтесь тоской поскорее,
Разбирайте любовь по котомкам,
Стройте замки-оранжереи
Нашим бледным бескрылым потомкам.
Чтобы дети узнали от взрослых,
Что потеряно некогда ими,
Видя птиц, что уже безголосы,
И поэтов — глухонемыми…
Ставьте радиоусилитель
На скворешни и на костелы,
И пусть водит по скверу учитель
В чинных парах воскресные школы.
Пусть, ломая границы тиража,
Разлетаются наши сонеты…
Души, души, у нас распродажа,
Мы последние птицы-поэты.

Последние года для песен и затей!
Как близок срок, когда, почуяв это,
Откроют где-нибудь за городом музей
Поклонники последнего поэта.

Пивная, ресторан и гладкое шоссе.
Фотограф успевает еле-еле…
Там в первый год перебывают все —
Наверное — весной, наверное — в апреле.

Ты слышишь, сторожа бессмысленно поют,
Скандируя неверно строфы,
Как был потерян в небесах маршрут
По деревням и от вершин Голгофы.

Все реже светом зданье залито.
Взошла трава на лестницу пустую.
Пройдут года, и не придет никто,
Хоть город подойдет вплотную.

И незаметно сдвинутся века
Над тусклыми зеркальными шкафами.
Как выдохлась старинная тоска
По каталогам с четкими графами!

В музее залы навсегда тихи,
Над люстрами вздыхает паутина.
Приколоты, как бабочки, стихи,
Под каждой строчкой блестки нафталина.

И здесь лежат в заброшенной тиши.
Построенной мечтою суеверья,
Источенные карандаши
И ржавые расщепленные перья.

Привычно эту рухлядь сторожа,
Склонясь в углах от скуки и бессилья,
В музее всюду дремлют сторожа,
По форме вытянув линяющие крылья.